Цивилизация
13 апреля 2017 года в «Газете.Ru» вышла новость «FT: русский язык утратил верховенство на постсоветском пространстве». Текст находится в русле оживившихся в последнее время дискуссий о латинизации алфавитов в ряде постсоветских стран, а также напрямую касается смежной и «вечно актуальной» для них проблемы — роли и статуса русского языка. Именно на эту тему хочется высказаться: меня, как специалиста по постсоветским странам, в частности по Центральной Азии,
новость от Financial Times поразила непрофессионализмом и политической ангажированностью.
Начнем с того, что тотального «верховенства» русского языка даже до распада СССР на всей территории, называемой сейчас «постсоветским пространством», не наблюдалось. Республики в этом отношении были очень разными. В Грузии и Армении, например, присутствие русских изначально было очень незначительным (и они прекрасно владели языками местного населения — сейчас их принято называть титульными), а в пространстве приватного и публичного общения доминировали, соответственно, грузинский и армянский.
Степень русификации населения и элит различных советских республик также очень сильно разнилась. Русским, конечно, массово пользовались или вынуждены были пользоваться, но для республик Прибалтики и Закавказья, к примеру, был характерен так называемый титульно-русский билингвизм. Это означало ведущую роль именно титульного языка как языка социализации; проще говоря, на нем человек учился говорить; на нем с ним разговаривали родители, на нем мать пела колыбельные песни (если пела); на этом языке человек думал и видел сны. Собственно, это и есть характеристики «родного» языка.
Русский же был языком выученным, хотя зачастую выученным на очень хорошем уровне.
А вот Украина, Белоруссия — это совсем другая история. Близость языков и культурных кодов обеспечивала либо русское моноязычие, либо билингвизм иного рода, русско-титульный, опирающийся на ведущую роль русского.
Не все это знают, но на территориях, населенных представителями тех племен, которых мы сейчас называем киргизами и казахами, ситуация складывалась очень похожим образом. Две эти группы отличали изначально слабая приверженность исламу и кочевой образ жизни, а потому при богатой устной традиции отсутствие письменного языка, грамотности и письменной, книжной культуры. Сочетание ряда объективных и субъективных факторов привело к тому,
что киргизы и казахи оказались среди самых русифицированных народов бывшего СССР.
Особенно это отличает городских жителей; они массово считают родными казахский или киргизский языки (отвечая, в частности, на вопросы советских и тем более постсоветских переписей), но пользовались и продолжают активно пользоваться русским в разных ситуациях общения.
Вот поэтому меня весьма удивили непонятно откуда взятые цифры, приведенные FT:
«число использующих русский язык в Казахстане сократилось с 33% в 1994 году до 20% в 2016-м».
«Использующих русский язык» — формулировка сугубо бытовая, очень широкая и неинформативная. Но главное в самих цифрах. По последней советской переписи 1989 года, материалами которой активно пользуются и западные ученые, около 64% казахов считали себя свободно владеющими русским языком (среди городских казахов, замечу, этот показатель был намного выше). Как эта цифра всего за пять лет, т.е. к 1994 году, снизилась до 33% (а владение языками обычно резким изменениям не подвержено) — остается на совести авторов заметки.
Что касается дальнейшей динамики — посмотрим на результаты последней теперь уже национальной переписи (2009 год), касающиеся «владения языками».
Среди казахов понимали устную русскую речь 92%, из них свободно писали 83,5%, а свободно читали — 79,1%.
Понятно, что среди собственно русских и представителей этнических групп, традиционно называемых в Казахстане «европейцами» (украинцы, немцы, татары, корейцы и др.), данные показатели близки к 100%. Откуда авторы статьи взяли цифру в 20% «использующих русский язык» в Казахстане в 2016 году — опять же остается только гадать. На этом фоне у меня совсем нет доверия и к другим приводимым в статье цифрам.
Не удержались авторы и от модных сейчас политизированных ассоциаций «на злобу дня», отметив, что «падение уровня влияния языка происходит на фоне усилий Москвы продемонстрировать важность страны на мировой арене». Дескать, как Россия ни пыжится, а роль русского языка все равно падает. Но вся штука в том, что в разных постсоветских странах, как ни различны оказались пути их политического и культурного развития после распада СССР, судьба русскоязычия определяется в первую очередь объективными историческими, социально-экономическими и демографическими процессами, а не усилиями и желаниями России.
В Балтии титульные элиты и титульное население по известным причинам дистанцируются от русского языка и культуры. Однако высокий удельный вес русского населения (52% по переписям 2011 года в Латвии и около 30% в Эстонии) будет способствовать длительному сохранению русскоязычной среды на уровне низового общения (семья, локальные сообщества и пр.), а моноязычие средних и старших возрастных групп будет постепенно замещаться русско-титульным билингвизмом молодежи.
