Цивилизация
Официальное открытие 10-го международного месяца фотографии в Москве произойдет только в марте, но по традиции первые события из программы фотобиеннале устраиваются раньше. Причем события эти отнюдь не малозначительны. Три нынешние выставки в МАММ вполне можно рассматривать не как прелюдию к фестивалю, а как часть его реального, полноценного содержания. Об этом говорят и внушительные объемы экспозиций, и имена авторов.
Ретроспективная выставка легендарного Эрвина Блюменфельда называется «Фотографии, рисунки, фотомонтаж», что указывает на излюбленные им технологии, но не на драматургические особенности этого показа.
Между тем они несколько неожиданны: от фэшн-фотографа по привычке ждешь бесконечных вариаций гламура, пусть и винтажного в данном случае, а Блюменфельд предстает здесь экспериментатором дадаистского толка. Эта склонность коренилась в его юношеском опыте, когда выходец из семьи немецких евреев дезертировал с полей Первой мировой, поселился в Амстердаме и свел знакомство с художником Георгом Гроссом. Этот этап жизни стал для Блюменфельда определяющим: работая впоследствии в Париже и Нью-Йорке в качестве фотографа моды, он так и не расстался со своим пристрастием к полуабсурдистским гротескам и коллажной эстетике. Такого рода установки проглядывают даже в его обложках для журнала Vogue, и уж тем более они ощутимы в студийных работах «для себя».
Связь между отвязными, «безбашенными» рисунками конца 1910-х и фотомонтажами более позднего времени очевидна.
Вспомнить хотя бы фантасмагорический портрет Гитлера 1933 года, где сквозь фотографию фюрера негативом проступают очертания человеческого черепа. Впрочем, Эрвин Блюменфельд не был последовательным приверженцем политической сатиры, большинство его экспериментов относятся к чистому искусству. Искажая, засвечивая, монтируя, мультиплицируя свои кадры, он стремился к сугубо эстетическим эффектам, как, например, в многолетней серии автопортретов или в цикле с обнаженными. И даже в парадных портретах разного рода звезд вроде Марлен Дитрих, Анри Матисса или Юджина О'Нила заметен некоторый авангардистский драйв, стремление хотя бы минимально трансформировать обыденную реальность.
Американец Гарри Виногранд, чья выставка расположена по соседству, принадлежал уже к следующему поколению, что явствует не только из дат его рождения и смерти, но и из самих работ.
Серию «Женщины прекрасны» он начал снимать в 1960 году, как раз с началом войны во Вьетнаме, и в ней довольно наглядно зафиксированы изменения, которые случились в американском социуме за последующее десятилетие. Впрочем, Виногранд не искал каких-то знаковых сюжетов, иллюстрирующих состояние общества. Его репортерство состояло в выхватывании почти случайных уличных мизансцен — с участием девушек, разумеется, как следует из названия. Они сидят в задумчивости на лавочках, бросают кокетливые взгляды на проходящих мужчин, оттягиваются на рокерских опен-эйрах, веселятся с друзьями в баре — словом, делают все то, что и положено делать барышням их возраста. Из таких мимолетностей складывается винограндовская мозаика, недвусмысленно дающая понять, что мир изменился до неузнаваемости. Эти девушки служат индикаторами — хоть пацифизма, хоть сексуальной революции, хоть радикализации моды. Здесь нет узнаваемых лиц, и тем не менее все лица и ситуации узнаваемы:
Гарри Виногранд норовил из естественной типажности вывести формулу целого поколения.
Третий проект целиком посвящен городу — не какому-то отвлеченному мегаполису, а вполне конкретному Лондону 1930–1970-х годов. Важным параметром этой выставки является то, что здесь собраны работы заезжих фотографов, которыми британская столица в определенной степени воспринималась как терра инкогнита. Правда, обнаруживаются градации: для одних эти лондонские сессии были краткосрочными командировками, как, например, для советского фотографа Ивана Шагина, выбравшегося за «железный занавес» в 1945 году, другие же поселялись здесь навсегда, обретая вторую родину. Между этими полюсами располагались люди наподобие Эмиля Хоппе, Жака-Анри Лартига и Роберта Франка, которые возвращались сюда по нескольку раз, не становясь до конца своими, но и переставая быть чужаками. Различная степень сродненности с Лондоном обнаруживается не сразу, но постепенно начинаешь отличать туристические очерки от вдумчивой эссеистики.
