Цивилизация
Одна из ключевых проблем модернизации отстающего общества, каковым является сегодня Россия, это проблема модернизации высшего образования — проблема выращивания новой элиты. Это одна из важнейших зон структурных реформ. Именно поэтому приход ЮКОСа в Российский Государственный гуманитарный университет был воспринят многими с робкой надеждой на прорыв порочного круга недофинансирования, «серой» вузовской экономики и институциональной стагнации. Однако политическая кампания против ЮКОСа не только прервала эксперимент, но и стала одним из импульсов бюрократического ренессанса, наблюдаемого ныне в разных сферах общественной и социальной жизни. О том, что происходит в РГГУ сегодня, после изгнания Невзлина, о том, почему от выборов ректора отстранен президент университета Юрий Афанасьев, и о путях реформирования высшей школы в целом — профессор РГГУ, филолог и публицист Андрей Зорин.
— Итак, что происходит сейчас, после того как университет, несмотря на позорное политическое давление министра образования, в общем, с достоинством вышел из ситуации?
— С уходом Невзлина был достигнут какой-то, на мой взгляд, разумный, компромисс. После чего началась кампания по выборам нового ректора. Была создана комиссия, определен день выборов. К комиссии обратился президент университета Юрий Афанасьев с просьбой отложить решение до его выздоровления, поскольку он тяжело болен. На заседании ректората ему было в этом отказано, затем, после того как он лег в больницу, этот вопрос снова обсуждался, и ему было отказано вторично. Соответственно, выборы могут состояться 24 декабря. Есть 4 кандидата, но у большинства преподавателей, насколько я знаю, есть ощущение, что исход выборов предрешен. Сама структура положения о выборах, состав коллегии выборщиков, то, как это организовано... Например, в выборах ректора почему-то будут участвовать представители технических служб! То есть хотя альтернатива есть, но она носит в значительной степени формальный характер. В РГГУ, как в капле воды, отражается все, что происходит вообще в стране, и выборы отражают то, что есть в стране: есть прописанная процедура, есть формальное голосование, а реальных выборов не происходит.
— В пользу кого предрешены результаты?
— В пользу проректора, исполнявшего обязанности ректора при Невзлине, Минаева. Он был одним из проректоров по учебной работе, в его ведение входили вступительные экзамены, платное обучение, вузовские филиалы. В значительной степени — коммерческая сфера деятельности РГГУ, связанная с образованием.
— Почему возникла эта скандальная ситуация, когда созданный Афанасьевым университет отказывает ему в праве участвовать в выборе преемника?
— Видимо, Юрий Николаевич в своем образовании школьном и университетском пропустил пьесу «Король Лир». Люди, которых он сам выращивал и на которых опирался на протяжении всех этих лет, почувствовав, что он уже не в силах руководить университетом, стали торопиться, чтобы он не нашел какого-то альтернативного решения или альтернативного кандидата. Дело в том, что, при всех слабостях и недостатках Афанасьева как руководителя, он человек непредсказуемый. Он был непредсказуемым в свои лучшие годы, он оказался непредсказуемым в истории с отставкой Невзлина, когда он, я думаю, неожиданно для министерства выступил за сохранение независимых традиций университета. И он мог выступить с неожиданной инициативой по новому руководству. Чтобы избежать этого, было принято решение отодвинуть его от участия в избирательном процессе.
— Довольно позорная история... Но вернемся к ситуации с ЮКОСом и проблемам высшего образования. Как вам кажется, в принципе, эта модель — частный инвестор в государственном университете — она могла быть эффективна, она вообще разумна?
— Чтобы обсуждать разумность, надо обсуждать альтернативу. Разумна по сравнению с чем? В принципе, я был и остаюсь убежденным сторонником частного высшего образования. В таких странах с многовековой традицией университетской автономии, как Великобритания и Германия, есть традиции государственного, но полностью автономного университета, ведущего свою хозяйственную, педагогическую и всякую другую деятельность полностью независимо от государства. Соответственно, там есть возможность качественного государственного образования.
Повторюсь, что я имею в виду не традицию университетского образования, которая у нас есть, а традицию университетской автономии. Ее не было в императорской России, в советское время смешно было бы о ней говорить. В условиях сегодняшней России я также не вижу государство в такой роли, когда оно только финансирует, никак не вмешиваясь в деятельность университета.
— Да, выглядит неправдоподобно...
— Абсолютно неправдоподобно.
Поэтому единственно перспективной для развития высшего образования в России на ближайшие годы представляется турецкая модель, когда наряду с насквозь бюрократизированным, идеологизированным государственным образованием, существуют несколько первоклассных частных университетов, которые работают на высочайшем мировом уровне.