Без России, но с русским
Для других постсоветских стран, несмотря на геополитические бури «наверху», объективной основой сохранения прагматического интереса к русскому языку у значительной части населения стали массовые трудовые миграции в Россию.
Это Молдавия, Украина, Белоруссия, Армения, а в Центральной Азии — Киргизия, Узбекистан и Таджикистан.
В некоторых случаях эти миграции продолжаются уже не одно постсоветское десятилетие. Численность трудовых мигрантов, исчисляемая миллионами, — это серьезно, особенно для стран с небольшим населением. И дело тут не в отношении к России как таковой, в одобрении или неодобрении ее политики, а в индивидуальных культурных предпочтениях и индивидуальных стратегиях выживания и социального продвижения.
Казахстан не является донором трудовых мигрантов, но в данном случае на сохранение русскоязычной среды в этой стране (особенно в ее северных и восточных промышленно развитых областях) «работает» фактор географии — одна из самых протяженных в мире сухопутных границ (длина границы с Россией около 7,5 тыс. км), несколько сотен тысяч проживающих вдоль границы казахов, а также тесное экономическое сотрудничество с нашей страной.
Казахстан и Киргизию выделяет из общего ряда еще ряд моментов. Историческая мощная укорененность русского языка именно среди киргизов и казахов обусловила превращение языка бывшей метрополии в предмет эмоционального и, что гораздо важнее, прочного прагматического интереса титульных групп, включая элиты. Отсюда в целом позитивное отношение к советскому историческому и культурному наследию, которое, в отличие от стран Балтии,
в глазах различных представителей титульных народов отнюдь не является «красной тряпкой для быка».
Это важный элемент совместно прожитого прошлого, признак наличия общеразделяемых ценностей. У нас много общих праздников, а на картах городов немало понятных любому жителю бывшего СССР топонимов. Русский язык и культура стали в двух названных странах самовоспроизводимым, «местным» продуктом, своего рода «улыбкой чеширского кота». Уедут отсюда русские или не уедут; активизирует Россия свои усилия по поддержанию на этих территориях русскоязычного культурного пространства или будет столь же пассивной, какой была до сих пор, — это пространство имеет все шансы сохраниться в значимых масштабах.
Часто с тревогой говорят о грядущей смене поколений элит: «Да, пока Назарбаев жив... А что будет потом?» Эти тревоги, на мой взгляд, преувеличены, как показало, в частности, исследование настроений студентов различных вузов Алма-Аты, проведенное мной и моими коллегами осенью 2016 года в рамках проекта «Образы России в Евразии: память, идентичность, конфликты». Именно студенты самых продвинутых вузов, где обучение ведется на английском и где учатся дети обеспеченных родителей,
высказали наиболее аргументированные суждения в пользу русского языка как инструмента приобщения к мировой культуре, науке, технологиям.
У русского языка на постсоветских просторах есть еще одна важная поддерживающая его функция — он помогает разнообразному общению «поверх границ»; иными словами, служит средством «межнационального общения». Это особенно заметно на примере стран, имеющих достаточно тесные экономические связи, будь то в рамках формальных союзов или вне их. Например, по данным последней волны опросов (2016 год), проведенных в семи странах СНГ Евразийским банком развития, 32% респондентов в Армении, 29% в Казахстане, 30% в Белоруссии и Молдавии, 31% в Киргизии и Таджикистане посещали за последние пять лет Россию с личными, служебными и туристическими целями (имелась в виду не трудовая миграция).
Получить образование в России хотели бы 27% респондентов в Казахстане, 34% в Киргизии, 19% в Молдавии, 49% в Таджикистане. Интерес к русскоязычной культуре (импорту творческих услуг и культурных продуктов из России) выразили 48% респондентов в Казахстане и Киргизии, 31% в Армении, 59% в Белоруссии, 49% в Молдавии и 53% в Таджикистане.
Как мы видим, речь идет о видах деятельности, услугах и пр., неразрывно связанных с русским языком, который остается, несмотря на специфику различных стран и рост значимости титульных языков, инструментом культурных контактов, образования, досуга, гражданского взаимодействия для многих их жителей. На нем говорят «поверх границ» артисты, активисты, туристы и... террористы.
На каком языке общаются друг с другом в исламистских чатах выходцы из Дагестана, узбеки с юга Киргизии и, к примеру, таджики? Не на английском же! Так что до похорон русского языка в бывшем СССР еще далеко.