Цивилизация
В прошлом веке (прошлого миллениума) говорили: «Секс селлс». Мы на автомате верим этой максиме. А ведь секс не селлз уже давно. Это еще надо быть Ариной Холиной, чтобы пожинать такие жирные плоды с этого отощавшего поля. Остальным лучше не соваться. Канули в лету неврозы на сексуальной почве. Канули туда же сексуальные затравки для статей. Пансексуализм ушел.
Секс-неврозы сменились кризисом отсутствия смысла. И предсказания краха России продаются гораздо лучше, чем какой-то там секс
— «не помню, где находится и как называется, но шарман-шарман». Но я все-таки сунусь. Начну с секса. А зачем, будет объяснено ниже...
Поразила меня на днях фотография. На ней некрасивая неухоженная тетка держит плакат: «Women are not for decoration», что означает: «Женщины вам не декорация!». Вот сразу видно человека с раньшего времени, как говорил Паниковский. Кого сейчас эти антисексуальные революции тревожат! Они закончились тогда же, когда и сексуальные...
Но тем не менее фотография такая имеется. Хотя и не могу сказать, какого она года. Стоит себе такая женщина в пожеванных серых трениках с оттянутыми коленками, в шлепанцах, голову, она, может быть, дней десять уже не мыла, волосики тоненькие, бесцветные, зрение плохое, ну и оправу она себе, ясное дело, поленилась подбирать. Дома ее кошки, конечно, ждут. А она тут стоит и протестует. Против чего? Ну, ясное дело — против мужчин.
Против того, что они ее не хотят? Нет. Протестует против навязываемых обществом стереотипов. «Почему мужчины навязывают нам, что есть добро, что есть привлекательность, что желанно, что нет?» — как бы говорит своим плакатом некрасивая и неухоженная. Ее боль ясна и понятна. Была бы ее правда лучше услышана, если бы она была хороша собой? Не исключено.
Вот 8 января 2016 года швейцарская художница Мило Муаре встала голая, явив миру свое совершенное тело, и (протестуя против кельнских изнасилований) подняла плакат «Уважайте нас!». Два призыва уважать женщину, заявленные красивой и некрасивой, звучат очень по-разному и представляют два совершенно разных месседжа. Но это я, впрочем, так, на полях. Вернемся же к исходной фотографии...
Стояла бы эта защитница права женщины быть некрасивой и все бы шли мимо, не вчитываясь толком в скучный ее плакат, — да тут из-за угла появилась красавица и все испортила. А может, исправила (смотря как посмотреть). Вся из себя стройная, атлетичная, сильно накрашенная, завитая, в коротких алых атласных шортиках, открывающих зад и ляжки, в тонкой белой маечке, обтягивающей большую грудь размера, видимо, четвертого — непосредственное воплощение мужской мечты то есть...
Она бы и одним своим обликом портила бы песню некрасивой — но добрые люди с помощью фотомонтажа дали ей в руки другой плакат, на нем помадой было начирикано одно-единственное слово: «some» — то есть «некоторые». Так что в общем плакат стал выглядеть следующим образом: «Some women are not for decoration», что означает: «Некоторые женщины действительно не декорация», и именно так теперь выглядит это историческое фото.
О боги! Такого предательства женских интересов не видела земля. Нет чтобы сплотиться против диктата мужчин!
Та, что крашенная и складная, намекает на разные стартовые позиции, с которых мы, женщины, начинаем свой путь, свой спринт или свой марафон (кто как), в финале которого стоит, лежит, восседает Мужчина. Некоторые изначально обделены природой, и им стать желанной намного труднее, намекает красавица.
То есть переводит разговор из плоскости «почему мы должны соответствовать стандарту женской красоты, возникшему в мальчишеской фантазии, фуфу» в плоскость «некоторые женщины стандарту соответствуют, а некоторые — нет, хаха».
Теперь скучная часть. По-моему, дамы — одинаковы. Они выглядят максимально контрастно, а демонстрируют одно и то же — несвободу от стереотипа. Они обе — в плену у навязанного мужского дискурса. Только одна браво его принимает. Другая — отчаянно протестует. Но ни одна из них не говорит, как сказала бы Раневская: «Идите в жопу, пионеры!» (без надрыва, спокойно, мирно, дымя жеваной папироской).
Ибо делать все, чтобы соответствовать стереотипу, и делать все, чтобы ему не соответствовать, — это одно и то же.
И вот теперь, после того, как я продала секс, продам и остальное. А именно: что такое конформизм и нонконформизм — с одной стороны. И что такое независимость — с другой. Давно пытаюсь понять. Но именно эта картинка наглядно показывает, что же это такое.
Конформизм и нонконформизм — два полюса одной несвободы. Несвободы от того, что тебе навязывает социум. Конформизм, пионеры — это ведь не какая-то бяка, присущая несамостоятельным недолюдям. Конформизм — это базовый адаптивный механизм человека как социального животного.
