Цивилизация
— Считается, что в последнее время «Союз правых сил» серьезно растерял голоса своих сторонников и может не преодолеть пятипроцентного барьера. Так ли это и каково «качество» понесенных потерь?
— Был момент, когда из СПС ушли несколько видных политиков, они далее образовали партию «Либеральная Россия». Но на массовой поддержке партии это почти не сказалось. СПС некоторое время назад терял сторонников, это было в начале года. Произошел отток женщин среднего возраста с невысоким доходом и невысоким уровнем образования. Для российского электората в целом это один из главных отрядов избирателей — категория демографически очень многочисленная, граждански активная. Но для СПС это не основной электорат. Эта часть равнялась примерно одной восьмой сторонников партии.
И если в количественном отношении это негативное явление, то в качественном это что-то вроде очищения рядов. Хотя, конечно, теперь СПС придется бороться за новых и, может быть, таких же нетвердых сторонников.
— И за счет кого эти численные потери можно компенсировать?
— С середины 90-х ВЦИОМ задает вопрос: какой политической силе вы сейчас симпатизируете — коммунистам, демократам, патриотам, партии власти, другим центристским силам? (Это старая терминология, но мы ее не меняли, чтобы не терять сопоставимость.) Среди людей, которые симпатизируют демократам, 10% говорят, что будут голосовать за СПС. Столько же намерены поддержать «Яблоко». А почти 20% еще не сделали свой выбор. За них и пойдет борьба. Многие по старинке думают, что основная борьба за «демократического избирателя» пойдет между СПС и «Яблоком». Но теперь эти партии не являются друг для друга главными конкурентами.
Дело в том, что нынешние сторонники демократии сами состоят из двух достаточно разных отрядов. Один отряд — это классические демократы начала 90-х, в общем не сильно жалующие действующую власть. Для них сигналом от «Яблока» ли, от СПС ли будет оппозиционная установка. Но есть другая часть среди считающих себя сторонниками демократии. Эти избиратели убеждены, что демократическим является именно современный режим. Лидером этих демократов является Путин, а вполне демократической партией — «Единая Россия». За правых они будут голосовать в меру их близости к президенту, а голосовать за СПС (а не «Единую Россию») будут по тонким, я бы сказал, стилевым причинам. Например, поскольку в СПС есть яркие лидеры типа Ирины Хакамады.
Однако среди этих современных сторонников демократии людей, которые намерены проголосовать за «Единую Россию», больше, чем ориентирующихся на «Яблоко» и СПС вместе взятых. Старым демократическим партиям будет трудно, они привыкли противостоять партиям социально чуждым, какими для них были КПРФ или многообразные «партии власти». Но сейчас ситуация изменилась, и это касается вообще всего политического устройства. Сейчас страна выходит к ситуации, когда прежние определения партийных направлений утрачивают смысл. Оппозиция «демократы — коммунисты» явно перестала быть осью этого устройства. При этом новые политические размежевания еще не произошли. Многое зависит от того, успеют ли новые размежевания в обществе сложиться и проявиться до выборов или, что скорее, не успеют.
Поэтому, вообще говоря, вопрос о судьбах политических партий на этих выборах будет решаться, на мой взгляд, не только за счет усилий этих партий в деле пиара и пропаганды, а также каких-то административных хитростей, но и в зависимости от того, сложится ли в головах российских избирателей новая политическая картина или будет господствовать становящийся все более плотным туман неразличения. Для таких избирателей, повторю, стилистические, образные характеристики партий будут иметь существенное значение.
Но придется работать и в старой системе координат, то есть принимать во внимание, что часть электората привлекается оппозиционностью партии, а другая воспринимает демократизм как лояльность Путину. Поэтому СПС в очередной раз будет вынужден решать для себя проклятый вопрос российской демократии: она Путина поддерживает или нет? И решать он, по-видимому, должен так, как решал до сих пор, указывая и на поддержку одних шагов, и на оппозиционность относительно других сторон его политики.
— Но эта же проблема будет стоять и перед «Яблоком»?
— Раньше «Яблоко» имело возможность заявить более чистую позицию нелояльности режиму. И тем на тот момент электорально выгодно отличалось от СПС. Но одновременно с тем, как от СПС ушли некие избиратели, избиратели «Яблока» почувствовали вкус к лояльности Путину. Это произошло, условно говоря, после Дубровки.
Тогда Явлинский и лидеры СПС повели себя по-разному. Они в каком-то смысле поменялись местами. И, как выяснилось, Явлинский угадал нечто в настроениях своего электората. У нас в то время проходили качественные исследования, и мы могли убедиться, что это не сбой в опросах, а, действительно, избиратели «Яблока» приветствуют сближение с Кремлем. Причем и действия своего лидера по сближению, и действия Кремля в отношении «Яблока». В этом смысле между СПС и «Яблоком» возникает большое сходство: они решают одни и те же задачи двойного позиционирования по отношению к Кремлю.
