Цивилизация
В конце сентября патриарх Кирилл посетил Иосифо-Волоцкий монастырь под Волоколамском. Казалось бы, обычный архипастырский визит... В своей проповеди патриарх вознес похвалу святому, основавшему эту обитель, — преподобному Иосифу Волоцкому. Вполне обычное дело. Но для тех, кто знаком с русской церковной историей, он, по сути, сделал важное программное заявление, которое много проясняет в нашей недавней истории.
Иосиф Волоцкий — камень преткновения для многих. С одной стороны, действительно, он основатель не только одной обители, а целого направления в русском монашестве, из его учеников вышло множество епископов. С другой — когда хотят вспомнить о кровавых гонениях еретиков (на Руси их все же было куда меньше, чем в просвещенной Европе того времени), называют именно его имя.
На рубеже XV--XVI веков в России распространялась таинственная ересь «жидовствующих», о которых нам почти ничего не известно, поскольку история в очередной раз была написана победителями. Возможно, это движение действительно было связано с иудаизмом, а возможно, это было что-то вроде попытки «русской Реформации», для которой, конечно, в Московии не хватало многих условий, и прежде всего печатного станка. Точно мы знаем только одно:
Иосиф активно боролся с ересью, подражая католической инквизиции.
Итак, патриарх Кирилл сказал: «Подвиг преподобного Иосифа мало с чем можно сравнить по его духовным, интеллектуальным и политическим последствиям для всей Святой Руси. Когда мы слышим и сегодня критику в адрес преподобного Иосифа, мы должны помнить, что она происходит от тех, кто критикует православную церковь вообще, кому не нравится исторический путь развития Руси, кто хотел бы переформатировать всех нас, подогнав под чужие лекала. Но по милости Божией мы сохраняем свою православную веру, свою национальную идентичность и в рамках этого духовного и культурного кода развиваем сегодня все свои потенции, все свои силы. И я верю, что только так Россия может существовать как независимое и сильное государство. Когда я говорю Россия, я имею в виду всю историческую Русь, и не дай Бог чтобы что-то помешало продолжению этого спасительного исторического пути».
В этой обычной для последних речей патриарха грозной речи про происки врагов слышится обличение либералов и западников и заодно всех тех, кто тоскует о несостоявшейся «русской Реформации». Но на самом деле это реплика в давнем церковном споре, который был оборван почти полтысячелетия назад, но, кажется, не окончен и по сию пору.
К началу XVI века в набиравшей силу московской державе сложилось два духовных направления, две монашеских школы, которые в Европе могли бы стать двумя монашескими орденами, но у нас и в ту пору стремились к единообразию. Одно направление связывают, прежде всего, с именем преподобного Нила Сорского. Эти монахи уходили в дальние заволжские леса на севере, чтобы вести там уединенную жизнь, зарабатывать пропитание собственным трудом и не зависеть от богачей и властителей.
Они были уверены, что богатые церковные владения не только отвлекают от молитвы, но и прямо мешают делу спасения.
Именно поэтому их прозвали нестяжателями, а иногда называли и заволжскими старцами.
Другое направление получило название «иосифляне», или «осифляне», по имени своего духовного руководителя. Они, напротив, хотели видеть церковь богатой и влиятельной — разумеется, для того, чтобы творить добро. В самом деле, как помочь нуждающимся, если ты сам ничего не имеешь? И в монастырских сокровищницах копились средства, а в боярских палатах появлялись чернецы со своими просьбами и наставлениями... Это не просто православие, это государственная религия могущественной державы. Византии больше нет, Москва — политический центр православия в море еретиков, отступников и иноверцев. Все очень знакомо, правда?
Заволжцы и иосифляне много спорили меж собой. Георгий Федотов, создавший в послереволюционной эмиграции самую полную и подробную историю русских святых, пишет об этом споре так: «Одни исходят из любви, другие — из страха, страха Божия, конечно,
одни являют кротость и всепрощение, другие — строгость к грешнику.
В организации иноческой жизни на одной стороне — почти безвластие, на другой — суровая дисциплина... Заволжцы защищают духовную свободу и заступаются за гонимых еретиков, осифляне предают их на казнь... Заволжцы питаются духовными токами православного Востока, осифляне проявляют яркий религиозный национализм. Наконец, первые дорожат независимостью от светской власти, последние работают над укреплением самодержавия и добровольно отдают под его попечение и свои монастыри, и всю русскую церковь. Начала духовной свободы и мистической жизни противостоят социальной организации и уставному благочестию».
Поместный собор русской церкви 1503 года стал местом первого явного столкновения, и победа осталась за иосифлянами. Уже в следующем году на соборе было принято постановление о необходимости сжигать еретиков (для Руси, повторюсь, все же нехарактерная практика), и эти слова не остались теорией.
Нестяжателей, которые принимали у себя всех гонимых, не спрашивая о чистоте веры, хотя и не сжигали, но преследовали, и порой очень жестоко.
Наконец, знаменитый Стоглавый собор 1551 года в Москве окончательно решил все сомнения в пользу иосифлян. То была эпоха Ивана Грозного, когда церковь утрачивала свою независимость от государства — надо ли уточнять, что с нестяжателями это было бы сделать намного труднее?
А дальше... Федотов отмечает: да, из учеников Иосифа вышло много архиереев, но ни одного святого. Монастырей строится все больше, их владения растут, но святых в них становится все меньше, и к концу XVII века их число сходит на нет. Петр Первый, по оценке Федотова, не просто так отменил древнее благочестие, перекроив страну на европейский лад, он «разрушил лишь обветшалую оболочку Святой Руси», не встретив особого сопротивления. И начало этого духовного упадка он связывает именно с победой иосифлян над нестяжателями.
Впрочем, будем справедливы: русская церковь канонизировала и Иосифа Волоцкого, и Нила Сорского, показав, что для нее опыт того и другого одинаково ценен. В конце концов всегда одни люди были интровертами, склонными к мистическому созерцанию, а другие — экстравертами, которым необходимо активное действие. В христианстве не тесно ни тем ни другим.
Трагедия русской святости, как назвал ее Федотов, состояла не в том, что победили иосифляне, а в том, что нестяжатели были, по сути, отвергнуты.
Крайностям иосифлянства нечего было отныне противопоставить, и русская церковь начала свой медленный дрейф к трагедии раскола, к секуляризации XVIII века и к революции 1917 года.
Сегодня, казалось бы, настало время, когда можно вспомнить о том, каким разным бывал опыт духовной жизни у русских подвижников, и дополнить то, что было упущено прежде. Но заявление патриарха, а главное, линия поведения церковного руководства ясно свидетельствуют, что выбран твердый курс на продолжение дела Иосифа Волоцкого, но никак не Нила Сорского.
Исторические уроки, как известно, усваиваются плохо, даже если это уроки из Священной истории.
