Цивилизация
«Я очень люблю маленьких детей, котят, розы и драгоценные камни», — сказала как-то писательница Людмила Петрушевская в одной из телепрограмм. Или не сказала. И это за нее придумал писатель Евгений Степанов. Теперь ведь не разберешь. Живем в мерцающих зеркалах. Все призрачно, туман, дорожка не видна. Или вошел с мороза в тепло, очки запотели. Но если очки протереть, опять вылезет правда. Вот как моя.
Я люблю только драгоценные камни. Но мне их никто не дарит.
Поэтому на досуге пришлось заняться вопросом знаменитых домашних животных. И выяснить, у каких писателей кто жил. И что это о самих писателях говорит.
Вот, например, Маяковский. Владимир Владимирович очень любил бульдожек. И даже одну из них — Бульку — привез из Парижа. Булька оказалась плодовитой, и поэт революции вынужден был время от времени пристраивать щенят по знакомым. (Уж не знаю, с кем там ее вязали. Наверное, с какой-то другой породой. Например, с пуделем. Но бастардов разбирали, видимо, как горячие пирожки. Все-таки сам Маяковский!) В день, когда Маяковский свел счеты с жизнью, бульдожка выкармливала очередных новорожденных щенят. Но Маяковский не Есенин. Он ей стихов не посвящал.
Кажется, Ричард Докинз однажды написал: «Было бы интересно прочесть историю человечества, увиденную глазами женщин». Интересно было бы прочесть историю мира, написанную от лица собаки.
«Я кормила щенков, вдруг раздался выстрел». Стоп.
В нашем деле самое главное дотошность. Проявим же ее.
У Маяковского было две квартиры. На Лубянском проезде, комната. Иными словам, рабочий кабинет. Там он писал. Например, это:
«Мы выбили
белых
орлов да ворон,
в боях
по степям пролетали.
На новый
ржаной
недосеянный фронт -
сегодня
вставай, пролетарий».
И в Гендриковом переулке, где он жил с Лилей и Осипом Бриками. У меня вопрос. Где жила Булька? Ни слова в Большой Истории. Большая История говорит только о людях. Ну, проследим тогда за ними, людьми.
…14 апреля 1930 г. Маяковский, как известно, покончил с собой в своем кабинете на Лубянке. Борис Пастернак, узнав о случившемся, сразу примчался туда. При нем же тело Маяковского перевезли в Гендриков переулок, куда Пастернак отправился следом на трамвае.
Отправимся за Пастернаком и мы. «В передней и столовой стояли и сидели в шапках и без шапок. Он лежал дальше, в своем кабинете. Дверь из передней в Лилину комнату была открыта, и у порога, прижав голову к притолоке, плакал Асеев».
Где Булька? Выла ли она? Бросалась ли на приходящих? Тихо скулила? Где щенки? Слизывает История своим гладким, как у собаки, и своим шершавым, как у кошки, языком даже память о них.
Нет тебя, Булька. Только люди с их грубыми сапожищами и стоптанными ботинками. На которые ты так, по-видимому, любила прыгать. Допрыгалась.
Но вот опять кто-то звонит в дверь. Это опять Пастернак. Вечером того же дня он снова пришел в Гендриков. Стоит в прихожей, смотрит потрясенными глазами.
«Когда я пришел туда вечером, — вспоминает Борис Леонидович, — он лежал уже в гробу. Лица, наполнявшие комнату днем, успели смениться другими. Было довольно тихо. Уже почти не плакали. Вдруг внизу, под окном, мне вообразилась его жизнь, теперь уже начисто прошлая. Она пошла вбок от окна в виде какой-то тихой, обсаженной деревьями улицы, вроде Поварской».
Наверное, на прощание жизнь повиляла хвостом. Но ее опять, эту жизнь, никто не заметил. Прощай, бульдожка!
Неизвестно, кстати, кто взял к себе собаку после смерти хозяина. Было бы логично предположить, что заботиться о Бульке стала Лиля Брик, но таких свидетельств современники не оставили.
Все-таки Белла Ахмадулина была повнимательней к животным.
Живут на улице Песчаной
два человека дорогих.
Я не о них.
Я о печальной
неведомой собаке их.
Эта японская порода
ей так расставила зрачки,
что даже страшно у порога —
как их раздумья глубоки.
Примечательно, что как зовут эту давно уже умершую теперь собачку, мы знаем (Тошкой), а как этих, тоже умерших уже, дорогих людей, нет. Вот вам История, написанная животным. Так и должно быть на самом деле. Феминизм против мужского шовинизма. Святое Евангелие от Марии Магдалины, апокриф от матери Христа, история Троянской войны, увиденная глазами Елены. Одинокие слезы стареющей Екатерины Великой в ее будуаре, когда она велела жениться ее фавориту, который слезно просил его из любовников отпустить. Это уже все есть.
Так пусть будет и со зверьем.
