Цивилизация
На фестивале современного искусства «Территория» показали его главное театральное событие — спектакль немецкого режиссера Томаса Остермайера «Враг народа» по самой остросоциальной из пьес Ибсена. Московская премьера спектакля обернулась внезапным происшествием: впервые в его истории половина зрителей вышли на сцену в поддержку героя.
Приходя на новые спектакли Томаса Остермайера, главы берлинского театра «Шаубюне» и одного из самых успешных немецких режиссеров, никогда не знаешь, чего именно ждать. Зато можно не сомневаться — все будет качественно, продуманно и просчитанно. Каким бы эксцентричным и радикальным спектакль ни был, актеры будут существовать в строжайшем режиссерском рисунке.
«Враг народа» Генрика Ибсена — пьеса невероятно значимая в истории русского театра. Когда-то ее главный герой, доктор Стокман (тогда его фамилию произносили как «Штокман»), был в числе лучших ролей Станиславского и в его исполнении был готов поднять весь зал на борьбу за свободу — хотя и не так буквально, как это случилось в конце спектакля Остермайера на московских гастролях.
Правда, с тех пор пьесу в России почти не ставили, вплоть до позапрошлого сезона. Версия Льва Додина была вполне классической, пусть и не лишенной публицистского накала.
А вот в спектакле Никиты Кобелева и Саши Денисовой в Театре Маяковского действие очевидно переносилось в современную Россию, и борьба Стокмана за чистую воду рифмовалась не только с протестами экологических активистов, но и с борьбой за честные выборы.
Спектакль Остермайера в чем-то близок спектаклю Кобелева, но говорит о сегодняшней Германии все же не так впрямую.
Как обычно,
немецкий режиссер ставит не саму пьесу Ибсена, а ее специальную адаптацию, которую в этот раз сделал драматург Флориан Борхмайер.
Изменения довольно сильные, и речь не только о времени и месте действия. В первоисточнике доктор Стокман, обнаруживший вредную инфекцию в воде, которая используется в водолечебнице, и встретивший сопротивление всего города, — почтенный отец семейства. Помимо жены Катрине, его поддерживает вдохновенная и прекрасная взрослая дочь Петра, и вслед за ней подрастают еще несколько детей.
У Остермайера доктору не больше 30 лет, и вся его семья — молодая жена Катрине и младенец-сын. Катрине и Петра сливаются в одну женщину, которая для героя делается уже совсем не таким безупречным союзником, как в пьесе: она даже принимается неумело флиртовать с журналистом Ховстадом.
Принципиальная разница, прежде всего, в том, что у Ибсена за Стокманом стоит целый многовековой уклад жизни интеллигентного бюргера, огромный социальный слой, семейное и домашнее благополучие.
В спектакле же у доктора Томаса нет вообще ничего, он герой-одиночка, вечный студент, вдруг поднявшийся на бунт против всего мира.
Пространство от художника Яна Паппельбаума — довольно стандартная немецкая декорация. Черный павильон с массивными дверями и редкими предметами мебели, которые актеры переставляют в нужные моменты. Стены расписаны мелом — можно увидеть надписи и рисунки на самые разные темы. Вскоре после бунта Стокмана граффити закрашивают: в капиталистическом мире нет места свободному высказыванию.
Все противостояние Стокмана с обществом здесь — война пиджаков и кожаных курток.
Доктор и сначала поддерживающие его журналисты одеты просто и по-домашнему, а его авторитарный брат Петер, стоящий во главе города, — в строгий костюм. Доктор с друзьями сколачивает мини-рок-группу, и играют они прямо за обеденным столом. Все это — так хорошо знакомые нам кухонные протесты, разговоры эстетствующих диссидентов, которые никогда не приводят к реальным итогам.
В общем, примерно до своей второй половины спектакль движется уверенно, спокойно и размеренно — иногда даже чересчур монотонно. Ибсен переписан, но основные линии, сцены и даже реплики все-таки сохранены.
Да, действие происходит не в Норвегии конца XIX века, а в каком-нибудь небольшом немецком курортно-промышленном городе века XXI. Однако сюжет не меняется, и суть остается та же. Доктор Стокман обнаруживает заражение воды в городской водолечебнице — попечители лечебницы во главе с его братом-мэром отказываются ее переносить в другое место — доктор решает в прямом смысле вывести их «на чистую воду».
