Цивилизация
Завершив «Огнями городских окраин» свою «трилогию Финляндии», Аки Каурисмяки отправился подальше от родины, в страну несбыточных кинематографических снов – Францию. Топоним в заголовке, чтобы никто не перепутал место действия, — «Гавр». Отнюдь не лишняя предосторожность, поскольку, по версии меланхоличного финна, нормандский портовый городок не слишком отличается от Хельсинки: те же яркие краски, та же благородная нищета, те же собачки, тот же рок-н-ролл, тот же интернационал отщепенцев, способных дать отпор даже всесильным французским жандармам. Не в том дело, что Каурисмяки махнул рукой на реальность, – наоборот, в ткань его картины вплетен фрагмент подлинной телепередачи о лагере нелегальных мигрантов в районе Кале.
На свой донкихотский лад он объявляет реальности войну, противопоставляя суровой статистике воображаемый мир, унаследованный от Марселя Карне и других великих французов-кинематографистов.
Главную роль, стареющего джентльмена с неуловимо-знакомым именем Марсель Маркс, играет Андре Уилмс, неизменный любимец Каурисмяки: он был одним из героев незабвенной «Жизни богемы», ради него финский режиссер снял в Финляндии немой фильм «Юха», чтобы Уилмсу не приходилось учить трудный язык. Зато другая фаворитка Аки, награжденная в Канне-2002 за женскую роль Кати Оутинен, которая выступила в роли жены Марселя Арлетти, прекрасно справилась с несколькими репликами на французском, правда речь ее стала еще более замедленной, но кинематографу Каурисмяки подобный ритм всегда был только на пользу. Марсель и Арлетти живут поблизости от гаврского порта в крошечном домике. Он – чистильщик обуви, едва сводящий концы с концами, она домохозяйка. В самом начале фильма на супругов Маркс сваливается сразу несколько забот: Арлетти попадает в больницу с неизлечимым заболеванием, а Марсель прячет от властей малолетнего африканца Идриссу, сбежавшего от французских властей и мечтающего переправиться через Ла-Манш в Лондон, где его ждет мать.
Блестящая первая сцена «Гавра»: Маркс на вокзале с тоской смотрит на ноги пассажиров, вышедших из поезда, – кто в сандалиях, кто в кроссовках.
Наконец появляется клиент, мрачный мужчина с набриолиненными волосами. С выражением обреченности на лице он ставит ногу на деревянный ящик и, пока Марсель с достоинством выполняет свою работу, смотрит по сторонам. Еще до того, как на экране появятся люди в плащах, шляпах и перчатках, угрожающе держащие руки в карманах, станет очевидно, что жить человеку с чистыми ботинками осталось считаные секунды. Что ж, только бы успел заплатить… Каурисмяки отдает себе отчет в том, как недолог век чистильщиков обуви и их потенциальной клиентуры.
Этот благородный фатализм, казалось бы, полностью соответствует безнадежной картине современного общества, обрисованной в предыдущем фильме режиссера: благородство приравнено к слабости или глупости, порядочный человек не имеет шансов на успех, да и на выживание. Однако затем происходит нечто неожиданное. Мы видим, как соседи по кварталу поддерживают Марселя добрым советом, деньгами, едой; видим, как каждый готов укрыть у себя молчаливого негритенка, будто сошедшего со страниц старой детской книжки Марка Твена.
Даже полицейский инспектор, преследующий Марселя, неожиданно оказывается достойной личностью – недаром он носит шляпу, пьет кальвадос и носит фамилию Моне.
Безымянным и единственным злодеем фильма остается безымянный стукач, роль которого Каурисмяки поручил старенькому Жану-Пьеру Лео. Но даже его козни не способны одержать победу в сказочном городке, которым здесь предстает туманный Гавр.
Почти одновременно с «Гавром» в Каннах, в рамках «Двухнедельника режиссеров», представили третью картину интересного шведского режиссера Рубена Остлунда («Гитара-монголоид», «Добровольно-принудительно») под названием «Play». В центре сюжета неуютная картина невольной конфронтации трех мальчиков из хороших семей с бандой чернокожих подростков-иммигрантов. Далекий от политкорректности месседж Остлунда, увы, близок к реальности – достаточно почитать сводки криминальных новостей среднестатистического западноевропейского города.
Но Каурисмяки всей силой своего таланта – и утопического мышления – отказывается соглашаться с тем, что происходит вокруг него.
Он хочет верить в то, что, когда понадобятся деньги, всегда можно будет устроить благотворительный концерт, а рыбаки согласятся помочь беглому негритенку. И вместе с тем не строит иллюзий: волшебный хеппи-энд построен на нарочито неправдоподобных обстоятельствах, которые однозначно указывают на способность режиссера признать подлинное положение дел.
Но это в жизни, а в кино он сам себе господин, подобно Марселю Марксу.
В его мире не без добрых людей, и, хотя зло не будет наказано (так далеко идеализм режиссера не простирается), ему не удастся и восторжествовать. С этим ужасно трудно спорить, поскольку существование как минимум одного доброго человека — доказанный и проверенный факт. Зовут его Аки Каурисмяки.
