Цивилизация
Метатель «коктейля Молотова» в маске герильерос из «фашистского боевика» превращается в «борца национально-освободительного движения» в зависимости от цели, в которую он посылает свой самодельный огонь, и от названия телеканала, по которому мы это видим. Одинаковые милиционеры из беззащитных мальчиков в отмороженных костоломов могут превратиться буквально за сутки. Жирно горящие покрышки из «народного протеста» превращаются в «сепаратизм и терроризм» безо всякого напряжения для правильно настроенного ума. БТР, штурмующий баррикаду, может означать… ну, вы поняли.
Любимая игра политизированных граждан — уличить оппонента в наличии двойных стандартов («двойстов»), т.е. в двуличии и фарисейском подыгрывании одной из сторон.
И дальше можно наслаждаться своим моральным превосходством. С намеком на то, что если стандарты у кого-то оказались двойные, то этот кто-то явно небескорыстен. У бескорыстных и морально устойчивых стандарты ко всем одинаковые прилагаются.
Между тем это вряд ли возможно в принципе. Они двойные у всех, как дно в шпионском чемодане. Можно, конечно, развести стандарты моральные и юридические. Моральные оценки «своих» и «чужих» пусть двоятся, но закон-то теоретически должен быть один для всех. Но и этого не получается, потому что нейтрального права не бывает.
Официальный источник права — консенсус, общественный договор. Вы помните, как его подписывали? Спросите у своих родителей, они не помнят тоже.
Это стартовое событие всегда у нас за спиной, оно возникает задним числом как фокус ложного сознания.
Сначала в социальной конкуренции побеждает сильнейшая группа, потом она расставляет всех остальных на иерархической лестнице, и только потом сочиняется красивый правообразующий документ, согласно которому все со всеми именно так и именно об этом свободно «договорились». Ну и всем предлагается в это поверить, чтобы легче адаптироваться к системе («обрести правосознание»).
До тех пор пока социальная конкуренция групп продолжается, нейтральный закон — это миф.
Право будет обслуживать двойные стандарты победителей и применяться не одинаково. Любая правовая норма содержит в себе исторический след капитуляции одних групп перед другими точно так же, как любая государственная граница есть остывшая линия геополитического фронта.
Матрица в одноименном фильме или «Скайнет» в «Терминаторе» — античеловеческая диктатура машин и есть негативная метафора одинакового стандарта, безличного отчужденного закона, лежащего за пределами человеческих интересов. Другим, позитивным образом общества равных стандартов является коммунистическая утопия, модель цивилизации, основанной на сотрудничестве, а не на конкуренции. Но для большинства людей эта модель — еще большая фантастика, чем война с искусственным интеллектом.
Человек есть политическое существо, т.е. агент группы, имеющей врагов и союзников, и уже поэтому его оптика не бывает нейтральной.
«В объективность не играем», как честно пишут в сети нынешние писатели-пропагандисты.
При всей гибридизации идеологий политический выбор по-прежнему сводится к трем способам идентичности.
Язык либералов начинается с ответа на вопрос: чем ты владеешь? Нематериальные ресурсы учитываются. Значит, стандарты будут двоиться в пользу более эффективного или просто более крупного собственника против собственника менее эффективного или просто более мелкого.
Язык правых начинается с вопроса: к какой языковой и культурно-исторической общности ты относишься? Энергия черпается из великого прошлого и верности корням. Стандарты двоятся в пользу национальной общности против чужой, конкурирующей нации.
Язык левых начинается с вопроса: какова твоя роль/положение во всеобщем производстве и обмене? То есть что и на каких условиях ты отдаешь другим и получаешь от них? Стандарты двоятся в пользу тех, кто слишком много отдает обществу и слишком мало получает от него взамен.
У большевиков в 20-х годах на выборах в Советы голос одного рабочего приравнивался к пяти голосам крестьян, а бывшие офицеры, священники и помещики вообще голосовать не могли. И такие «двойные стандарты» вполне логичны с точки зрения ленинской классовой теории. Не менее логичны, чем выборы в Думу в дворянской романовской России, где голос одного помещика приравнивался к полусотне голосов рабочих или к пяти голосам городских буржуа.
От «двойстов» есть очевидная оптическая польза. Обнаружив их в себе и других, легко сформулировать позицию, просто ответив на самый главный политический вопрос: кого вы сочтете своим, типологически близким, достойным вашей солидарности? Какой признак образует вашу идентичность и лежит в основе вашего «мы»? Национальный, религиозный, классовый, сословный.
Каково имя той корневой ценности, от которой происходят и которой подчинены все прочие общественные понятия? Имя ценности, ради которой вы согласны ритуально лгать…
Ну хорошо, применять двойные стандарты. И все равно чувствовать себя правыми, ибо это ложь во спасение «своих».
В постсоветской ситуации обрушения всех сложных и модернистских идентичностей дело упрощается до самой простой — национальной. Тоже сконструированной, но зато легче других усваиваемой с детства. Все чаще базовой ценностью оказывается этнический принцип, что не может не радовать националистическую часть общества и ожидаемо беспокоит всех остальных. Причем нация понимается не в современном смысле «политической нации», а в более древнем — кровь и язык, как в доктрине «фолькиш».
Наша власть не из тех, кто переделывает общество. «Менять общество» — это устаревший модернизм. Власть просто использует сложившиеся массовые идентичности для собственного усиления, чтобы мобилизовать максимум людей под свои планы.
