Цивилизация
В нашей деревне 24 двора, и только в двух живут местные жители. Деревня давно стала нежилой, дачники, купившие избы, сначала приезжали только летом, потом некоторые начали оставаться подольше, жить и зимой. В это время в деревне и появились местные «переселенцы»: оба родились в этих краях, но до того жили в другом месте.
Про одного из них, Сашу, я уже писала. Второй наш сосед, Володя Атаманов, родился неподалеку в 1949 году третьим мальчиком в семье, уже после смерти двух своих братьев, один из которых умер десятилетним в войну от воспаления мозговой оболочки, что бы это ни значило, а второй в два с половиной года упал с печки и расшибся насмерть. Работать Атаманов начал в колхозе шофером на масловозе.
А с нашей деревней у него была такая история: однажды, сильно напившись, он возвращался домой, но по дороге отстал, заблудился, завернул к нам в Фомицино, тут упал в лужу да и не смог подняться. Дело было в ноябре, и Атаманов бы непременно замерз (смерть в этих краях обычная), но мать, не обнаружив сына среди вернувшихся из загула товарищей, подняла народ его искать. Нашли. Засунули его на печь в ближайшую избу, он отогрелся, проспался и пошел проверять свой молоковоз, не замерз ли… День этот он считает своим вторым рождением, так что, когда вернулся в родные места, выбрал нашу деревню и строит здесь дом.
Оба наших соседа непьющие, вернее, завязавшие. Это редкость для наших мест. Саша не пьет, потому что ему некогда: он деньги зарабатывает. Атаманов не зарабатывает, а не пьет, потому что «это не по-божески».
Атаманов хочет жить правильно, а правильная жизнь — «духовная», не стяжательская, главное в ней — ничего не разрушать, все сохранять. В общем, на старости лет Атаманов стал философом.
Главная похвала у него — «духовно». Увидел, что я плету плетень, и одобрил: «Вот это красиво, духовно». Духовно — это значит хорошо, правильно, в ладу со всем сущим.
В Бога он поверил внезапно. Рассказывает, что однажды, уже поселившись в нашей деревне, косил он траву. И вдруг взглянул на небо, а там облако в виде креста. И было ему это в знамение. И он уверовал. В церковь он ходит, считая необходимым исповедь и причастие: я встретила его как-то после службы у храма, нарядного, в белой рубашке и чистых ботинках.
Но он плохой член общины, поскольку ярко выраженный индивидуалист и к священникам относится с подозрением: ему кажется, что «священники часто еще дальше от Бога-то, чем католики». Больше всего в церковниках его смущают богатство и неправедная, нечистая жизнь. Надо бы, считает он, жить в бедности, смиренно и никого не осуждать, подавая мирянам пример скромности и любви. Зять его тоже учился на священника, но что-то там не сложилось.
У Атаманова пятеро детей от разных жен, но живет он один. Совсем один, и зимой, и летом. Дом он строит себе сам, но когда построит, неизвестно. «А куда торопиться-то! — говорит он. — Мне всего хватает!» Уже лет семь он живет в маленькой баньке из всякого случайного материала, с печкой, которую сам и сложил, с подслеповатым окном. В баньке — железная койка, столик, рукомойник, икона и полка с духовной литературой: псалтырь да молитвенник.
Пару лет назад появилась терраска, тоже из самых случайных частей — старой двери, пары оконных рам, разнокалиберных досок. На терраске живут кошки: их много, они непроизвольно размножаются, и судьба их Атаманова мало волнует, приходит — живи, уходит — туда и дорога. Но корм им покупает.
В деревне его считают мусорщиком, а двор его называют свалкой, столько там всякого непонятного старья.
Атаманов все волочит к себе: бревна от разобранной избы, стволы деревьев, спиленных под линией электропередачи, старые обручи, колеса, железный чан, отжившие радиаторы. Это для дачников хлам, а для Атаманова — хорошие и полезные вещи, сделанные в те времена, когда все было лучше. Новому он не доверяет, технику не любит, водопровода у него нет, воду возит в канистрах на велосипеде: для питья из родника, для мытья из речки. Стоит во дворе и старый автофургон, на котором он ездит за дровами, больше некуда: нет ни прав, ни документов.
Я не думаю, что он пьет таблетки или ходит к врачам, по-моему, лечится сам. Рассказал, что зимой заболело колено, так он весной привязал к раме своего старого велосипеда тяжелую железяку для весу и так все лето ездил, колено само и прошло. Не знаю, что он ест, кажется, серые щи зимой, зеленые летом. В огороде у него растут тыквы, которые он очень уважает, предпочитая кабачкам. И картошка — немного. Ни живота, ни лишнего веса. Стройный, бодрый, моложавый.
В молодости Атаманов пил очень сильно. И жену, говорят, бил. Жен у него было несколько. С первой он уезжал в Белоруссию, но вернулся. С последней — в Кострому, где тоже не прижился.
Город он не любит, ездит туда только за пенсией, квартиру оставил детям. Дом тоже для них строит, самому-то ему ничего не надо.
Образование у него десять классов, но специальность есть и даже разряд: он работал начальником очистных в пансионате и, конечно, вспоминает, что тогда, при нем, очистные были в порядке, не то что сейчас. Но он оттуда ушел, ездил с геологами в экспедиции, мелиорацией занимался.
Кем только он не работал за свою жизнь. Умеет многое, и по слесарному делу, и плотничает, а косит до чего красиво, заглядишься: вроде и не машет косой, а после него чисто, как выбрито. Но в отличие от других мужиков, которые на шабашках привыкли к электрическим инструментам, предпочитает все ручное — пилу, топор, рубанок. И строить он любит из старого.
