Цивилизация
Когда вышла первая книжка Захара Прилепина, мне ее кто-то подбросил с замечательными рекомендациями — и я ее прочел. Чисто из любопытства, а то все про нее говорят, а я и не открывал. Ну и как литературный академик я обязан же держать руку на пульсе. И наверно, была причина, которая чаще других толкает нас к знакомству с культурной продукцией — чтоб при случае поддержать разговор и не выглядеть провинциалом, отставшим от жизни.
Книжку я дочитал до конца, что со мной бывает нечасто; обычно, если какое произведение не по мне, выкидываю его с балкона и задумчиво смотрю на полет странной неуклюжей птицы, склеенной из бумаги. Книги умеют летать, но не хорошо, не далеко.
«Санькя» — кажется, это была именно она — подкупила меня, и я, цинично пользуясь имевшимся у меня на тот момент служебным положением, организовал ситуацию, в которой мы с автором книги встретились, познакомились и выпили за одним столом. Я люблю проводить время с яркими людьми, у которых к тому же что-то получается.
Мы стали с Захаром Прилепиным то и дело видеться, и при встрече хлопали друг друга по спинам, грубо шутили и смеялись, и, выпив водки, подолгу говорили о всяком разном без цели. Впрочем, пару-тройку интервью я с ним сделал. (Было время, когда это было кому-то нужно, в смысле кроме меня. Потом крепкие добротные журналы стали закрываться один за другим, настала новая жизнь, у читателя открылись глаза, и он сообразил, что лучше читать какие-то другие истории, про юных красавиц и про сериалы.)
После этого ко мне пару-тройку раз обращались весьма солидные люди, спрашивали: а ты что, правда знаком с Прилепиным? Познакомь, а? Я ему звонил, и мы иногда шли с кем-то ужинать, и за ужином говорили за жизнь. Условившись на берегу, что утечек не будет — солидным людям это ни к чему.
Короче, он не одному мне казался и кажется интересным.
Иногда меня корили: как ты можешь с ним общаться! Да он же фашист, точнее фошыст. Отстаньте, говорил я, да мало ли что может говорить и даже писать русский писатель!
Вы как будто Достоевского не читали, что он там несет, да хоть про евреев! Из школьного курса Федора Михалыча, положим, в самый раз выкинуть, а вот в вузах надо б его по полной программе прогонять. Классик сам говаривал, что русский человек слишком широк, его б сузить, — его самого это тоже касается, на мой скромный взгляд. В общем, Захара, как и его старшего коллегу Федора, я б в школу не пускал. Захар — милейший человек, кстати, и мне не известно ни одного случая, когда он пошел бы кого-то бить на почве классовой или национальной розни. Слова не стоят ничего, а стоят лишь дела, это тонкая мысль, которая не до всех доходит. И кроме всего прочего, я не могу общаться только с кристально чистыми, идеальными людьми. Особенно после того, как умерли Махатма Ганди и Мать Тереза. И еще же вопрос — стали б они со мной, многогрешным, разговаривать.
Если кто помнит, была поучительная полемика, когда пару-тройку лет назад Петр Авен и Тина Канделаки утверждали, что если человек много работает, то у него непременно будет много денег. А у кого нет, те сами виноваты. Захар очень изысканно отвечал этим счастливым богатым авторам. Он спрашивал, как бы его маме, она медсестра, заработать не пять, а хотя бы десять тысяч рублей и не надо ли ей для этого поехать в Москву и устроиться там (тут) уборщицей; при этом только надо было объявить всем, что хорошие медсестры стране не нужны и настало время их всех разогнать, пусть идут к Тине Канделаки, и та их научит разным известным ей способам разбогатеть.
Петр Авен, которого я знаю лично, страшно умен, и у него куча заслуг, это просто компьютер, а не человек, и в том споре он был прав, если смотреть с позиций его опыта. Но у Захара опыт совершенно другой, и когда он вступается за безработных провинциальных парней, которые никогда не смогут купить квартиру (если не пойдут в банду, в менты или в нефтянку или им не даст денег богатый папа), — он необычайно убедителен.
Короче, я смеялся над придирками. Отстаньте, говорил, от парня!
После настал момент, когда Захар вступился за Сталина! И попрекнул либералов, что вот они хают вождя народов, а тот их спас от фашистов, от газовых печей. Одна из ветвей дискуссии в читательской среде уклонилась вот в какую сторону: может ли либералом быть гой?
Накинулись тогда на юного автора изо всех сил! Сколько народу с ним рассорилось! Пафос зашкаливал.
Я в очередной раз написал заметку про то, что русский писатель, если он непротиворечив, так он мало того что неинтересен, так он и не русский писатель вовсе. Мы-то народ иррациональный и лучше других знаем, что умом Россию и не надо пытаться понять, то писатель выражает не резоны, но подсознание своего народа! Короче, я оставил за Захаром право говорить все, что он думает, — не парясь насчет того, политкорректно это или нет.
