Донос в хорошем смысле

— Скажи, пожалуйста, как по-английски «донос»?
— В каком смысле? В хорошем или в плохом?
— А что, бывает в хорошем?
— А что, по-русски в хорошем смысле слова «донос» нет?!
— Ну так как?
— Ну, в хорошем, в нейтральном, это report. А в плохом — даже не знаю... подумать надо...

Правильно ли я поняла, что к факту доносительства некий средний американец относится положительно или нейтрально? В то время как в России сам факт доносительства — морально маргинальный акт.

В Америке с первого класса детей учат, что сообщить (report) учителю, что кто-то списывает, это хорошо. И дети это усваивают.

Были мы тут с подругой на новом фильме Вуди Аллена «Иррациональный человек». Идти нам не советовали. Говорили, что критики ругают. Я к мнению критиков всегда прислушиваюсь: если ругают — иду. Еще ни разу не подвела меня эта нехитрая метода.

Так вот, чудесный фильм «Иррациональный человек» — о морали. О преступлении и наказании — в ее фирменной раскольниково-старушечьей диалектике. А также о приятности и полезности доноса на любимого человека.

Молодая девица влюбляется в своего преподавателя по философии. Тот вполне себе непривлекателен. Алкоголик. Все время подсасывает из фляжки виски. На глазах у студентов играет в русскую рулетку — три раза кряду стреляет себе в голову из заряженного пистолета. Импотент. Обрюзгший. Толстый. И распадный тип.

Подруга спросила после фильма, зачем же он толст. Это так, дескать, не идет герою фильма и вообще... Так вот, философ и «иррациональный человек» Эйб Лукас (в исполнении Хоакина Феникса) обладает заметным неприятным брюхом. И я настаиваю, что это правильно, так как человек думающий никак не может быть строен и жилист.

Отнять у философа перебинтованные синей изолентой очки и потертый костюм можно. Вполне можно стильно одеть философа и даже женить его на фотомодели (пример — Славой Жижек). Но лишить его фирменного отвращения к жизни сложно.

Это деятель, человек цели и действия — строен. А созерцатель, съеденный рефлексией, — толст, лежач, бездеятелен. Тут все движение — внутри. Снаружи — штиль.

Вы знаете, что Гамлет был толст? Да и Кавалеров из «Зависти» Олеши был толст. Толст и герой Вуди Аллена. Так вот, этот малоприятный тип влюбляет в себя всех студентов и преподавателей университета, ибо он умный, яркий, вызывающий, ироничный и плевал на все эти ваши американские условности, будь они неладны. Все это часто придает большую прелесть разговору, так сказать. То есть философ Лукас имеет обаяние демона, если вспоминать романтическую традицию прочтения фигуры дьявола.

Ну, в общем, влюбляется она в него. А у того вкуса к жизни никакого. То есть дотянуться до виски ему еще прыти хватает, но что делать с юной девушкой, он позабыл. И тут герои случайно узнают о существовании в этом университетском городишке подлейшего старикашки. Процентщика. Ну почти процентщика. На самом деле — старикашки-судьи. Который подло и бесстрастно калечит жизни людей. Пользы от него никакой. А вреда и сломанных судеб позади и впереди достаточно.

Тут-то и появляется у героя смысл. Потому что он решает подлого старикашку лишить его бессмысленной жизни.

Надо сказать, что к этому моменту герои уже раз пять сообщают зрителю, что их кумир — русский писатель Федор Михайлович Достоевский. В общем, Эйб Лукас, будучи человеком талантливым, блистательно избавляется от судьишки. Подозрения от себя столь же блистательно отводит. И просыпается в нем вкус к жизни.

Вообще говоря, в этом талантливый мистер Лукас ничем не отличается от любого малообразованного серийного убийцы, ибо только чужая смерть ощущается этими людьми как полнота жизни. Все остальное блекло и безжизненно. И только смерть полна для них жизни, красок и прелести.

Лукас бросает пить, заводит роман со студенткой. Начинает писать стихи. Появляется потенция. Жизнь снова обретает цвет и вкус.

Но вот студентка, узнав, что ее любимый — убийца, торопится поскорее сдать его в полицию. Любовь сразу как рукой сняло. Остается только долг — сдать гада правосудию. А преподаватель, узнав, что его любимая — доносчица, торопится, конечно, поскорее скинуть ее в шахту лифта.

Побеждает молодость!

В нашем русскоязычном зале в сцене борьбы все болели за философа-убийцу, нового Раскольникова. И единый и горький вздох разочарования раздается в кинозале, когда толстый убийца летит вниз. После фильма незнакомые друг другу люди делились впечатлениями и обзывали девушку нехорошими словами, повторять которые здесь я не буду.

Ясно, что сдавать любимого в полицию — это скурвиться окончательно.

Были в зале и два американца. Эти болели за девушку. Что и требовалось доказать.

«Вот, я вспомнил! — снова звонит приятель. — Есть в английском слово slander, это «донос» в негативном смысле, но означает, что сообщенная информация не проверена. Есть слово tattletale, но оно скорее означает «болтун». В общем, смотри сама.

Какие-то жалкие два слова. Да и те не о том. А тут у нас и доносительство, и стукачество, и денунциация, и телега, и поклеп, и кляуза, и фугас, и «сигнализировать ». Богат наш язык.

В эвенкийском языке существует 30 слов для обозначения снега. Язык точнее всего отражает восприятие мира.

Речь здесь, конечно, об отношении людей к полиции, правосудию, власти. Когда добропорядочный американец «report» на своего соседа, друга или даже любимого в полицию, он полиции доверяет, и верит, что там с другом поступят по закону (в фильме студентка ласково так говорит своему мужчине: «Иди, — говорит, — сдавайся, мы найдем хорошего адвоката». Не проблема, дескать, милый).

В России сейчас, так же как и в Российской империи ранее, власть и народ были разделены такой стеной, что сдать человека властям — все равно что сдать врагу.

Всем и всегда было понятно, что полиция и правосудие тут не для того, чтобы защищать народ от преступников, а чтобы — власть от народа.

В советское время донос был искусственно привит обществу. И популяризован. Сейчас та же ситуация. Донос входит в моду, поощряется. Но как бы ни участились факты доносительства, все равно на нашей почве и в нашей голове они останутся фактами маргинальными в моральном смысле.

Любимая подруга после фильма до хрипоты спорила со мной. Говорила, что все не так. А как же, спрашиваю. А так: доносить — всегда не хорошо. Почему же, говорю, нехорошо? Нехорошо, потому что доносить не хорошо. Не хорошо — и все тут...