Цивилизация
О чем напомнил законопроект, принятый Думой в первом чтении, насчет введения платного въезда в города? Не только о том, что «Единая Россия» вовсе не с этим шла на выборы в своей предвыборной платформе. Отдельные ее представители такие намерения даже всячески отрицали. Ну, это, впрочем, дело привычное: на выборы — с одним, в парламенте — с другим.
И не только о временах феодализма напомнил сей законопроект, когда подобными «заставами» была утыкана вся Европа. Французская революция и ей подобные «мероприятия» решили этот вопрос — о свободе передвижения по дорогам и равноправии на них. В числе прочих.
Поскольку мы от феодализма довольно быстро перешли к социализму, то эти моменты как-то не отфиксировали.
Так что нынешние мигалки — это всего лишь аналог «ку», которое делают простолюдины, когда барский кортеж проносится мимо. Неравные условия на дорогах рано или поздно должны были трансформироваться в неравные условия для передвижения по стране. А неравные условия передвижения по стране и сегрегация по географическому принципу рано или поздно приведут к росту сепаратистских настроений. Так что, по идее, президенту, назвавшему распад СССР величайшей геополитической катастрофой, надо бы сей законопроект завернуть в зародыше. Но не похоже, что он это сделает.
А еще думская «новелла» напомнила славные брежневские времена (других я не помню). Когда царила система прописки, въезд на проживание в Москву был ограничен, но «колбасные электрички» все равно ломились от страждущих. А на время московской Олимпиады город и вовсе закрыли. И настал «квазикоммунизм» на две недели. Светлый образ его столь прочно засел в головах, что «образцовый коммунистический город», видимо, решили реинкарнировать в новых обстоятельствах.
Впрочем, некоторые обстоятельства наши никогда не новы. Они пребывали с нами в том числе в упомянутые брежневские времена. Мы сейчас как раз празднуем 110-ю годовщину Леонида Ильича, будет сказано много добрых слов в адрес этого, безусловно, доброго человека. Для кого-то он символ застоя. Для кого-то — «золотого века социализма». Впрочем, одно другому не противоречит.
Для многих покойный застой — это и есть воплощенный «золотой век». Ты никого не трогаешь, тебя никто не трогает. С голоду не помрем — и хорошо. Лишь бы не было войны. Афганистан, Чечня, Сирия и даже Украина — в общенациональном плане не считаются.
Подсознательно многим и сейчас хочется туда вернуться. В простые и понятные времена. А если не удается, хотя руководство кое-что, отдадим ему должное, делает для этого, то можно вернуться хотя бы в чем-то, частично, виртуально, понарошку. «… Ах, как хочется вернуться, / Ах, как хочется ворваться в городок / На нашу улицу в три дома, / Где всё просто и знакомо — на денек».
Матрица в чем-то неизменно воспроизводит себя самое. Что бы с ней ни делали новые поколения, кто бы ни правил в Кремле. Какие бы ни изобретали иноземцы технологии. Вне зависимости от режимов и экономических форм хозяйствования корневые, базисные нормы жизни, формы взаимодействия общества и власти не меняются, кажется, веками.
Главный, пожалуй, это неравенство граждан одной страны перед законом. Не декларируемым, а перед реально действующими правилами.
Кстати, прописку/регистрацию/паспортную систему еще Петр Первый ввел. Идея «запретного города», куда вход только избранным — а нет сомнения, что все чиновники тотчас получат «пропуск-вездеход» и платить ни за что не будут, как сейчас не платят за парковку, а за них будут платить все остальные налогоплательщики, — это идея глубоко феодальная и сегрегационная. Согласно такому принципу, не может быть равных правил для всех, должны быть исключения и ограничения при непременном получении привилегий правящей касте. На неконкурентной основе.
То, что сейчас кое-какие «привилегии» можно купить за деньги случайно (недоглядели, конечно) разбогатевшим представителям не правящих каст и категорий населения, является, конечно, шагом вперед по сравнению с совсем уж азиатским феодализмом. Однако если простолюдины и дальше будут мешаться под ногами у начальства, то для них придумают новые ограничения.
Сегрегация в позднесоветское время проводилась в жизнь разными средствами.
Притом что в СССР была вполне на словах демократичная Конституция, а здравицы в честь «подлинного народовластия» отскакивали от зубов пропагандистов еще бойчее и с большей убежденностью в голосе, чем у нынешних бойцов гламурно-казарменного фронта «инфотейнмента».
Сегрегация в потреблении выражалась в том, что партийные бонзы и приравненные к ним начальники имели доступ к «спецраспределителям». Тут, конечно, многое изменилось. Полки нынешних магазинов не сравнить с убогим советским ассортиментом. Однако разный доступ к товарам, благам и, главное, возможностям сейчас попросту «монетизирован»: государственные чиновники (аналогия партийных бонз) получают такие несусветные суммы, что сам их образ жизни становится не то что недостижим — его не могут себе даже представить простолюдины.
Как не могли себе представить образ жизни партийных вождей и номенклатуры простолюдины в брежневское время. А когда в России вообще было иначе?