— А каковы соотношения «пропутинской» и оппозиционной частей их электоратов?
— В целом, по состоянию на конец апреля, заявляли об одобрении деятельности В. Путина на посту президента РФ около 77% избирателей. Сторонники КПРФ при этом делятся по отношению к Путину так: 54% одобряют, 41% не одобряют. В электорате «Единой России» соотношение 93% к 7%. (Здесь интересно, скорее, наличие этих 7% неодобряющих.) У избирателей СПС это соотношение — 83 к 12. Это означает, что сторонники партии более лояльны президенту, чем население в целом. А среди «яблочников» соотношение — 77 к 21. То есть на том же уровне, что у населения в целом.
— Но это же значит, что у нас сегодня просто нет партий?!
— Это, если угодно, кризис политической системы 90-х годов, сложившейся при Ельцине. Кризис совершается при Путине, это связано с Путиным как фигурой, символом. Хотя это и не является результатом его поступков или действий, но при нем сложившаяся система партий начинает расползаться. В головах избирателей их программы не различаются и образуют тот туман, о котором я говорил. Да и значимость партий как инструментов демократического устройства общества скорее падает, чем растет.
Это очень интересное обстоятельство, потому что оно существует на фоне двух других процессов. Один — это дальнейшее повышение символической значимости президентства, которое умаляет то символическое значение партий, которым они обладали в начале 1990-х. Президент нам нужен, необходим, он выражает нечто очень важное, а политические партии неизвестно зачем и неизвестно что делают. Они, скорее, декор. Они, скорее, нужны, чтобы нам был повод проводить выборы. Выборы, институт выборов как таковой, обладают в глазах избирателей большой символической ценностью. Гораздо более значительной, чем то, ради чего выборы вроде бы существуют. В массовом сознании демократия — это наличие избранного лидера и права еще кого-нибудь куда-нибудь избирать.
Второй, параллельный процесс — это резкий рост значения тех же самых институтов, но не для масс, а для групп с оформленными интересами. Законодательные собрания всех уровней становятся объектом самого пристального внимания этих групп. Процессы, которые на другом языке называются «прогрессирующей коррупцией депутатского корпуса», говорят о том, как важна для этих групп парламентская (законотворческая, лоббистская) функция. Парламенты превратились в места борьбы и согласования интересов. Но — это надо всячески подчеркнуть — только интересов институционально оформленных, поддержанных ресурсами, оснащенных средствами в виде профессиональных политиков, специалистов по пиару, прессы и пр.
~ Политическое взросление России пошло таким путем, что пассионарные, но малоотчетливые стремления масс к новой жизни, демократии и свободе либо, наоборот, к старой жизни, социальной опеке и порядку появились первыми и оформились в движения и партии первой волны. Более четко очерченные массовые группы интересов после этого почти не складывались. Исключением можно считать разве что «Союз солдатских матерей». Но даже сыновья, за которых эти матери, собственно, и борются, не проявили никакой заметной тяги к созданию собственных гражданских организаций. У нас нет заметных студенческих движений, нет движений меньшинств любого рода. Нет реальных профессиональных союзов. Нет, как уже не раз отмечали, гражданского общества. Соответственно, некому ни сформировать новые партии и оснастить их всем необходимым от идеологии программ до прессы и лоббистов, ни использовать партии старые, уже имеющиеся.
Но деловой мир прошел гораздо дальше всего остального общества. Сейчас именно этот мир (во всем спектре от самого чистого до самого грязного бизнеса) освоил имеющуюся парламентарную систему и ее использует в своих интересах. Когда сравнимой с ним степени зрелости достигнет какая-то другая общественная сила, она потребует себе места на парламентских скамьях. Ну а пока федеральные «старые» партии продолжают выступать на «старой» политической сцене. Их роль (а в еще большей степени — роль местных «партий» в местных заксобраниях) — собрать побольше голосов, добыть побольше мест и далее этими местами получше распорядиться. Их можно предоставить в распоряжение тех сил, у которых уже оформились интересы. Главной здесь, конечно, выступает власть — федеральная в Госдуме и местная в регионах. А второй ряд — это группы интересов, прежде всего бизнес. Есть партии, которые стремятся на этом фоне остаться не купленными, это тоже дает свои преимущества.
Но в любом случае система сложилась такая, что массовый избиратель в этом смысле — средство, расходный материал для партий, чтобы пройти в парламент. Именно так — не партии суть средства и инструменты для электората, а электорат — средство для партий.
— Но структурно карта российской политики для избирателя выстроена вокруг Путина?