В 1951 году Соломон Аш провел серию исследований конформизма. В этом классическом эксперименте в комнату приглашались восемь человек, которым предъявлялось три отрезка для сравнения с эталоном. Их спрашивали, какая из трех линий соответствует образцу по длине. Все, кроме одного (испытуемого), были подставными. И все семеро («сообщников» экспериментатора) давали одинаковый неверный ответ (причем очевидно неверный). Испытуемый находился в конце группы, так что он сперва слышал ответы других, прежде чем ответить самому.
Аш обнаружил, что при таком социальном давлении подавляющее большинство (75%) испытуемых предпочитают согласиться с группой и следовать «групповому безумию».
Существуют разновидности эксперимента: например, известный советский опыт с детсадовцами и горькой кашей. У всех деток в группе каша была сладкой, а у последнего (испытуемого) — горькой. И во всех группах, давясь горькой кашей, последний ребенок повторял за большинством: каша, ага, сладкая. И только один мальчик в одной группе — нет, не сказал правды, но разрыдался: врать не мог, протестовать не умел еще.
Этот маленький мальчик — я.
Нет, не буквально. Но такова моя реакция. Откуда знаю?
В каком-то далеком советском году «опыт Соломона Аша» был нечаянно поставлен надо мной. Я, тогда шестилетняя девочка, гостила у кузины. Кузина моя Ольга была сильна характером, как все Ольги. Подавляла меня, как все Ольги подавляют всех Юлек. Волевая, наглая, умная, она теперь где-то в Штатах возглавляет какой-то очень крупный отдел крупнейшей компании и получает больше американского президента. Говорят, что ее отдел хотят сократить. Посмотрю я на них, как они это с ней сделают!
Так вот тогда, в мои шесть и ее восемь лет, мы сидели у нее на кухне, мой дядя, ее отец, приказал нам есть суп (вонючий) и ушел. Сестра моя Ольга, которой до того, как начать получать больше американского президента, осталось подождать еще лет тридцать, немедленно (каков практический интеллект!) вылила свой суп в раковину, одновременно с этим пригрозив мне: «Если выдашь, ты мне больше не сестра!»
Сразу же после этих злостных действий кузины раковина сделала свой последний бульк, и, как бог-из-машины, появился мой дядя и немедленно начал исполнять свой родительский долг, то есть чихвостить меня на чем свет стоит: «Как тебе не стыдно, Юля, вот Олечка съела весь суп до конца, а ты к супу не притронулась! Ах, ты еще и плачешь! Ну замечательно! Не ешь! И рыдаешь! Прекрасно!»
Вот это было давление! Вот это была сшибка мотивов! Вот это была картина: «Some women are not decoration» — где я — конечно, нелепая, очкастая, в трениках тетя с тарелкой супа вместо плаката, а Ольга — нагло ухмыляющаяся красавица в алых трусах.
Сдать сестру я не могла (конформизм). Вылить суп я не могла (нонконформизм). Съесть суп я не могла (отвратителен). А чтобы сформулировать протест («Какого черта я должна есть суп, кто это сказал?!»), не были еще готовы ни интеллектуальный, ни речевой аппараты. Я точно повторила поведение мальчика из советского варианта опыта Аша, чьего нонконформизма хватило только на то, чтоб разрыдаться.
Мы с мальчиком считали, что врать — нехорошо, но чтобы еще и руководствоваться тем, что считаешь хорошим, нужен таки порох в пороховницах.
Конечно, случай на кухне — это не чистый психологический эксперимент, где созданы условия для изучения конкретного социально-психологического процесса, это всего лишь случай из жизни. Но эта история навсегда осталась для меня историей о возможности неподчинения и независимости.
Считается, что желание быть частью группы свойственно человеку как виду. Только группы бывают разными. Нонконформисты — те же конформисты, только они проявляют конформизм по отношению к другой, меньшей, группе. Может, психологи меня отлупят, но мне кажется, что, если ты отчаянно протестуешь против большинства, ты себя идентифицируешь с каким-то меньшинством. Если ты панкуешь в приличной советской школе — где-то за углом бродит группа панков, с которой ты себя отождествляешь.
А по отношению к большей группе их нонконформизм — это конформизм, вывернутый наизнанку. Явный конформизм, равно как и крайний «нонкорформизм», есть одно и то же, а именно зависимость от среды.
Как маленький ребенок, который родителям подчиняется без критики, так и подросток, который бунтует против каждой просьбы родителей, критикуя каждое слово, — оба зависимы от родителей, не сепарированы.
Взрослость начинаются там и тогда, где и когда ты можешь спокойно выполнить мамину просьбу. Взросление, рефлексия, осмысление возможны.
И смиренные овцы Отца Нации, и истерично на него лающие оппозиционные «не овцы» одинаково от Отца зависимы.
Хочу полюбоваться на настоящую независимость... Хоть от диктата мужчин, хоть от диктата кровавого режима.