Те, кто не захвачен фолькиш-идентичностью, культивируют «Европу», которая для них вовсе не нация и не географическое понятие, а набор принципов, система гарантированных гражданских прав и свобод. Такую «Европу» не ввезешь и не введешь подобно картошке или табаку. Но каким-то образом перенести ее сюда хотя бы отчасти остается мечтой тех, кого не устраивает национальность как базовая идентичность, ради которой любые стандарты могут и подвинуться.
Этих мечтателей меньшинство. Нет ничего проще, чем записать это меньшинство в «национал-предатели», для которых нет ни эллина, ни иудея.
Политический анализ стоит всегда начинать с вопроса: каковы ваши двойные стандарты? В пользу какой группы вы готовы отступать от равенства правил и, собственно, почему?
Обычный нарциссический ответ на этот вопрос: мы применяем «двойсты», потому что мы — горстка храбрецов, вышедших против великого зла.
Это простейший прием идеологической борьбы. Настолько простой, что его наивный нарциссизм по нашим временам как-то даже и не совсем приличен. Назначьте своего противника сильным мира сего, а себя назначьте слабым и одним чудом держащимся. После этого любой свой шаг рассматривайте как обреченную, но святую войну слабого луча истины против князя вселенской тьмы. И кайфуйте.
Ведь любой ваш провал теперь — это злой фатум, а любой ваш успех — это невозможное чудо.
Этим грешат все. С точки зрения либералов: у власти патриоты и фашисты, и только мы в белых одеждах выходим, чтобы бросить им вызов. С точки зрения патриотов: у власти как раз сплошные либералы, и только мы вопреки всему встаем против них. С точки зрения социалистов: во всем мире победил капитализм, и только мы как последняя надежда бросаемся на амбразуру. С точки зрения капиталистов: человечество состоит из ленивых непрофессионалов, и лишь мы хотим прогресса, стимулируем эффективность и т.п.
С точки зрения (любых) националистов: весь мир объединился против нас, и только мы, на своей земле, до последнего будем... С точки зрения гомофобов, они последние герои, вступившие в неравный бой с захватившей планету гей-мафией. С точки зрения ЛГБТ-активистов, они отчаянные партизаны, ведущие этическую войну с гомофобным тоталитаризмом.
Кроме чисто психологического минуса (ослепляющего нарциссизма) тут есть и минус оптический. Упрямое нежелание признать, что у любой политической позиции есть достаточный набор ресурсов и технологий. Политическая борьба — это всегда борьба групп с сопоставимыми возможностями. У кого они несопоставимы, тот молчит и живет политически невидимо.
Этот трюк стар и прост. Но большинству людей он нравится. Мы — доброе чудо, наши противники — злая обыденность. И люди, сидящие в Кремле, и люди, выходящие против них на митинги, видят себя романтичной горсткой храбрецов, вставших за справедливость против вражьей тьмы. Как в гениальной рекламе сухариков с Павлом Волей, вышедшим на лед с ничтожным отрядом против железных полчищ. Волшебные сухарики и являются той благодатью, которая позволяет меньшинству возлюбленных судьбой храбрецов справиться с несметной ордой противника. В реальности вместо сухариков обычно предлагаются: вера, нация, традиция, справедливость и другие формы нематериального превосходства, оправдывающие использование «двойстов».
Да, власть обладает абсолютным преимуществом во многих вопросах. Особенно такая, азиатская модель власти, в которой экономическое превосходство и право на принятие решений вообще неразделимы. Но у такой модели власти есть и изъян, который дает шанс ее противникам.
Миллионы людей знают на своем опыте, а не из телевизора, как к ним относится такая власть, и этот опыт, при его политической рационализации, является неисчерпаемым ресурсом оппозиции.
Предлагаю ли я честно отказаться от этой фарисейской игры в «двойсты»? Нет, конечно.
Во-первых, апелляция к призраку невозможного равенства, сохранение хоть каких-то общих норм, пусть декларативных и всеми нарушаемых, сохраняет людей от окончательной войны всех против всех. Во-вторых, такой отказ попросту невозможен.
Для отказа от «двойстов» понадобился бы более рациональный язык, но рациональный язык, как выяснил еще Людвиг Витгенштейн, никому не нужен, потому что из него уходит удовольствие.
Например, удовольствие нарциссизма. В обществе, которое устроено иррационально, такой язык стал бы приговором для всех институций и господствующих отношений.
Нам остается три варианта реакции.
Можно честно не замечать собственных «двойстов». Ведь нас так мало и с нами правда, а то, что мы говорим вслух, есть всего лишь военная хитрость. При этом нужно замечать и указывать на чужие «двойсты» и испытывать привычное удовольствие от морального самоудовлетворения.
Можно выйти из поля политических оценок, скажем, в чистую религию с ее культом дистанции по отношению к мирским страстям и земной жизни или во вкусовщину: «мне не нравятся их лица». Самообман, но не больший, чем в самих «двойстах». Вы занимаете позицию, но не признаетесь себе в этом, чтобы не быть уличенным в двойных стандартах, из этой позиции следующих.
Можно согласиться с тем, что ваши стандарты двойные. Просто ответив: ради каких «своих» я готов подходить к другим людям, группам, странам с двойной и лукавой меркой?
То есть публично и вслух, можно, конечно, и не отвечать. Это просто не принято. Но ответить хотя бы себе самому стоит, чтобы знать, кого видишь в зеркале.
Автор — левый активист, автор книги «Поп-марксизм»