Один из других, тоже практически неизменных веками, элементов «матрицы» — это стремление верхов оградить страну от внешнего мира.
Прежде всего — от идейного «вредного влияния». Будь то католический прозелитизм, влияние буржуазных революций Европы, «антисоветская пропаганда» или «НКО-иностранные агенты». Павел Первый и Николай Первый всячески ограничивали общение с внешним миром даже дворянства, вплоть до полных запретов дворянам в том, чтобы те не отдавали детей учиться за границу (Павел Первый так и вовсе выезд для них закрыл, открыла Екатерина). Загранпоездки при Брежневе, не говоря о временах Сталина и Хрущева, осуществлялись примерно под таким же жестким надзором и по высочайшему дозволению, как при Николае Первом. Хотя стали уже разрешены многим чиновникам и отличившимся партийно-комсомольским активистам.
Теперь вроде бы с этим свобода. Однако уже не для всех, система постепенно отрабатывает назад последствия «попустительства» лихих 90-х: выезд уже ограничен для ряда категорий чиновников и по-прежнему на уровне пропаганды трактуется как дело «непатриотичное». Учеба за границей подается тоже как нечто подозрительное: мол, нахватаются там всякого, а Европа по-прежнему полна идейной и духовной «заразы». Как в брежневские времена был полон «заразы» «загнивающий Запад».
Хотя в официальные трактовки, разумеется, в душе мало кто верит. И почти никогда не верили. Сам этот принцип «двоемыслия» — исторически традиционен.
В брежневские времена, как, собственно, почти всегда в России, в литературе и искусстве царила цензура. Ее вообще мало какая страна избежала. Но когда мир двинулся в сторону открытости и падения запретов, в том числе в культуре, сексе, информации, мы стали чаще говорить о том, что не надобно нам тут вседозволенности. Новшества опасны по определению. Информационная открытость во всех ее формах есть угроза устоям. И всегда была. Споры с Западом по поводу третьей (гуманитарной) корзины знаменитого Хельсинкского акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, подписанного Леонидом Ильичом, — это сегодняшнее преследование НКО-иностранных агентов и борьба за «чистоту интернета», вплоть до полной его изоляции от внешнего мира.
И если раньше были невыездными десятки миллионов людей, то сегодня хотят сделать невыездными их «персональные данные». Дух крепостничества вновь напомнил о себе — в оцифрованном виде.
«Просветительство» власти может ограничиться разве что тем, что импортировать отдельные нужные инновации: флот, индустриализацию или завод «Фиат», как при Брежневе. Но никак не систему отношений власти и избирающего ее населения.
Жизнь чиновников что в закрытых «цековских» санаториях в 70-х, что на яхте «Ольга» или как их там, их яхты, звать — табу за высочайшим забором. Разглашение наказуемо. С чиновников не положено спрашивать отчета. Они сами знают, как лучше. Все что можно сделать «для служебного пользования» — сделают. Все что можно засекретить — засекретят.
При Сталине нельзя было фотографировать мосты и железнодорожные станции. Сегодня — дачи высших чиновников. При Брежневе секретили подробные карты, сегодня GPS в районе Кремля упорно показывает вам, что вы во Внуково. Руки-то помнят, как говорится.
При Брежневе западные СМИ, книги и журналы лежали в спецхранах и выдавались по спецразрешению. Сегодня Роскомнадзор «чистит» интернет по своему усмотрению и постановлениям провинциальных судов, работающих не хуже всяких райкомов партии.
Если вы хотите окунуться в стилистику брежневских времен «идеологических постановлений» (до сталинских, слава богу, пока не дотягиваем), то не нужно глубоко лезть в неоцифрованные архивы (архивы, кстати, по-прежнему под замком, прошлое по-прежнему непредсказуемо и является частью политической повестки). Просто можно почитать доктрину информационной безопасности, подготовленную Совбезом (в чем-то аналогом Политбюро ЦК КПСС) в начале декабря. Там весь интернет — это одна сплошная угроза. Один сплошной «вражеский голос». Который надо, разумеется, глушить. И будут, конечно. Технологически пока не тянут просто. Но стараются.
Google и Facebook сегодня — это «Голос Америки» и «Свободная Европа» вчера.
То, что вчера лежало в спецхранах, сегодня «оптимизируется» иначе: ограничением или полным запретом иностранного владения. Плюс фильтрация по параметрам «оскорбления чувств верующих» и «экстремизм». Ранее — «антисоветская пропаганда».
А вокруг — та же безразличная безропотность. «Больше трех не собираться» трансформировалось в невозможность согласовать любую акцию протеста под какими угодно мирными лозунгами. Даже одиночный пикет почти заведомо преступен. Но, как и в брежневское застойно-золотое время, подавляющему большинству привычно сосуществовать с тем, что есть, нежели конфликтовать с реальностью. Мечта о «золотом веке», когда все рутинно и не надо ничего менять, будет вечной. И эту мечту мы неустанно делаем былью.