И перелом в спектакле происходит только в тот момент, когда доктор объявляет свою борьбу.
Перед тем как Стокман созывает собрание горожан, в зале дают полный свет.
На сцене внезапно появляется переводчица и готовит зрителей к тому, что сейчас они смогут вступить в диалог с актерами.
Но сначала Стокман произнесет свою пламенную речь — и вот она как раз будет кардинально отличаться от той, что говорил герой Ибсена.
Конечно, основа в ней та же самая, и некоторые фразы здесь тоже впрямую взяты из первоисточника — изобличение страшного и ужасного большинства, которое герой Ибсена винит во всех бедах человечества. Только у Остермайера его выпады как бы входят в русло всего философского и социального дискурса XX века, доходя до современной общественной мысли.
Главным лозунгом нового Стокмана становится I AM WHAT I AM — слоган из рекламы кроссовок.
Он говорит о том, что самое главное — сохранить себя в технократическом и информационном безумии. Научиться противостоять всем условностям, которые нас окружают. Отыскать собственное лицо под покровом бесконечных симулякров.
И дальше этот шанс предоставится каждому из зрителей. Актеры сами вызывают зал к диалогу. Прежде всего — спрашивают, кто поддерживает Стокмана. На московском показе руки подняли, кажется, почти все. Потом произошло то, что случается на этом спектакле каждый раз.
Завязалась дискуссия, и все желающие стали высказываться в поддержку доктора. Парень с галерки сравнил его тезисы со статьями Эриха Фромма, интеллигентный мужчина из первых рядов подтвердил, что самые гнусные решения часто принимаются при полном соответствии демократическим процедурам.
А дальше началось самое интересное и неожиданное — причем не только для зрителей, но в первую очередь для актеров.
Импозантная пожилая дама из первого ряда предложила: «А давайте — все, кто поддерживает Стокмана, выйдут на сцену!» И зрители вышли — не спрашивая разрешения и нисколько не сомневаясь.
Встали аккуратным полукругом по сторонам от стоящего за трибуной доктора. На втором из московских показов это случилось впервые в истории спектакля. Говорят, бывали отдельные случаи, когда на сцену в защиту Стокмана выбегали одинокие смельчаки.
Но чтобы не меньше половины зрителей вышли на площадку и отказывались расходиться — такого не было еще ни разу.
Московская публика оказалась самой восприимчивой к речи Стокмана и спектаклю Остермайера.
Гражданское общество, об отсутствии которого только и разговоров после 2012 года, вышло на авансцену и показало, что свобода ему нужна, видимо, гораздо больше, чем зрителям Германии, Франции, Австралии, Бразилии, США, Турции и других стран, где был показан этот спектакль.
О чем только не говорили зрители «Врага народа».
Известная театроведка идеально встроилась в предлагаемые обстоятельства и спросила главу города, почему нельзя просто честно написать людям в фейсбуке, что вода отравлена.
Кто-то говорил о тотальной лжи, в которой мы существуем независимо от того, где мы живем. Кто-то — о понятиях совсем отвлеченных.
Очень интересно, как в этой ситуации повели себя актеры. С одной стороны, они, конечно же, растерялись. С другой — сумели управлять слишком разгоревшейся дискуссией так, что многие из тех, кто не знал об уникальности этого момента, были уверены, что выход на сцену был предусмотрен.
Однако вопрос был в том, как актеры разрешат это сложное положение.
И возможно, что принятое ими решение убедить зрителей уйти со сцены, а затем как ни в чем не бывало сыграть пятый акт, было ошибочным. На 20 минут спектакль вырвался за пределы театра и обернулся настоящей жизнью. А на фоне ее театр неизбежно меркнет.
Поэтому все, что происходило дальше на сцене, не имело, в сущности, уже никакого значения.
Может быть, не будет преувеличением сказать, что идущий больше двух лет спектакль Остермайера по-настоящему родился только в Москве, в тот момент, когда толпа зрителей Театра Наций штурмовала сцену. До сих пор этого ни разу не случалось, но этот вызов был заложен в спектакле, и его даже можно считать конечной целью, к которой не мог не стремиться режиссер (по крайней мере, в своих мечтах). Тем ценнее, что вряд ли найдется в мире еще хоть одна безумная страна, где этот опыт повторится снова. Театральное чудо происходит по-настоящему только однажды. Нам — повезло.
