Цивилизация
«Командовать парадом буду я», «идеи наши — бензин ваш», «лед тронулся, господа присяжные заседатели» — в день рождения Евгения Петрова хочется говорить исключительно цитатами из «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка», которые (не без помощи советских экранизаций) впечатались в память уже нескольких поколений. Гротескные персонажи, авантюрные сюжеты, стилистически выверенные предложения, и все это — в иронически обыгранной (да-да, как в том меме) советской реальности.
Помните, как в «Двенадцати стульях» бедному Эрнесту Павловичу Щукину пришлось топтаться на лестничной площадке в мыльной пене? Вот так же Ильф с Петровым заставили топтаться, если угодно, хуманизацию советской действительности — отдернули шторку ванной и выставили вон всем на потеху. Не просто так — чтобы показать все язвы общества.
Юмор и его вариации (сатира, ирония, сарказм), впрочем, всегда нужны был именно для этого — чтобы обнажать. Да так, что читатель — или зритель, слушатель, — воскликнет: «А король-то голый!». Но времена Остапа и Кисы давно прошли — и мы, о ужас, перестали забираться в окна к любимым женщинам! А что же произошло с юмористической и сатирической литературой? Жива ли она? Выполняет ли главную функцию? Или просто потешает читателя анекдотами второй свежести? Да-да, в отличие от булгаковской рыбы, свежесть тут бывает и третья, и четвертая, и десятая.
Долгое время и на зарубежном, и на российским рынке флагманом юмора и иронии в прозе стало... юмористическое фэнтези.
Рецепт оказался прост: в выдуманном мире под видом чего-то нереального можно спрятать знакомые образы. Иногда — архетипичные, иногда — буквальные (конкретных людей и события). Так они будут еще гротескнее. И, смотрясь в это зеркальце, читатель будет видеть голым не только короля, его вельмож и своих соседей, но и... себя самого. К тому же, так куда проще совмещать увлекательные сюжеты и социальные подтексты.
Мэтром в этом жанре еще в прошлом веке стал, пожалуй, великий и ужасный сэр Терри Пратчетт, которй в рамках своего цикла о Плоском Мире (мир этот буквально покоится на спине черепахи) смешил читателя: иронизировал и стебался над всем, до чего можно дотянуться. И каждый раз делал это лишь для того, чтобы раздеть реальность. Выставить все ее изъяны напоказ и дать подумать. Пратчетт писал о социальных меньшинствах и нечестной журналистике, о коррумпированных банкирах и политических интригах, о правах мужчин и женщин и общественных предрассудках, об экологических и религиозных проблемах; все это помещалось в сюжеты о ведьмах и волшебниках, о Смерти и котах, о стражниках и говорящих черепахах. Естественно, огромный успех повлек за собой волну подражателей — вот тут-то свежесть и началась портиться.
Рынок захлестнуло юмористическим фэнтези сомнительного качества. С каждой книгой становилось понятно: шутки авторам теперь нужны только ради шуток. Чтобы угодить читателю. Расслабить его. А насмешить — так, чтобы в шутке действительно оставалась доля шутки, — задача непростая. Писатели же, штампующие тексты один за другим, делали это слишком плоско. Порой ниже пояса.
Так продолжается до сих пор. Юмористическое фэнтези постигла судьба иронического детектива — чтение на вечер, feel-good литература. Плохо ли это? Нет. Одобрил бы это Остап? Тоже нет.
Однако за последние пару лет все перевернулось. Постепенно снова появляются тексты, где юмор использован по назначению. Где он — инструмент, а не цель. Так, допустим, дилогия Алены Селютиной «И жили они долго и счастливо» и «О детях кащеевых» только просто притворяется обычным фэнтези, основанным на славянских сказках: Кощей и Василиса тут давно женаты и работают в одной магической организации современного мира. На деле же этот юмористический (по-мудрому смешной, без дурацких каламбуров и сальных приколов) текст затрагивает огромное количество социально-бытовых проблем, возникающих почти в каждом браке. Это социальный срез современности.
Любая сказка сама по себе — прежде всего разговор о бытовом, сдобренный волшебными элементами.
И Селютина, по сути, возвращается к ее корням. Только делает все бытовое еще более гротескным (в этом автору помогают разнообразные фантастические элементы на стыке фолка и поп-культуры). Карнавал сказочных героев и их взаимоотношений, безусловно, смешит читателя. Но в веренице этих масок видится истина повседневности. Почти как писал Уайльд: истина — в массах.
Несколько лет назад незамеченной прошла «Лига выдающихся декадентов» Владимира Калашникова. Попытка создать ироничный супергеройский канон, где центральные персонажи — это поэты и философы Серебряного века: Андрей Белый, Велимир Хлебников и Василий Розанов. Калашников одновременно заигрывает и с комиксами Алана Мура, и с дуэтом Холмс-Ватсон, и с теориями заговоров (чуть в духе «Маятника Фуко» Умберто Эко).
Получившийся — в лучшем смысле — балаган из сюжетов о масонах, тайном языке литературы и роковых колодах таро стал не просто увлекательным чтением. Все исторические образы здесь переосмыслены в гротескном ключе. И именно это помогает лучше понять контекст эпохи, действительно одержимой символами и заговорами; лучше понять всех творцов того времени — пусть и столь окольным путем. Опять же — долой одежду, да здравствуют одни раскрашенные маски! Это карнавал — но смех приводит к социальной разрядке. В философии вообще говорят, что смех и слезы — две универсальные формы осмысления бытия (смейся как Демокрит, плачь как Гераклит). Так почему при помощи одной из них не осмыслить российскую философско-поэтическую мысль XIX века в самом широком смысле?
Однако и реалистическая литература постепенно вновь начинает осмыслять реальность в ироничном ключе — и ильфо-петровский дух вечерним звоном возвращается в тексты. Как верно подмечает молодой писатель Антон Секисов: «Трагикомедия — лучший жанр для описание современности». Так он и поступает в романе «Курорт» — истории о релоканте-журналисте, который не столько живет, сколько просто «существует» в Грузии. Вдали от родных, на весьма странной работе, где надо притворяться другим человеком. Впрочем, в «Курорте» можно увидеть намеренные параллели с текстами многих авторов: и Кафки, и Данте, и, порой, меланхоличного Чехова. Но все же секисовский герой — Остап нового времени. Можно подумать, что Остап-неудачник, но нет — Остап, лишенный авантюризма; Остап, позабывший вкус к жизни.
Реальность Секисова непостоянна — и оттого трагична. Однако в то же время она наполнена ироничными замечаниями, гротескными образами — и оттого абсолютно комична. Это цирк, где клоуны всегда ходят грустными, блуждают в тумане, не желая искать выход — а зрители то плачут, то смеются. Еще один карнавал. Только маски тут — однообразны и печальны. Но также говорят правду лучше всяких лиц.
Постепенно, текст за текстом, все головы гидры-юмора — от доброго до черного, от чеховской печальной улыбки до гоголевского гомерического хохота, — поднимаются и рычат все о том же, о чем рычали со времен аристофановских «Лягушек». Требуют посмотреть в зеркало, чтобы увидеть реальность такой, как она есть. В чем ее мама родила.
И выдать автору этого текста ключи от квартиры, где деньги лежат. Но это уже по желанию.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.