Цивилизация
В сказке «Золотой ключик» не случайно присутствует в сюжете некая потаенная дверь. Именно к ней стремятся все главные герои, именно из-за нее ведется вся эта мышиная война с бородами, лисами, котами и пиявками. Ибо Дверь (дверь с большой буквы) — всегдашняя мечта человека. Мы верим, знаем, надеемся, что где-то рядом с нами в нашей скучной обыденной жизни есть магическая кулиса, скользнув за которую, мы станем счастливыми. Только где ж ее найти? Чем отпереть?
«…Я бы хотела жить с вами в маленьком городе, где вечные сумерки и вечные колокола», — написала когда-то Марина Цветаева. «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря», — вторил ей Бродский. Я лично этих отщепенцев — Цветаеву с Бродским — не понимаю!
Я бы хотел жить в большом городе. И в империи. Но увы.
Жизнь, к сожалению, летит, как выпущенная стрела. В науке даже есть такое понятие «стрела времени». Это мы все чувствуем на своей полинявшей шкуре. Только был розовощеким младенцем, бац! — уже дядька с диатезом. Тебе сорок семь лет, никто не скажет «агу-агу», не потрясет погремушкой. Сиди, ставь себе примочки, не ешь цитрусовые.
За спиной метафизический бан. Впереди одна энтропия.
Да что уж мы, слабые диатезные люди! Сами уже ранее упомянутые империи рассыпаются в ничто и никуда, в пустоту, в тень цветка, в колыхание и золотящуюся в солнечном луче пыль.
Римская империя, как известно, существовала полтысячелетия (Юлий, Клавдий, Диоклетиан и Константин — в переводе «постоянный» — облетали как одуванчики, просыпались как песок сквозь пальцы на пляжах Средиземного моря, но восставали из праха новыми именами, а некоторые даже номерами: так, Клавдиев было аж целых два!)
То есть Римская империя была долгожительницей.
А уже Византия после нее вообще существовала почти тысячу лет. Чемпион!
Но дальше как-то не заладилось. И это грустно.
Много кому попортившая крови, неохватная по территории Монгольская империя, топочущая конями и кричащая всадниками, потом с ошибками воспетая Львом Гумилевым, прожила чуть больше полутора веков, то есть в шесть раз меньше, чем Византия, и бесславно почила в бозе.
Самая большая и сильная империя из современных нам — СССР — существовала 69 лет, то есть вполне в обозримых пределах одной человеческой жизни.
Бушевала кровожадным октябренком, обещала быть «всегда готовым» пионером, строила города, заводы и сталинские лагеря комсомольцем, победила во Второй мировой войне возмужавшим беспартийным, каялась на ХХ съезде коммунисткой, отяжелела дамой-руководительницей Людмилой Прокофьевной в партикулярном костюме в застой, отдала концы в расхристанную беспринципную перестройку неряшливой старушкой, поменяв коммунистические принципы на йогурт «Данон» и вредную белиберду «Сникерса». То есть жила еще в два раза меньше, чем Монгольская.
«Но никогда еще в истории не было такого, чтобы империя — Евросоюз — возникла и начала разваливаться при жизни одного поколения! — написал в интернете один мой знакомый, как раз и подсказавший мне идею этой колонки. — Она еще, собственно, и не создана, многие, типа Украины, толпятся у ворот: ну, возьмите нас! А империя уже — всё».
И тем не менее
империй уже нет, а потаенные двери еще открываются.
Разговорился я недавно с бариста в летнем кафе в саду им. Баумана. Сидел на высоком барном стуле, качал ногой, слушал, как он мне баки заливает. А заливал он мне баки рассказом про Симону Вейль, французского философа и религиозную мыслительницу, которая сперва была жесткой атеисткой, а потом стала ярой христианкой.
«Эге! — сказал я сам себе. — Это ли не новая жизнь за нарисованным очагом в каморке у папы Карло? Может, и я стану верующим? Надо будет поискать подробности в интернете».
И поискал. Узнав при этом много нового.
Так, к примеру, я узнал, что во время Второй мировой войны в знак сочувствия к узникам нацизма Симона Вейль ограничила свое потребление пищи до уровня пайки в концлагерях, что и привело ее к преждевременной смерти от сердечной недостаточности, к тому же осложненной еще и туберкулезом.
Она знала, на что идет. Но поворачивать назад не желала. Это было ее сознательное восстание против новой империи, которую стали строить нацисты в сороковых годах, хотя ее об этом восстании никто не просил.
Меж тем империя обещала быть знатной!
Вейль и сама должна была оказаться там, где минимальная пайка была бы не самостоятельно принятым решением, а принудительным.
Дело в том, что Вейль была еврейкой. И поэтому 13 августа 1940 года она бежала вместе с пожилыми родителями из Парижа, в который уже на следующий день вошли немцы.
