Цивилизация
У главного героя жена, любовница, любимая проститутка, случайная проститутка, все еще повышенное либидо, скучная работа в газете и двое детей. Он читает мысли любовницы по спине, шутит над своим разбитым сутенерами лицом и походя сознается читателю в том, что он довел жену до ненависти к их детям. Обращает внимание на вычищенные ботинки сержанта, сравнивает происходящее в порнофильмах с трением опарышей, возбуждается при чтении азбуки. По работе ему приходится вести некое подобие журналистского расследования о секретной правительственной лаборатории, где заперта группа сумасшедших подростков, якобы способных на любые виды насилия. Описание мученического существования героя повести разбивается двумя вставными новеллами: о нападающих на древний город недоростках и о воюющих под действием наркотиков в армии повстанцев африканских детях.
Еще есть история выжившей жертвы нападения подростков в подмосковном городе Велемир — водителя, зарабатывающего случайной халтурой.
Если бы Прилепин написал всю книгу так, как сделан монолог этого второстепенного героя, он мог бы рассчитывать на лавры современного Джойса.
Приходил зачем-то помочь трудовик из школы, сто лет его не видел, мать позвала жрать, девка включила телевизор, пошла привычная рябь, опять задул ветер, пробежали беззвучные дети в красных башмачках, запаска, наконец, встала как впаянная, болты завернулись, домкрат приспустил машину, и она сразу как-то приосанилась.
Но этого Прилепин не смог, а выдал идеальное чтиво для представителей сильного пола, которые любят слово «психологизм», внимание автора к деталям и читать про тяжелую мужскую долю. Когда эти достоинства прозы Прилепина прилагались к повествованию о чеченской кампании (в «Патологиях») или НБП (организация запрещена в России) (в «Саньке»), вопросов к нему не возникало. Но нежный экс-нацбол далеко не Лимонов, и его биографии на десяток романов не хватит. Поэтому уже в четвертой книге сюжет пришлось выдумывать, сохраняя налет мужественности. И, неумело оперируя художественным вымыслом, Прилепин спотыкается на том, что у него всегда гладко получалось: образ брутального героя-рассказчика вымучен и неестественен. Выдумка приправлена обязательными для того же Лимонова образами из детства и воспоминаниями о службе в армии.
В итоге вышла повесть с плохо прописанным сюжетом о насилии и модной ненависти к человечеству.
В тексте жгут котят, бьют голубей, бросают собак, убивают мух, пожирают рыб, вырезают полсотни жильцов подъезда, льют раскаленную смолу на подростков, ставят опыты над детьми, даже жуки там дохнут от жары, а петух ходит с выбитым глазом.
Главный герой над насилием то шутит (лежит избитый на асфальте и достает что-то из носа: «Другой рукой я медленно и почти с нежностью вытягивал из одной ноздри нечто длинное, витиеватое, действительно чёрное, очень тягучее и никак не кончающееся. Опять счистил об асфальт. «Это пожарить можно», — подумал мечтательно»), то его боится («Парень с рыжиной вдруг обернулся и поискал кого-то глазами, дважды, наискось, скользнув по моему лицу. Я запустил ладонь под мышку и вытер внезапный пот»), то практикует («Дайте мне какой-нибудь предмет, я разъе...шу всю эту квартиру в щепки»). У его действий два мотива — желание секса и желание быть лучше других. Он идеальный в типизации мужчина, который попадает в ад. Или сходит с ума. Чем точно кончается его монолог, непонятно. Финал «Черной обезьяны» путаный, как и объяснение ее главной интриги, отчего она и интригой быть перестает.
Да и пространство повести, при всем многообразии планов (действие происходит даже на разных континентах), не выстроено вовсе. Бестолковое кружение героя по нестерпимо жаркой в августе столице оправдано только его так называемым журналистским расследованием, которое он ведет методом тыка: ходит к одним и тем же людям с одинаковыми вопросами, не получая ответов.
Конечно, можно признать это за метафору жизненного пути и акцентуацию горячечного состояния героя, но такой уровень символизма достоин первокурсников Литинститута, а не автора «Патологий».
В любовных конфликтах «Черной обезьяны» Прилепин вообще исполнил роль Виктории Токаревой для мужчин. Переборщив с синекдохами, однообразной иронией и претендующими на двусмысленность диалогами, Прилепин в который раз вывел образ обделенной любовью и наказанной за свободу нравов женщины — он повторяется у автора из рассказа в роман и до сих пор не может получить никакого развития. В одном из интервью на вопрос «Могли бы написать от лица женщины?» лауреат «Нацбеста» честно ответил: «Никогда. От лица собаки или жука было бы проще». Не исключено, что автору давно пора именно это попробовать, отказавшись от жанра «А я мужик, я не слабак». Эта реплика героя «Обезьяны» идеально описывает неизменный творческий метод Прилепина. Метод, который он, похоже, окончательно исчерпал.