Я не говорю, что высшее государственное образование не должно существовать вообще, но сеть частных университетов — это необходимость. Я знаю, что руководство ЮКОСа рассматривало такую возможность, но она была отвергнута в пользу участия в уже существующем государственном университете. Это создало двусмысленную ситуацию, которая бы сказывалась, даже если бы не произошло этой катастрофы. Это гибрид, которому было бы сложно функционировать.
Конечно, создавать частный университет — это большая ответственность, это гораздо дороже. Кроме того, университет может стоять только на базе структуры, которая абсолютно уверена, что и через 10, и через 20 лет будет здесь же. На примере ЮКОСа мы видим, что в России нет таких структур: сегодня существует транснациональная корпорация, а завтра мы не знаем, что с ней сделают. Кроме того, наши олигархи не умеют пока работать по системе hands off. Можно себе представить консорциум олигархов, создающих на паритетных началах независимых фонд, в который они вкладывают деньги и который финансирует частное учебное заведение. Я думаю, что это могло бы быть надежной структурой даже в современных наших условиях. Но на сегодняшний день, насколько я знаю, не только в образовательной, но и в других сферах люди, занимающиеся благотворительными программами, вкладывающие в них деньги, неохотно идут на сотрудничество друг с другом.
Так или иначе, была создана очень сложная структура из ЮКОСа и министерства в качестве двух ко-спонсоров и ко-контролеров университета. И если выбирать из государственного университета, поддержанного крупной корпорацией, и государственного университета, не поддержанного крупной корпорацией, то надо признать, что первое — это лучше, чем ничего.
— Но инвестор приходит с обязательствами по финансированию и мандатом финансового контроля, а не с набором необходимых институциональных реформ?
— Проблема, как мне представляется, в том числе — из моих впечатлений от выступлений Невзлина в РГГУ — отчасти в том, что у спонсоров было ощущение, что наша образовательная система находится на чрезвычайно высоком уровне и ей требуются только средства, которых у нее не хватает, и квалифицированный финансовый менеджмент, которого у нее нет. Если это предоставить, то университет способен сделать фундаментальный, качественный рывок. Я думаю, что они глубоко заблуждались, с ностальгией вспоминая собственную студенческую юность. Наше высшее образование находится в глубоком кризисе и все больше отстает от мирового.
— Этот кризис имеет финансовые причины, организационные, структурные?
— Он, конечно, имеет институциональные причины. Мы имеем дело с моделью высшего образования, которая была очень качественной, передовой в XVIII веке. Когда Ломоносов и Шувалов привезли ее из Германии, это была система лучшая. За 250 лет она пообтрепалась. Нынешнему состоянию рынка труда, общества, динамике изменений она ни в коей мере не соответствует.
::: Наш университет создавался в начале 90-х годов с огромными надеждами на качественно новое слово в высшем образовании, но эти возможности были в значительной степени упущены. За 10 лет не была решена ни одна из фундаментальных проблем университетского строительства. Частью это, конечно, было связано с недостатком финансирования и с тем, что не удалось политически добиться автономии. Но есть и значительная доля субъективного фактора. Не был решен вопрос о свободе студента, о его возможности самостоятельно формировать собственные образовательные программы. Сохранились ригидные межфакультетские перегородки, заставляющие молодого человека в 17 лет выбирать себе профессию, которой он никогда не будет заниматься по окончании университета. Не был решен вопрос децентрализации финансов, финансовой ответственности и самостоятельности подразделений. Не был решен вопрос индивидуальных счетов студентов для расходов на образование. Не был решен вопрос разгрузки студента от обязательных университетских курсов с переносом акцента на домашнюю подготовку. Все эти фундаментальные реформы не только не были проведены, но частью и не были сформулированы.
Вместо этого мы на протяжении 10 лет находились в состоянии псевдореформаторства: то отменялись сессии, то заменяли пятибалльную систему оценок стобалльной, то еще какая-то происходила ерунда.
Под конец дело дошло до откровенной педагогической лысенковщины в виде внедрения новых образовательных моделей, по которым университет должен не давать знания и навыки, а формировать гармонически развитую личность.
Под эту демагогию в духе морального кодекса строителя коммунизма выделялись средства из скудного университетского бюджета. И я с интересом узнал, что продолжение работы над этой моделью — часть программы основного кандидата Минаева. Это наводит на очень печальные мысли, потому что это в чистом виде лысенковская педагогика. Кроме траты денег, которых мало, здесь есть опасность ухода от реальных реформаторских проблем.
— И даже понятно, каких... Сегодня у нас — это уж не секрет и не табу — сформировалась «серая» модель вузовского образования. Преподаватели либо зарабатывают в параллельных проектах, за границей, либо подготовкой к вступительным экзаменам. То есть коммерциализация высшего образования идет через введение своеобразной предоплаты, которая поступает к преподавателям от их будущих студентов и которая есть своеобразный материальный ценз для поступления в престижный вуз. Понятно, что она архаична, коррупционна, несправедлива и неэффективна. Какие могут быть практические пути легализации вот этих денег, которые реально, в виде трат на репетиторов, все равно населением вкладываются?