…Кто поездом, а кто пешком (вообще история унижения людей в ХХ веке завораживает, как может завораживать ночной кошмар или фильм ужасов) добирались беженцы до города Виши, который с недавних пор стал административным центром Французского государства (слово «республика» было отменено, что опять-таки в нашем сегодняшнем имперском контексте неудивительно).
Впрочем, вскоре семья смогла переехать в Марсель, где Симона пыталась найти работу по специальности. Например, подавала заявки на место преподавателя философии или математики. Однако и здесь вступили в силу законы, запрещавшие евреям преподавательскую деятельность. Я не знаю, на какие средства семья Симоны жила эти годы, но образ жизни Симоны в то время был аскетичен и почти карикатурен: с самого дня падения Парижа она питалась только хлебом и овощами (на что она покупала эти хлеб и овощи, мне неизвестно: проклятый интернет бывает иногда очень лаконичным), не ложилась в постель, как все нормальные люди, а засыпала на несколько часов на полу.
Одежда ее была всегда чиста, но всегда одна и та же.
Друзья и знакомые вспоминают ее в неизменном грубом длинном плаще, зеленом шерстяном берете и в башмаках на босу ногу. В любую погоду.
Каждый раз, когда ей удавалось заработать немного денег (чем? чем заработать? — трясу я «Гугл», но он снова немотствует), она делилась ими с нуждающимися. День ее начинался с молитвы «Отче наш», которую она многократно читала по-гречески, пока не достигала полной концентрации внимания. То есть, в сущности, это была медитация.
Помимо сна на полу и молитвы в течение 1941-го и начала 1942 года Симона Вейль очень много думала. Как так случилось, что именно европейская христианская цивилизация выносила и родила гитлеровский нацизм? Как так случилось, что ее свободолюбивая Франция — родина Вольтера, Расина и великой революции — почти без сопротивления легла под обезумевших немцев? Откуда столько ненависти к евреям? Нет ли и на самом еврейском народе доли вины за эту европейскую трагедию?
В общем, никого не жалела.
Правительство Виши, как известно, с Соединенными Штатами дипломатических отношений не разрывало и формально в мировую войну на стороне Германии не вступало. Благодаря этому
Вейли весной 1942 года смогли получить американскую визу. Это было большой удачей.
Если бы Симона и ее родители задержались на юге Франции еще хотя бы на полгода, чем бы закончилась их жизнь, мы знаем. Тому есть тьма примеров. Но все обошлось.
Симона Вейль и ее семья, наконец, оказались в Нью-Йорке. В безопасности. Но не в покое. Потому что буквально с первых дней Симона начинает вести переписку с комитетом генерала де Голля «Сражающаяся Франция», чтобы продолжить свое участие в борьбе против фашизма. Для этого она даже приезжает в Лондон в штаб-квартиру организации для получения дальнейших распоряжений и зачисляется в штат на должность редактора. Но ее пыл и тут не востребован. Она всё про Бога, про свои размышления о Франции, про уроки истории. Да и пишутся все эти ее тексты как дикая цветочная смесь иронической публицистики и пророческих обличений.
Она была утомительна.
«Полный бред», «эта дура», «сумасшедшая» — вот несколько емких определений, которыми одарил ее за глаза генерал де Голль.
И нам трудно понять, где тут просто общая раздражительность измученного тяжелой полководческой работой генерала, а где пусть злоречивая, но все-таки правда.
А потом, весной 1943-го Симона упала в обморок. Она была настолько истощена нервно и физически, что нашедшие ее были не сильно удивлены. В больнице, практически уже не вставая с постели, она продолжала писать что-то свое и перечитывать любимые, важные для нее книги: Евангелие на греческом, «Бхагавад-Гиту» на санскрите, английскую народную поэзию. Нам, российским гражданам, будет приятно следующее: последним прочитанным произведением, которое она упомянула в своей записной книжке, была повесть советского писателя Василия Гроссмана «Народ бессмертен».
24 августа 1943 года Симона Вейль умерла в туберкулезном санатории в одном из предместий Лондона от «ослабления сердечной мышцы, вызванного недоеданием и туберкулезом легких».
Она открыла свою заветную потаенную дверь, занавешенную грубо размалеванным холстом, и ушла в свою Империю. Которая, в отличие от наших реальных, никогда не развалится.
Кстати, а вы помните, чем кончается сказка про золотой ключик? Когда все куклы стали свободны и беспечны, а там, за сорванными паутиной и холстом, всех ждало обещанное счастье в виде нового демократического театра, навеки свободного от фашиствующего психопата с бородой Карабаса-Барабаса?
— Ну а ты, ну а ты, Буратино? — спрашивали все. — Кем хочешь быть при театре?
— Чудаки, — отвечал Буратино, как всегда, немного подсмеиваясь, — в комедии я буду играть самого себя и прославлюсь на весь свет!
И ведь не прогадал.
Так что будьте как Буратино и Симона Вейль. Играйте только самих себя.
И тяжелая скрипучая дверь в вашу как будто бы навсегда уже здесь потерянную Империю рано или поздно откроется.
А оттуда — только песок и ветер. Ветер и песок.