— В глазах избирателей практически любой или даже никакой политической ориентации существует такая картина устройства политической сцены России. В центре — фигура президента Путина. Это репер. Все, что располагается рядом с ним, называется центр. Вне зависимости от того, какую позицию займет партия по данному, например, чеченскому, вопросу. Если она с президентом, то она будет называться «центр». Слева от этого центра — КПРФ, вправо от него располагается СПС. Людей, которые думали бы иначе, я просто не видел. Это опорные точки картины. В большинстве случаев там же, рядом с СПС, располагают «Яблоко». Только иногда люди ставят «Яблоко» правее СПС, имея в виду, что оно становилось в более жесткую оппозицию центру, а иногда левее, имея в виду некоторую розоватость, социалистические интонации в выступлениях этой партии.
Что интересно в этой картине — это незыблемость положения СПС. Хотя пятипроцентный барьер может оказаться для них проблемой и многие избиратели так и думают, но представить себе политический ландшафт без СПС, «Яблока» и коммунистов они не могут.
— А что, собственно, подразумевается под этими «лево» и «право»?
— Их современные синонимы — фундаментализм и либеральность. Но это пока модальность, стилистика. Высказываться с этих позиций можно относительно чего угодно — государства, армии, абортов, международного терроризма. Я думаю, избиратель отличает фундаменталистскую позицию и иную. Для нее трудно найти название, я бы назвал ее либеральной, но только в том смысле, что она не фундаменталистская. Это не в классическом смысле либерализм, а то, о чем говорят, произнося слова вроде «носитель либеральных взглядов». Либеральное записано за правыми. А фундаментализм, если он заявлен экстремальным, то будет левым, а если он заявлен в мягких формах, то будет признаваться центром. Как, впрочем, и либерализм, заявленный мягко, будет тоже атрибутом центра.
— В журналистской и бизнес-среде давно в моде разговоры о необходимости новой правой партии, которая будет опираться не на западнический либерализм, а на некие собственно российские традиции, на мировоззрение бизнес-сообщества, на российскую почву...
— Разговоры о просвещенном национализме и о чем-то таком же почвенном, но все-таки пристойном, идут уже очень давно и принесли ровно столько плодов, сколько разговоры о социал-демократии, которая, по всем гаданиям, у нас должна быть. Но в социологическом измерении я не чувствую запроса на такую правую партию. По-моему, это из области доктринальных мечтаний. Или ошибок. Или я не исключаю, что так думают люди, которые чувствуют запросы послезавтрашнего дня.
— А каков же либеральный запрос дня сегодняшнего?
— Сейчас, по-моему, формируется спрос на защиту от институций, которые в нашей стране репрезентированы даже не понятием, а словом «государство». Это армия, милиция, чиновники. Этот антибюрократический посыл возникает как ответ на институциональное укрепление новой системы. Бюрократия — это слово нашего языка. Люди ловятся на антибюрократическую риторику не больше, чем на любую другую. Но они действительно ощущают давление заново сложившейся при Путине институализации.
— А как они это называют, эту институционализацию, каким словом?
— Они называют это «в нынешнее время». Отмечают эпоху не прямо с прихода Путина, а с того момента, как в Путина поверила существенная часть правящих структур. И людям видно, что кое-что «в нынешнее время» уходит, испаряется. Свобода никогда не была здесь особо значимой ценностью. Но некоторую ее степень выросшие после гласности поколения впитали и не замечали, как воздух. Теперь они начинают ощущать, что кто-то что-то помаленечку прибирает к рукам и каким-то людям чего-то не хватает.
— И на этой ноте можно уже пройти в Думу?
— На одной ноте выиграть выборы в России вообще невозможно.
В России сию минуту нет ни одной политической идеи, которая охватывала бы такое количество людей, которое бы вас провело в парламент. Всякая партия неминуемо должна дудеть в несколько разных дудок.
За этим — вопрос совместимости дудок и мелодий. Как социологу, мне хотелось бы, чтобы политическое поле было расчерчено логично. То есть чтобы ценности были разные, но не исключали друг друга. Хотя для того, чтобы стать президентом, надо, конечно, говорить прямо противоположные вещи про одно и то же.
Я думаю, что СПС для того, чтобы набрать 10% голосов, можно выбрать консистентную политику. Я бы говорил, что в партии есть носители разных радикалов: Хакамада, Немцов, Чубайс, Гайдар. Каждый из них является аттрактантом для кого-то. И, наверное, лучшим способом позиционирования и сохранением уникальности этого брэнда как партии с коллективным руководством было бы такое выступление, чтобы каждый из лидеров привлекал бы на свою сторону свой сегмент. Не исключаю, что это должны быть сольные выступления на разных площадках. Есть нечто единое, что разделяют и поклонники Хакамады, и Чубайса, но поклонники Хакамады не хотят это слышать от Чубайса. И наоборот.