Но это были еще цветочки.
Куда больший интерес читающей публики вызвали нападки Захара на либералов. Ну, буквально J'accuse в лучших традициях мировой литературы. Не могу типа молчать! Мне понравился не уровень, но накал полемики. Читают, причем увлеченно, — а что еще нужно писателю?
Думаете, он мечтает писать так, чтоб его политические противники были довольны и хвалили его за политкорректность и за низкие тиражи? Вы чего-то недопонимаете.
Такие писатели где-то, может, и есть, но у меня их для вас нет. И мне негде их взять… Ну, в принципе, литературе известны писатели, которых совершенно не волнует такая ерунда, как авансы, и роялти, и читательская любовь, а пишут они, чисто чтоб анонимно развлечься.
Был такой Килгор Траут, писатель страшно знаменитый, который не знал о размахе своей славы. Он отсылал рукописи в издательство, не сообщая тому своего адреса, и в книжные не заходил. Тиражи у него были бешеные, но издатели не могли найти героя, чтоб отправить ему денег. Надо добавить, что Траут — персонаж фантастического романа пера Курта Воннегута. В жизни такие типажи мне не встречались пока.
И вот под огонь попали любезные мне либералы, эх! Мне всегда казалось, что они не там, где партсобрания, красные комнаты и ленинские уголки, стукачи и унылая цензура, очереди за колбасой и голодные солдатики, — а наоборот! Я читал эти вот заметки Захара, думал над ними и понял только то, что либералом он называет всех людей, которые ему не нравятся. Они «плохие». По Прилепину, так даже и Миша Леонтьев либерал! Ну если так, то уж совсем ничего не понять… А кто ж «хорошие»? Тоже непонятно. Ни слова про них. Как же назвать этих прекрасных людей? Ну не нацболы же — цвет нации, а? Кстати, лучше и не называть, так интрига будет, а то сразу — разочарование, бац — и всё! И снова — веселая скука ненависти всех ко всем?
Нет уж, лучше пусть будет недосказанность и противоречивость. Не в том смысле что я одобряю литературную политику Захара, вряд ли он в этом нуждается — а объявляю о поддержке его курса! Так держать! Это — по-писательски. Вот он учится в пединституте, а дальше идет не сеять разумное доброе вечное, а — воевать в Чечню. Кстати, далеко не все в это верят и просят меня уточнить про участие писателя в боевых действиях, я спрашивал, ну не на детекторе же лжи мне его, в самом деле, проверять. К тому же это не важно.
Главное в писателе — это биография. Кому был бы интересен тот же Лев Толстой, если б он не выезжал из Ясной Поляны? Нет уж, подайте войну, и светскую жизнь, и разврат, и любовь к крестьянской одеже! И детей без наследства оставить! Сбежать из имения и пойти куда глаза глядят…
Биография решает все. Кому был бы интересен Герцен, останься он в тьмутараканской своей ссылке? Нет, в Лондон надо было ему сбежать, чтоб все началось! Из более свежих примеров — Эдуард Лимонов. Он зря недоволен, когда я ему говорю, что его участие в политике — прекрасный пиар его книг! Обижаться не на что, я это как товарищ говорил, желая Эдуарду коммерческого (а не политического) успеха. Да это же прекрасно — вот он из СССР эмигрировал во Францию, далее в Штаты, после воевал на Балканах, был замечен в романах с экзотическими красавицами, далее вернулся домой и учредил радикальную партию, посидел в тюрьме — ну чем не Хемингуэй? Который, тоже у себя в глухой провинции сидя, был бы у нас популярен не более чем Шервуд Андерсон, блестящий стилист, широко известный в довольно узких кругах.
И вот когда я вижу, как Захар хвалит покойного Сталина, клеймит людей, которых он называет либералами, работает в «Новой газете», выступает с оркестром, ведет телепередачи, дает интервью, — я чувствую, что он, похоже, прав! Что это важней уединения за письменным столом, это — работает! Это современно, наконец.
Похоже, только так и можно в наше время привлечь внимание к книге, к чтению, ухватить читателя за живое.
Эк все повернулось…
По бизнесу, да, все хорошо. А вот что тут плохо, так то, что в литературной полемике у нас часто видят не эпатаж юного дарования, как можно было бы ожидать, но проявление классовой борьбы, призыв к ней! Ни игры, ни шуток, а война и руки не подавать. Ненависть одних русских к другим русским вспыхивает на ровном месте и зашкаливает, это и про политические дебаты, и просто про быт. Никакого сочувствия к чужим. К своим кстати тоже.
Ни сочувствия, ни милосердия, ни хоть равнодушия.
