Цивилизация
На вопрос «Считаете ли вы, что большинству незнакомых людей можно доверять?» положительный ответ дают около 60% опрошенных в скандинавских странах и около 40% — в англосаксонских. В постсоветской России, как и в целом ряде развивающихся государств, эта цифра близка к 20%. В первом приближении это и есть существующий в обществе уровень доверия, который является важной составляющей социального капитала.
В большом количестве исследований показано, что наличие социального капитала способствует экономическому росту, увеличению доли инвестиций в ВВП, снижению неравенства в доходах, росту предпринимательской активности. Ряд авторов вообще склонны включать социальный капитал в число объектов экономического анализа наряду с природными ресурсами, материальными активами и человеческим капиталом, измеряемым уровнем образования и здоровья живущих в стране людей.
Вышли из круга доверия
Для современной России характерен феномен, исследованный американским социологом Ф. Фукуямой: слабое развитие среднего бизнеса в странах с невысоким уровнем доверия. В таких условиях средний бизнес плохо «склеивается». Есть либо очень мелкий, основанный на доверии между близко знающими друг друга людьми (часто родственниками), либо очень крупный — государственный либо связанный с государством, где отсутствие «клея» частного доверия компенсируется государственными «скрепами». Отсюда сравнительно слабое развитие частных инвестиций и гипертрофированная экономическая роль государства.
Но еще более важными кажутся не экономические, а социальные или даже бытовые последствия низкого уровня доверия в обществе. Как писал А. Маслоу, «человеку крайне важно знать, что он живет на родине, у себя дома, рядом с близкими и понятными ему людьми, что его окружают «свои»...».
Низкий уровень доверия радикально снижает качество жизни. Блокируется восприятие своей страны как дома, ведь дома хочется тепла и уюта, хочется отдохнуть от постоянной готовности к борьбе.
Именно отсюда проистекает отношение многих россиян к своей стране как к месту зарабатывания денег, к «территории свободной охоты», по определению Михаила Ходорковского, притом что поиски тепла и уюта (готовность «вить гнезда» — приобретать недвижимость, отдыхать, душевно и физически, растить детей и т.д.) ведутся за рубежом.
Серьезные проблемы с доверием друг к другу и способностью к самоорганизации наших сограждан особенно хорошо видны на фоне других стран и этнических групп. Невозможно даже сравнить политическую мощь российской общины в зарубежных странах с мощью армянской, ирландской (в США) или даже украинской (в Канаде) общин, не говоря уже об еврейской, притом что их количественная мощь вполне сопоставима.
Исторический и географический индивидуализм
Почему нам так сложно дается консолидация и с таким трудом формируется общественное доверие? Одно из возможных объяснений: в России по историческим причинам не сформировалось то, что можно назвать культурой конклава. Как известно, в Средние века членов конклава кардиналов, выбирающих нового римского папу, оставляли в запертом помещении без еды, давая понять: вы не можете не договориться.
Понимание необходимости договариваться, предполагающее невозможность или очень высокие издержки ухода от этого, — ключ к созданию гражданского общества.
В Западной Европе и ряде других стран это понимание сформировалось и вошло в национальную культуру. Для России же исторически характерны наличие огромных полупустых пространств вокруг «центра» и изобилие леса. Полупустые пространства на этапе формирования нашего народа давали пассионарному человеку возможность в случае несогласия просто уйти из сообщества, сказать: либо по-моему, либо никак (то есть без меня).
Изобилие леса (в отличие от камня) позволяло быстро и дешево строить избы: леса вокруг много, надо будет — построим новую. Каменный дом, своей основательностью и дороговизной строительства прикреплявший человека к месту и заставлявший волей-неволей уживаться с соседями, оставался в России редкостью. Это препятствовало укоренению человека, склонность к «либо по-моему, либо никак» увеличивалась.
Российское государство стремилось обуздать этот географически обусловленный индивидуализм, легко переходящий в анархизм: «Какая еще власть? Отстаньте от меня с вашими налогами и податями, а не то уйду».
Государство насильственно привязывало человека к месту крепостным правом, искусственным стимулированием общины с ее ограничениями, в советское время — колхозами, системой прописки и т.д.
И насильственно же встраивало в различные коллективы — та же община, воинская часть, заводская бригада. Чтобы можно было взять с него для реализации общих целей ресурсы — налоги, сына в армию, (полу)бесплатный труд и т.д. В результате представление об общих целях и интересах привносилось в российское общество извне, со стороны государства, а сам этот интерес чаще всего носил военный характер.
Что-то похожее на культуру конклава возникало в России только при общем отражении понятной всем внешней угрозы. Исторически у нас получалась только консолидация «против», консолидация на основе общего военного интереса, на основе всеобщей мобилизации. Понятия о невоенном общем интересе не сложилось.
