Цивилизация
Данте Алигьери, как известно, всех грешников каталогизировал и все грехи разложил по полочкам. И несдержанных, и гневливых, и предателей, и убийц — всех поместил раздельно согласно совершенным преступлениям. А такой основополагающий грех, мать всех грехов, как равнодушие, пропустил. Как такое может быть?
Иль не было в те годы в Италии, раздираемой на части (где сторонники империи боролись со сторонниками папства, дворяне с ремесленниками, Черные с Белыми, гибеллины с гвельфами и все со всеми), равнодушных? Все были при деле? Всем было за что биться, кого любить, кого ненавидеть? Кто их знает, средневековых итальянцев этих... Мы — другие. Из других рек наши пороки текут.
По мне так императрица в империи греха, восседающая на троне из людских бед, — это равнодушие. И плевать, что оно среднего рода, — все равно оно баба.
Вот в конкурсном фильме Артдокфеста «Всё будет хорошо» главная грешница — это судья, которой чхать, что она чужую судьбу ломает. Ее бы — в последний круг ада, ледяной. А лицо-то ее, лицо... Мисс Равнодушие. Повезло режиссеру фильма с такой типажной тетей. Милош Форман голову себе когда-то сломал в поисках красивого лица на роль злодейки сестры Рэтчед в «Полетах над гнездом». Ой, а покажите ему этот документальный фильм — он оценит типаж. Кажется, никакие людские страдания через эту маску не проникнут, никакие чужие печали в такие глаза не прольются.
«Что вы хотите сообщить суду?» — «Бе-бе-бе» — отвечает-блеет человечек. Человечку страшно. Человечек не в ударе. Так и я бы не нашлась как доказать, что дееспособна. Бац — и приговор невинному заикающемуся человечку в никуда навсегда в психушку. Ей-то что. В бумажке написано. Бумажку она не нарушает.
А бумажка — она как щит. Бумажка — она как сто тысяч щитов.
Значит, можно живого человека разумного замуровать навсегда в диагнозе «недееспособен». Это значит, что он навсегда лишен прав жить самостоятельно, вступать в брак, иметь детей, иметь работу и навсегда оставлен в стенах интерната.
Иностранные продюсеры дали фильму горькое название «Всё будет хорошо». Российское название фильма — «Краткая инструкция по освобождению». Посмотрите. Это фильм о жизни в Тинском психоневрологическим интернате.
Две героини — Юля Данилушкина и Катя Климова — много лет пытаются отвоевать свои права у бюрократии. Когда-то в детстве, когда ей было девять лет, какие-то равнодушные люди поставили Кате диагноз «недееспособна», даже без присутствия этого девятилетнего человека поставили — просто потому, что убегала из дома от побоев. Поставили диагноз, упекли в интернат. И теперь она психологические тесты все сдает и сдает. Удачно сдает. Речь хорошая, грамотная... «Прошу признать меня дееспособной. Пожалуйста. Вы не пожалеете! Я буду стараться всеми силами!»
Тетя сидит с лицом, не выражающим ничего. Типажная тетя-судья. Красивая. Копия Лидии Вертинской в роли птицы Феникс в фильме «Садко». Ни один мускул не дрогнет. Она слушает запинающееся существо, и каждому понятно, что существо ничем не хуже других, тех, что на воле. Но есть давний диагноз: «легкая умственная отсталость без нарушения поведения, конкретность мышления, узость кругозора, склонность к непосредственным формам реагирования, безынициативность, внушаемость, подчиняемость».
Мама дорогая, да ведь тут все такие! На расстоянии многих тысяч километров, куда ни глянь, такие же! Ты что ль, птица Феникс, не такая же!
«Если бы девочка жила в семье, она была б как все», — говорит на суде чудесный дядька, директор интерната, который всеми силами пытается выпихнуть этих неухоженных птенцов из своего убогого гнезда. Но не выходит. Не выталкиваются. Судья выслушала. Удалилась. Неужели не даст «дееспособность»? Неужели? Должна же дать! Почему не дать!
Но уж если умные люди назвали фильм «Всё будет хорошо» — знайте, это они с иронией. Судья приняла решение отказать в ходатайстве интерната о признании дееспособной... Прошло четыре года. Юле теперь уже 34 года. Так проходит жизнь. В психоневрологическом интернате, где большинство обитателей находится, между прочим, по совершенно верному диагнозу. Представили, да?
«Господи, как я устала, как же я устала», — говорит Катя. Потому что, когда тебя пытают много лет, ты очень устаешь. «Всю жизнь мне поломали...»
Я часто слышала эти слова: «Он мне всю жизнь поломал». Кто, в сущности, может сломать жизнь!
Твоя жизнь герметична, делаешь с ней, что хочешь, и никто броню твоей личности сломить не в состоянии. (Если ты успел вырасти. Если тебя не срезали в девять лет.) Чем это он поломал тебе жизнь? Тем, что бросил тебя и к другой ушел? Ты что, набитый поролоном игрушечный мишка?
Кто может поломать жизнь, например, Петру Павленскому? И как? Избить его? Психологически надавить? Лишить свободы? Как его поломать, если он уже ничего не имеет, ото всего отказался? Если он, как Муций Сцевола, сам уже сжег в огне руку.