Были раньше такие портные, которые перелицовывали старые вещи, а Атаманов перелицовывает старые материалы.
Я обнаружила эту его особенность первая. Попросила как-то осенью сделать мне дровяной сарай, мне уже сказали, что работает он медленно, ни с кем не кооперируется, делает все сам, потихоньку, но на совесть. Мне торопиться было некуда, сарай — дело не срочное, и материалы на него я покупать не хотела, попросила использовать остатки.
Приехала и ахнула: ни одной новой доски Атаманов не взял, а соорудил конструкцию в духе архитектора Александра Бродского, который строил свои павильоны для биеннале современного искусства, — из старых половых досок, рам для веранды, старых дверей. Соседи поначалу не поняли, что это. Я объяснила, что это и есть арт-объект.
Никто лучше, чем Атаманов, не выкопает колодец. Во-первых, он знает, где в нашей местности есть вода, а во-вторых, он это очень любит — делать вещи как в старые времена. Не бетонные кольца в землю краном зарывать, а, как при дедах, сложить деревянный сруб.
В этом году я просила его сделать погреб. Отдельно стоящих погребов-то теперь в деревне почти нет, старыми еще пользуются, а новые никто не роет. Атаманов сделал мне что-то невероятное, даже местные ходили смотреть. Надо, впрочем, проверить, как он будет служить, потому что есть у Атаманова одна особенность.
Стараясь все делать по традиции, он непременно внедрит в свое сооружение что-то от себя, что, по его мнению, улучшит и дополнит. И вот тут могут быть варианты.
Когда он делал мне колодец, от старания незапланированно покрасил крышку для сохранности, но старой краской, хранившейся у него с давних времен, ну и, конечно, зеленая краска эта вскорости хлопьями лежала на поверхности воды, хорошо, что колодец неглубок, однако мне стоило больших усилий воду от краски процеживать…
Но все равно мне нравится работа Атаманова: у него есть вкус к вещам, он любит фактуры камня и дерева.
Ему хочется сделать красиво и так, чтобы ничего не пропало. Такой у него способ бороться с энтропией.
Вот он притащил с реки огромный камень, углядев его ребристую поверхность, и объясняет, что на таком камне раньше стирали белье, используя его вместо стиральной доски. А на изгородь мне он приспособил вместо жердей стропила из старого амбара, с проеденными жучком ходами, и уверяет, что им сносу не будет, потому что они высушены за десятилетия до звона.
Мир, в котором живет Атаманов, по-своему прекрасен, но очень хрупок. Телевизора у него нет, есть какой-то допотопный радиоприемник, но не из него он узнает новости.
Крым, считает он, конечно, наш, но силой его брать было нельзя, надо было договориться и все по-честному, через документы и переговоры оформить.
Властям Атаманов в принципе не верит, никаким: ни нашим, ни англичанам с американцами, которые глобалисты, а значит, агрессоры. Да и на род людской у него надежды немного. Природа, по его мнению, могла бы еще поддержать человека, если жить спокойно, ничего не разрушая. И нефти столько добывать не надо, и атомные станции ставить, а уж против электронных чипов, которыми всех хотят пометить, он решительно возражает.
В начале лета он стал печалиться: «Войны-то бы не надо». А еще он сказал, что даже если солдату дают оружие, то стрелять надо в воздух.
Живя в лесу, он не рыбачит, не охотится, наслаждается видами, сажает вокруг дома то какую-то специальную красноногую иву, то белую малину, в общем, что-то чудное, не как у всех. Все собирается делать какое-то особое, им изобретенное плетеное кресло-качалку удивительной прочности, уже заготовил для него лозу, нашел чан для вымачивания. И был очень удивлен, увидев у меня на террасе индонезийский аналог своего изобретения. Но что-то мне подсказывает, что его чудо-качалки мы так и не увидим. Да и дом вряд ли будет достроен.
Одиночество его устраивает, он и работать предпочитает в одиночку, со своим темпом, без артели. И жить свободно, по своему разумению. И казалось бы, здесь, в сезонной летучей деревне, где нет обычного для сельской жизни тесноты общения, нет надзора и давления общества, он нашел свободу. В крайнем случае ближайшая соседка возмутится «помойкой» у своего забора, так Атаманов ей легко пообещает все убрать и все равно так и оставит. А в остальном он может жить, как ему нравится, никому не в тягость.
От государства ему нужна только пенсия, остальные системы его не волнуют, да и без пенсии он бы смог обойтись, ну пришлось бы найти какой-то заработок, что при его умениях не проблема.
Трат почти никаких, только за электричество немного да на еду.
Впрочем, этим летом приезжал к нему младший сын, которым Атаманов страшно гордится. Хороший, справный парнишка четырнадцати лет, очень разумный, упертый, ловкий. Все умеет, Атаманов научил, и работы не боится. Вот только ему и денег нужно, и учиться он хочет, и никакого отцовского смирения у него нет.
Атаманов огорченно рассказывал, что старший брат забрал у меньшого велосипед и по пьяни разбил его. А старший — неудачный, сидел уже однажды за драку. Младший велосипед ему не простил и собирается в суд подавать за угон. Отец увещевает: ты погоди, помиритесь, он же брат, он же тебе свой взамен предлагает, у него хороший. Но младший уперся, нет, говорит, учить его надо, чтобы впредь чужого не брал. И думаю, не отступит.
Разные стратегии, короче.