Невоенный интерес
На первый взгляд, сейчас все так же: сплочение нации вновь вызывает исключительно военный интерес, заключающийся в общей радости от военно-политических побед и в общем сопротивлении внешнему давлению. Но на дворе не 1930-е и даже не 1960-е годы. Мы живем в открытом мире, в котором уровень и качество жизни стали предметом острой конкуренции между странами.
Невоенный интерес, заключающийся в совместном обустройстве нашей общей страны для комфортной и правильной жизни в ней нас и наших детей, сопрягается с военным — способностью противостоять внешнему давлению. Советский Союз, будучи закрытым обществом, мог позволить себе несколько десятилетий мириться с разрывом в уровне и качестве жизни со странами-конкурентами. Современная Россия не может.
В современном информационном обществе для огромной и очень неоднородной страны позволить себе жить хуже соседей — значит подвергать себя угрозе распада.
У понятия «русский мир», употребленного президентом в «крымской речи», есть и другой смысл — мир между самими русскими в самой России. Нужно быть добрее к своим, а не злее к чужим. Речь идет о создании хотя бы минимального идейного консенсуса, способного стать фундаментом гражданской нации, об объединении людей, разделяющих базовые, самые общие представления о добре и зле: что нужно помогать слабым, заботиться о стариках и детях, улучшать и украшать мир вокруг себя.
Нужны общие добрые дела, общий невоенный интерес, общее обустройство собственной страны. Основа всего этого — повышение в России уровня общественного доверия.
Выбор между страхом быть «лохом» и желанием помочь ближнему
Но как все это сделать и возможно ли вообще повысить уровень доверия в «исторически недоверчивой» России?
Начну с ответа на второй вопрос. В позднем СССР уровень обобщенного доверия составлял около 35%, что заметно выше среднемирового показателя. Косвенно подтверждают этот факт ностальгические воспоминания живших в 1960–1970-е годы о возможности, ничего не опасаясь, отпускать ребенка играть во двор или на улицу. То есть более высокий, чем нынешний, уровень доверия делал социальную жизнь комфортнее, несмотря на более низкий материальный уровень.
И значит, несмотря на предполагаемую историческую предрасположенность России к низкому доверию, его нынешний уровень не является культурной константой и в принципе поддается изменениям. Значительно более высокий уровень доверия в России возможен.
В новой России уровень доверия в обществе стал монотонно снижаться с начала 1990-х.
Доверчивые беднели, недоверчивые богатели, доверие падало, так как наученные горьким опытом люди все больше опасались стать средством чужого обогащения.
Доверие вообще очень хрупко среди людей, борющихся за выживание, оно не возникает в нищете, унижаемой богатством окружения. Быстрый экономический подъем, ускоряющий социальное расслоение, также плохо сказывается на доверии. Доверие — удел стабильных обществ, таких как позднесоветское или нынешнее российское при всех его экономических проблемах.
Попав в среду доверия, люди быстро понимают, что иначе вести себя неприлично. Когда мы живем в среде доверия, появляется убеждение верить другим: «Это нормально, у нас так делается». А отсюда происходит переход к обязательности: «Так должно делаться».
В результате формируется культура доверия, основанная на двух правилах: необходимо верить другим, думая, что они честны, пока не окажется наоборот; необходимо серьезно воспринимать доверие, оказанное нам другими, и исполнять их ожидания, пока не окажется, что доверие было неискренним. Давление в пользу соблюдения норм может оказывать и коллектив, придерживающийся мнения, что все не только «так делается», но и «должно так делаться».
Польский социолог П. Штомпка приводит пример, как он, привыкший к езде «по-польски», без соблюдения правил вежливости (видимо, езда «по-польски» не сильно отличается от езды «по-русски»), оказывается за границей и очень быстро понимает, что так ездить неприлично.
Однако откуда в недоверчивом обществе возьмутся группы, продуцирующие среду доверия и, главное, что может помочь пробудить доверие? Нечто, способное противостоять главному фактору, разрушавшему его в период российского первоначального накопления, — боязни стать «лохом», то есть средством для чужого обогащения. Противостоять этой боязни и вызвать широкое доверие может действие, предполагающее очевидное и безусловное отсутствие личной корысти.
Вообще, бескорыстие является одной из самых главных социальных добродетелей в отечественной культуре
— достаточно вспомнить народные сказки и русскую классическую литературу, в которой нет ни одного положительного героя, ориентированного на собственное индивидуальное обогащение.