~— Я не специалист по финансовому менеджменту высшего образования. И могу сказать самые очевидные вещи. Образование должно быть номинально платным, даже если оно фактически бесплатно. Бесплатность должна существовать в форме субсидий на образование для тех, кто в ней нуждается, а не в форме предоставления бесплатного места. Это позволило бы снять невероятно ригидное разделение между платными и бесплатными местами, потому что в реальности на платных местах сегодня учатся не студенты более низкого качества, а те, у кого не хватает денег оплатить бесплатное место сразу. Они покупают дороже, но получают пятилетнюю рассрочку. Это странная ситуация.
Субсидии могут быть варьируемыми, в зависимости от материального положения. Существует во всем мире такая форма, как субсидированный государством беспроцентный кредит на образование. Государство субсидирует ставку по кредиту. Молодой человек после окончание обучения может в рассрочку оплатить кредит, ничего смертельного в этом нет. Существует еще целый ряд форм. Должны быть технологически упорядочены процедуры приема. Но это вещи, которые могут быть сделаны только в сочетании. Когда появляется возможность платить пристойную зарплату преподавателям, любая форма репетиторства должна быть запрещена договором. Человек должен быть предупрежден, что это не совместимо с преподаванием. И это же должно дополнительно сопровождаться предоставлением легальной субсидии на обучение собственных детей. Эти три меры в комплексе могут решить проблему. Существенное повышение зарплат преподавателям, не на порядки, но в разы. Построение технологически правильной системы вступительных экзаменов, категорический запрет на репетиторство и гибкая система образовательных субсидий. Этот комплекс мер мог бы легализовать суммы, которые, по некоторым оценкам, в масштабах страны составляют десятки миллиардов долларов, и заставить их идти собственно в бюджет университета.
— Особенность социального государства в том, что оно не умеет администрировать разумную социальную льготу...
— Я бы согласился с этой формулой, но меня смущает глагол не умеет. Оно не умеет, не хочет, не заинтересовано, а заинтересовано в противоположном. Именно поэтому я и говорил, что на сегодняшний день эту программу могут реализовать только частные вузы. В дальнейшем, при наличии сильной конкуренции со стороны частных университетов, есть надежда, что государственные университеты подтянутся. В США, конечно, лидируют частные университеты типа Гарварда, Стенфорда, но целый ряд штатских университетов находятся на очень высоком уровне. И эта социальная льгота там администрируется чрезвычайно квалифицированно. Однако любое качественное изменение ситуации у нас возможно только при условии вариативности моделей, применяемых в разных университетах. А для этого, я снова повторю, нужна независимость университетов. При продолжающемся засилии чиновников от образования никаких реформ быть не может.
— Предопределенность выбора ректора означает, что университет возвращается к инерционной модели высшей школы, о которой мы говорили, и живет в условиях ее экономики... И рассчитывать на инвестора и серьезные институциональные изменения, видимо, не приходится. Но какая может быть все же альтернатива вот этим безальтернативным выборам в пользу старого? Кто мог бы быть ректором в позитивном сценарии?
— В тех условиях, в которые мы были поставлены, можно было говорить о программе-максимум, уже не реализованной, и о программе-минимум, которая формально находится в состоянии обсуждения. Программа-максимум. Я бы считал абсолютно необходимым — и, возможно, это мог иметь ввиду Юрий Николаевич Афанасьев, когда просил об отсрочке выборов, — вариант приглашения к руководству университетом крупного современного общественного деятеля ранга, сопоставимого с тем рангом, который имел сам Афанасьев в последние годы перестройки.
— Вариант неформальной независимости?
— Да, это вариант неформальной независимости — через статус руководителя, который своим авторитетом мог бы защитить университет от идеологического и бюрократического давления и в какой-то степени решить вопрос привлечения внешнего финансирования в университет под свое имя. На мой взгляд, это была программа абсолютно не безнадежная.
Особенно с учетом того, сколько людей с крупными именами остались без работы 7 декабря. Не исключено, кстати, что именно ввиду такого большого количества потенциальных кандидатов и было решено закрыть список.
Программа-минимум — это выдвинуть из своих рядов человека, представляющего себе, что такое высшее образование, и лично не связанного с довольно печальным опытом последнего десятилетия. Такая фигура была выдвинута, это директор Института восточных культур и античности Илья Смирнов. Его почти наверняка не выберут, но мне кажется очень важным вопрос, сколько голосов он получит. Будут ли это считанные голоса или значимый процент? Свое собственное представление о будущем РГГУ я лично буду формировать на основе этого показателя.
