Все простим — ничего не забудем

Когда спрашивают, поздравлять ли меня с 23 февраля, я отвечаю: «Принимаются соболезнования». Два года жизни все-таки жалко. Мой дембель — весна-89, недели за две до того, как Горбачев вернул из армии всех студентов, и если бы я после второго курса потянул немного время — глядишь, и служил бы меньше, а то и вовсе бы не служил. Но с собственной жизнью не спорят.

Жизнь, как гласила армейская поговорка, это книга, из которой две страницы вырваны на самом интересном месте. А армия — это школа жизни, в которой, как ни учись, все равно оставят на второй год. Теперь, впрочем, сроки службы изменились, а равно и ее условия.

Но что дала мне вот эта школа?

Нет, конечно, в спорах о судьбах Отечества она меня навсегда снабдила надежным аргументом, ведь 99% тех, кто учат меня Родину любить и объясняют преимущества военного положения перед мирным, сами портянок ни разу не нюхали и не собираются. Но неужели только для этого? «Кто не служил, тот не мужик?»

Пожалуй, чему-то она меня все-таки научила, и не только наматыванию портянок или разборке автомата. Скорее, она многое дала увидеть и понять, и до сих пор этот опыт бывает полезен для объяснения текущих явлений.

Можно начать с той самой страны, которой мы давали присягу, — СССР.

Сколько бы ни рассказывали мне теперь о несокрушимости союза народов, все становилось ясно с первого наряда, с первого караула.

Про народы уж не буду, скажу только, что ничего нового мы с тех пор не увидели — все антипатии и все комплексы были и тогда вполне очевидны всякому, кто служил. А главное, различия между нами, не только языковые, но и ментальные: студент из прибалтийской столицы и чабан из горного кишлака могли произносить одни и те же русские слова (в основном матерные), но они редко имели под ними в виду точно одно и то же.

А что до нерушимости самого союза, то по армии — по сути, привилегированной его части — можно было легко составить впечатление обо всем остальном. Армия на 9/10 занималась самообеспечением и показухой, и было совершенно ясно, что выполнить настоящую боевую задачу мы не сможем просто потому, что не владеем собственной техникой.

Достаточно сказать, что меня сначала полгода обучали запускать тактические ракеты «Точка» (да, те самые), а потом отправили ловить ракеты вражеские в полк засечки и разведки ядерных взрывов. И во всем полку тех, кто проходил обучение именно на этой технике, были единицы, в том числе и среди офицеров.

Советская система управления безнадежно отставала от советской же техники, она по-прежнему оперировала огромными числами, как в Первую (даже не Вторую!) мировую, когда сменить павшего товарища мог любой, кто был в состоянии держать в руках его винтовку. К современной технологии с ее узкой специализацией она оказалась не приспособлена.

Исключением, видимо, были боевые части в Афгане, но туда я не попал. Из нашей части туда отправляли в командировку самых больших «залетчиков», от кого начальство предпочитало избавиться. Ребята вернулись вдохновленными: сумели вдоволь пострелять из автоматов по сусликам — патронов там давали без счета, а в настоящих боестолкновениях им как связистам участвовать не довелось.

Потом они, правда, очень жалели, что командировка оказалась короткой и что они не получат официального статуса воинов-интернационалистов со всеми положенными привилегиями. Заодно отмечу:

СССР даже в раннегорбачевские времена трудно было назвать обществом максимальной честности и открытости, но эта страна не прятала своих солдат, которых посылала за рубеж. Она гордилась ими.

А еще можно было воспринимать всю эту мою поездку как своего рода этнографическую экспедицию. Под покровом кондовой шагистики и пропаганды скрывалась богатая, насыщенная, сложно устроенная первобытная мифология со своими обрядами и обычаями. Мы поклонялись божеству по имени Дембель и тщательно выстраивали иерархию ценностей, не имевшую ничего общего с отличиями в боевой и политической подготовке.

Чтобы подчеркнуть иерархию в племени молодых самцов, жестко ограниченных в свободе и ресурсах, использовалось буквально все, от степени выпуклости бляхи ремня до материала стаканов в столовой: пластиковых было меньше, значит, молодым пить из них по сроку службы было не положено. И далее по всем пунктам, от эстетики до этики:

своровать нечто у соседа по казарме — смертный грех, реквизировать из каптерки соседнего подразделения — дело чести, доблести и геройства, особенно если поделился с товарищами.

Советская жизнь в официальном своем облике выглядела в общем и целом достаточно современной и рациональной — но слой был тонок, под ним дремали некие древние и могучие силы, и единственное, что их сдерживало — старшина, желательно не обремененный рефлексией, который придет, разберется как следует и накажет кого попало (еще одна армейская шутка). А что будет, если старшина внезапно исчезнет, не оставив замены? А что — если старшина научится использовать эти самые дремлющие и древние силы в собственных текущих интересах?

Все это очень неплохо объясняет всю новейшую российскую историю — ту, которую я застал уже после дембеля.

Самые интересные и неожиданные открытия были, конечно, про меня самого. Я, мальчик из интеллигентской семьи, узнал, что не любят москвичей, слишком умных в теории и неумелых на практике, и особенно не любят очкастых, а я, к сожалению, сочетал в себе все эти признаки. Но и это прошло, и

оказалось, что не соответствовать ожиданиям окружающих — не так уж и страшно. Соответствовать им иногда страшнее.

Может быть, это главный урок, который люди выносят из опыта временной несвободы, если, конечно, этот опыт не оказался слишком мучительным. У меня все прошло достаточно благополучно, хотя двух лет, конечно, жалко, как ни крути. А остальное — слишком личное, пожалуй, чтобы это сейчас обсуждать.

Защитили ли мы Отечество в этом своем полку засечки и разведки, или, как мы говорили, «в полку сечки и перловки»? Не знаю. Но точно знаю, что мы лучше познакомились с Отечеством и с собой, научились то и другое понимать и защищать свой внутренний мир от всего, что в Отечестве иногда встречается.

Вскоре после дембеля я написал стихи об этой школе жизни, помня о дембельской поговорке «Все простим — ничего не забудем».

Все простим — ничего не забудем.
И встречайте, родные края!
Так к одетым в гражданское людям
Возвращаются дембеля.
Школе жизни защитного цвета
Мы дивились, вчера из ребят…
Мы прощать не хотели бы это,
Но годам своей жизни — не мстят.
А теперь в наши сонные двери
Всё идут, за призывом призыв,
В неизбежность прощенья поверив,
Ничего — никому — не забыв.