Высокая оценка бескорыстия, странным образом уживающаяся с широко разлитым в обществе цинизмом, сохранилась до сих пор. Что сделало в глазах многих привлекательным героя «Брата-1» и «Брата-2» — по сути, убийцу? Бескорыстная готовность откликнуться на зов, прийти на помощь.
Представляется, что основным механизмом повышения уровня доверия в обществе может стать всемерное развитие и стимулирование благотворительности.
Из социологических опросов известно, что те, кто участвовал в благотворительных акциях, доверяют людям больше.
Теория социального капитала утверждает: чем чаще мы объединяемся с другими людьми, тем больше им доверяем. И наоборот: чем больше доверяем, тем чаще объединяемся.
Поэтому нужно стимулировать объединение людей — самыми разными способами, в том числе грантами для таких объединений, собственным примером, пропагандой и т.д.
Опросы показывают, что в России, несмотря на низкий уровень доверия, существует значимый потенциал доверия, который можно активизировать: более 60% за последний год оказывали помощь кому-либо, кроме родственников, а более трети готовы ее оказывать, объединившись с другими людьми.
Россияне хотят доверять, хотят делать добро.
Ферментами доверия в современном российском обществе являются неполитические НКО. По данным Л. Якобсона (НИУ ВШЭ), уровень доверия к незнакомым людям у российских граждан, не участвующих в НКО, в среднем в 1,3 раза ниже, чем у их участников, и в три раза ниже, чем у их лидеров.
Лидеры и участники НКО почти вдвое чаще остальных граждан участвуют в прозаических общих заботах по месту жительства: от субботников до собраний жильцов дома. В помощи людям, попавшим в трудную ситуацию, они участвуют в четыре-шесть раз чаще. При этом общественную атмосферу, в которой живут российские НКО в последние годы, нельзя назвать благоприятной — как в силу негативного образа, созданного в результате принятия закона об «иностранных агентах», так и особенно по причине общего отторжения российской бюрократией всякой «самодеятельности».
Для созидания доверия в обществе необходимо создать вокруг НКО благоприятный общественный фон, сделать участие в них социально поощряемым. Нужна реклама их деятельности, о них нужно говорить, формировать стандарт активного поведения.
День доверия в День единства
А еще — нужна идейная опора. В истории России есть пример — довольно редкий, но потому и очень важный, — когда взаимное доверие и самоорганизация обеспечили спасение страны. Речь — о событиях 1612 года.
Скоро Россия будет в очередной раз отмечать День народного единства, 4 ноября, связывающий нас с той эпохой. Сегодня для многих он остается лишь дополнительным выходным. Между тем нам есть что праздновать, ведь 4 ноября было днем победы российского гражданского общества.
Российского, так как в 1612 году была осознана ценность России для ее жителей, именно тогда ставших россиянами, а не только москвичами, нижегородцами и казанцами. Гражданского, так как задача спасения страны решалась ее людьми (ставшими гражданами) без государства, в ситуации, когда государственные институты были почти полностью разрушены.
Тогдашняя национальная элита (верхи боярства и служилого сословия) за предшествовавшие несколько лет оказалась поголовно скомпрометирована: кто признанием очевидного самозванца («ведомого вора») Лжедмитрия II, кто коллаборационизмом, кто очевидной всем неспособностью руководить страной в критический момент.
По словам историка Николая Костомарова, тогда «в Московском государстве уже никто никому не верил, и редкий по совести мог сам за себя поручиться». Каждый был за себя. Наверняка тогдашние люди, как и наши современники, страшно боялись, что их «кинут», сочтут «лохами», тем более что тогда ценой ошибки часто была жизнь.
По этой причине — неспособности представителей различных социальных и политических сил договориться, довериться друг другу, подчинить свои интересы общим — распалось первое ополчение, лидер которого дворянин Прокопий Ляпунов был убит казаками. Но в какой-то момент риск, что твое доверие обманут, показался нашим предкам менее страшным, чем риск потерять свою страну, свою веру, свою идентичность.
Незнакомые люди поверили друг другу и встали плечом к плечу. Возникло второе ополчение. Люди преодолели взаимное недоверие, объединились и спасли страну.
Так что победа в 1612 году — это в первую очередь победа наших предков над собой, над собственным эгоизмом, над недоверием друг другу. Именно эта победа сохранила нам Россию. Вот почему делать основой идеологии этого праздника военную победу над внешним врагом неправильно.
Предлагаемая идея Дня народного единства — добровольное объединение граждан для общеполезной цели. Речь о развитии традиции приурочивать к этому дню совместные благотворительные и иные общеполезные дела, о создании пулов граждан для совместных добрых дел.
Нам нужен другой, не военный, не силовой, а добрый праздник — День доверия.
Автор — доктор экономических наук Иван Розинский