Павленский — герой сразу двух главных фильмов Артдокфеста. И это его заштопанный лик красуется на эмблеме фестиваля. Павленский — продолжатель славного дела Муция Сцеволы, римского юноши, который попал в плен и на допросе сразу положил свою правую руку в огонь и дотерпел до того, что она обуглилась. Отчего получил прозвище Сцевола, левша. Муций — первый акционист в истории человечества — озадачил врагов так, что пришлось его отпускать.
Кадр из фильма
Такая же интрига и с Петром Павленским. (Замечательный фильм «Павленский. Голая жизнь».) Павленский-Сцевола (правое ухо он себе оттяпал, а его женщина оттяпала себе мизинец) озадачивает врагов, и они вынуждены его отпустить. Система буксует при его приближении. Как ни крутись, а спина всегда сзади. Как ни поступи, а оказываешься частью его сценария...
Жизнь поломать невозможно. Зато благополучную сытую жизнь вполне можно поломать, и даже очень просто это сделать. Это знакомый мещанский писк — о загубленной жизни...
Но есть один случай, когда слова «всю жизнь поломали» звучат не мещански, не пискляво, а громко, так громко, как звучат шаблонные слова маленького человека, перед тем как его раздавит бюрократическая вселенная. «Всю жизнь поломали», — говорит Катя, которую отказываются признавать вменяемой. Ей действительно сломали жизнь.
На Артдокфесте в этом году изложены, кажется, все варианты противостояния человека и системы. В общем, об этом же фильм «Убеждения». Фильм об альтернативной службе и о попытке юношей отстоять свое конституционное право на эту альтернативу. Ну и, безусловно, это признак очень хорошего фильма — там никого не ненавидишь, а всех понимаешь и всех очень жалко.
Наверное, я впервые вижу, как по-человечески решена проблема противостояния «либералов» и «патриотов». И даже обвинительный приговор хорошему мальчику-уклонисту тут же в зале суда и отменяют. И у тех своя правда, и у этих. И только эта чертова система не позволяет нормально решить вопрос.
Для этих, которые старой закалки, навороты с пацифистскими убеждениями и сексуальной нетрадиционностью непонятны, они их пугают. Они им еще страшнее, чем уклонисту страшна армия.
И суровый дядька, начальник комиссии, пасует: не знает он, что делать с гомосексуалистом, то ли хихикать, то ли жалеть, то ли ремня всыпать. И хватает человечности толстой бабе с перманентом (от которой не ждешь, нет, не ждешь) посреди обсуждения вдруг крикнуть: да какие документы, что и так, что ли, не видно, что ему в армию нельзя, что ж мы своими руками его туда на это пошлем. На что на это — она не говорит, но можно догадаться. Пожалела... Разрешили ему альтернативную...
А Юлька-то Данилушкина, вторая героиня фильма «Всё будет хорошо», знаете, добилась своего. Спустя 11 лет борьбы. Ага. Выпустили ее. Попались нормальные психиатр и судья.
— Ты Юльку Данилушкину видел?
— Видел!
— Где?
— Во сне! Я ее во сне видел!
— Ну молодец, Юлька! Теперь только вперед!
— Нас не забывай. Дурдом забудь. Нас — не забывай.
Это диалоги психов в финале фильма «Всё будет хорошо». Так они провожают освободившуюся.
Она рыдает на груди у директора интерната. «Ну вот, — грустно говорит он, — сбылась твоя и моя мечта».
Юля садится в поезд и уезжает. Ну? Теперь же уже «всё хорошо»? Так ведь? Будто за стенами интерната прям свобода! Это еще Довлатов, нарушивший славную традицию русских писателей сидеть на зоне и служивший охранником, обнаружил «поразительное сходство между лагерем и волей».
Помню, снимала я фильм про профессиональных нищих. И попался нам один мужичок, инвалид без ног. Как только он увидел съемочную группу, сразу взмолился: вытащите меня, ребята! Сам из Белоруссии, попал в рабство, паспорт отняли, весь день ползает между машин, гарью дышит, милостыню просит, все деньги отнимает хозяин. Паспорт мы ему сделали, на хозяев цыкнули — они и разбежались, в порядок его привели, отправили домой в Белоруссию. Сделали доброе дело, очень доброе, все меня хвалили. Дескать, я герой и молодец-человек.
Проводили мы его на вокзал. Стоим смотрим вслед уходящему поезду. Куда мы его отправили? Зачем? Его же там совсем никто не ждет. Инвалида. Как скоро он опять между машин ползать станет?
Юля ушла. А Катя осталась. Не выпустили. Не сочли. Как ни ходатайствуй интернат. Она теперь заметно поправилась и подурнела. Возраст. Играет на расстроенном пианино. И все время сбивается. У нее никак не получается попасть в нужную клавишу. Тяжело. Можно ли ее как-то спасти, а?
«Как же я устала, Господи, как же я устала!» — говорит Катя. Ничего, мы отдохнем, Катя, мы отдохнем. Только в таком дядиванином смысле можно понять название фильма «Всё будет хорошо». Всё будет хорошо. Но не буквально. И не здесь.
Мы отдохнем, Катя, мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами. Мы увидим, Катя, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Все будет хорошо, Катя.