Великая Отечественная война, увиденная глазами болонки. Великая Социалистическая революция — глазами расстрелянных вместе с царской семьей французской бульдожки Ортино и королевского спаниеля Джимми. (Они подняли вой при расстреле и тоже были убиты.) Новейшая история, поведанная лабрадором Конни.
Впрочем, история сталинских лагерей от имени собаки все-таки описана. Георгий Владимов «Верный Руслан».
«…Однако Руслан подчинился и пошел. Он прошел немного, услышал, что хозяин не идет за ним, и оглянулся. Хозяин уходил обратно в зону, через проход, проделанный трактором, держа автомат за ремень, так что приклад волочился по снегу. И, глядя на его ссутуленную спину, Руслан почувствовал вдруг, что и автомат, и сам он — больше не нужны хозяину. От отчаяния, от стыда хотелось ему упасть задом в снег, задрать голову к изжелта-серому солнцу и извыть ему свою тоску, которой предела не было. (….) Но приказ хозяина был все же приказом, хотя и последним, поэтому Руслан побежал один по белой дороге к темному иззубренному горизонту».
Если Бог уничтожит людей, что же делать котенку?..
«Ну пожалуйста, — тронет котенок всевышний рукав, —
Ну пожалуйста, дай хоть пожить на земле негритенку, —
Он, как я, черномаз и, как я, беззаботно лукав...
<…>
Даже если собаки откуда-то выбегут с лаем,
Будет весело мне убегать от клыкастых собак,
Ибо все мы друг с другом в веселые игры играем, —
Даже те, кто, как дети, попрятались в темных гробах...»
Этот текст написал Вениамин Блаженных. Кстати, у него в доме не было кошек и собак, которых думали там найти хоть в каком-то количестве (например, одна штука) читатели и поклонники его стихов. «Начитавшись стихов Вениамина Михайловича, я думала, что его дом будет полон собак и кошек. Но никакой живности не было». Зато в стихах их предостаточно. Пророк бессловесных тварей. Евангелие от Лесси.
А еще про собак и кошек, приговоренных к уничтожению, написал Варлам Шаламов, еще один реальный мученик великого XX века.
«Дорогая Надежда Яковлевна! -— написал вдове Осипа Мандельштама Шаламов в августе 1965 года. — Кошку мою Муху убили. Застрелили в голову. Открыто в московских джунглях застрелил какой-то генерал. На Западе там везде есть Общества покровительства животным, есть налоги какие-то, взамен которых государство охраняет животных, — у нас же только смерть и убийство считаются делом чести, славы. Массовое убийство кошек и людей — это одна из отличительных черт социализма, социалистической структуры. Животные безусловно входят в мир людей, облагораживают этот мир и понимают гораздо больше, чем думали Павлов и Дуров. Животных делают из лучшего материала, чем человека, и они много вносят в нашу жизнь добра, неизмеримо больше душевного здоровья, чем пресловутый «зеленый друг». И ад животных — страшен».
Шаламов шел по приемнику бродячих собак, искал свою Муху, вспоминал о плакатах, развешенных по московским улицам с призывами о помощи в убийстве кошек, и думал, что «даже домашняя кошка Муха стала предметом борьбы в государстве».
Районный ветеринар сказал ему, что кошек убивают не сразу, а только назавтра, «поезжайте на эту станцию, в эту газовую камеру московскую».
Шаламову удалось в конце концов после долгих мытарств и привычных социальных приседаний войти в этот «звериный карантин».
«…Лучше бы я туда не ходил: огромный каменный мешок, где внизу, на первом этаже, большие железные клетки с собаками, конусом сток для мочи в середине, а поверх железных клеток собачьих стоят железные ящики величиной с посылку, фруктовую посылку килограмм на восемь, решетчатые ящики, битком набитые кошками всех цветов и оттенков».
Они уже помолились своему звериному богу и ждали смерти. Шаламова больше всего поразило, что у всех кошек были равнодушные, безразличные глаза. Кошки ничего уже не ждали. Ни от Шаламова, ни от звериного бога.
Писатель, отсидевший сам в разных лагерях полжизни, рылся в этих ящиках с полчаса, но так и не нашел своей Мухи. Хотел указать на какую-нибудь случайную кошку, чтобы ее выпустили из этого ада, но потом раздумал.
«Самое страшное вот что. Я думал, когда шел по коридору, что в реве, крике, в вое и визге, которыми меня обязательно встретит этот зал, — последняя звериная надежда, случайность сказочная, что все душевные силы кошек и собак будут напряжены в этот последний миг последней надежды... Звери встретили меня мертвым молчанием. Ни одного писка, ни лая, ни мяуканья», — так закончил свое описание Шаламов.
Мурзик, Васька, Беляночка, Мухтар.
Хотелось бы всех поименно назвать, да отняли список, и негде узнать.
Кричите, визжите, лайте, мяукайте, войте.
Пока мы кричим, мы живы.
