Мы наш, мы новый Рим построим

Жило-было в России евразийство. Такое геополитическое учение, согласно которому Россия – наследница Чингисхана, с Европой у нее меньше общего, чем с кочевниками степняками, и вообще она особая цивилизация. Жило-было евразийство, временами вполне себе процветало. И в последние пару лет даже возникло ощущение, что оно у нас становится главной движущей силой, а то и целью, ради которой все делается.

А ведь президент недавно, по сути, поставил в евразийском проекте точку. Нет, конечно, он не подписывал такого декрета. Но

в обращении к нации он заговорил о самом священном для нашего народа уголке земли.

И это не Сарай – столица Золотой Орды на берегах Волги (на самом деле даже две столицы, Старый Сарай и Новый Сарай, но мало кто знает, где располагалась хотя бы одна, и что-то не видно в той и другой паломников). И не ставка Чингисхана в монгольских степях. И даже не Неаполь Скифский, царская столица скифов, которая вошла этой весной в состав Российской Федерации вместе со всем Крымом.

Вы ничего не слышали об этой святыне евразийства, Неаполе Скифском? Будете в Симферополе – обязательно поднимитесь на Петровские высоты, туда еще ходит несколько маршруток, а можно подняться с улицы Воровского. Ориентир – телебашня. Несколько лет назад даже историко-археологический заповедник открыли.

И как же это вы ничего о ней не слышали? «Да, скифы мы, да, азиаты мы» – а царской столицы своих предков не чтим? Не хотим вернуть себе островов на Амуре, за которые проливалась кровь всего-то полвека назад, или степей Казахстана, по которым веками накатывались на Европу волны кочевников, а теперь там живут русские люди? Или ледяные просторы Аляски, где аборигены до сих пор крестятся по-православному и носят русские фамилии? И даже в Крыму мы называем священным не Перекоп, не половецкие степи вокруг Армянска и Джанкоя – а ту единственную часть Тавриды, которая тысячу лет входила в состав Римской империи (Византией мы называем ее позднюю версию, но сами византийцы именовали себя «ромеями», то есть римлянами).

Оттуда, из Рима, наша вера, наша государственность, наша идея.

Это прекрасно помнил даже Иоанн Грозный: он воевал Казань и Астрахань, собирал наследие Чингисхана под свое крыло – а род свой возводил через прибалтийских прусов к кесарю Августу, первому римскому императору. И Ливонская война, на которой надорвалось государство, была для него всего лишь возвращением вотчины, старинных прибалтийских угодий дальних предков. Он не хотел ни в какую Азию, сколько бы он от этой Азии ни откусывал, и что Ермак ему пол-Сибири под ноги положил, то было ничтожным делом по сравнению со взятием Нарвы или Дерпта.

Иоанн хотел в Европу, но на своих условиях, еще прежде Петра и прочих. И на знамени Ермака, покорителя Сибири, были изображены никакие не восточные драконы, а лев и единорог, прямо как на знаменах британских колонизаторов в Индии. Там и там европейцы раздвигали границы своего мира. Да, Иоанн Грозный хотел в Европу и азиатские завоевания ей показывал как бы между делом, словно шубы из сибирских соболей дарил европейским послам.

Газопроводы, говорите, в Турцию и Китай? Переориентация экспорта-импорта? Расчеты то ли в рублях, то ли в юанях? Ну-ну. Сейчас происходит совершенно то же самое: правители России хотят в Европу, но на своих условиях.

С трех сторон Европа ограничена морями и океанами, и только с востока нет у нее однозначной естественной границы. И еще до того, как этот мир стал называться Европой, еще тогда, когда он звался Римской империей, его восточная граница проходила по Рейну и Дунаю.

Там, за великими реками, жили варвары, им казалось, что эта самая империя погрязла в разврате и изнеженности, что она давно ослабла, что она слишком уж богата, что она легкая добыча для настоящих мужчин.

Варвары приходили волна за волной, от одних Рим откупался, с другими воевал, с третьими договаривался. Он не во всех битвах побеждал, не все договоры заключал на выгодных для себя условиях, но на дальних дистанциях выходило всегда одно и то же.

Варвары исчезали с карты мира, а Рим – оставался. Любая его часть могла пасть под ударами очередных вандалов, могла быть разграблена и разрушена, но глядишь, через век-другой исчезли и вандалы, а те, кто остался, говорят на искореженной латыни или на греческом, называют друг друга римскими именами, судятся по римским законам и молятся Богу по римскому или греческому обряду.

А некоторые варвары, разграбив римские города, уносят в свои дремучие леса и просторные степи не просто римские сокровища, но саму идею Рима. Мы наш, мы новый Рим построим, скажут их потомки.

С восточными славянами случилась именно такая история, как раз у стен священной Корсуни-Херсонеса.

И граница Рима, который потом стали называть Европой, медленно, но постоянно, за веком век, сдвигалась на восток. Просто потому, что всем, даже самым упертым варварам, было очевидно: жить внутри этого мира лучше, чем вне. Уютнее, свободнее, сытнее, безопаснее. Почему? Может, просто повезло им? Может, они всех обманули? Съели что-нибудь особенное?

А может, потому, что Рим или Европа – это единство в многообразии? Это в варварском племени принято всем хотеть одного, думать одно и одно чувствовать, а кто не согласен – того изгонять. Рим стоит на том, что нас в нем очень много и все мы разные. Лютеранская раскованная Швеция не похожа на консервативную католическую Португалию, разудалая балканская Болгария – на чопорную островную Британию, и так по всем буквально пунктам. Где любят чай, а где кофе, где пиво, а где вино, и главное, что можно заказывать чай даже там, где любят кофе, и тебе ничего за это не будет.

Чай будет плохонький, но это будет все же чай, а не по морде за предательство национальных интересов.

Варвару трудно это понять. Ему кажется, что, если в Риме что-то разрешено, оно там для всех обязательно.

Я, конечно, нарисовал идеальную картину. Этот самый европейский мир развязал две страшные мировые войны, он породил фашизм и много всяких прочих гадостей. Очень неидеальный мир… но до чего же притягательный!

Да, варвару тоже хочется попробовать, так что граница сдвигается. Кажется, она проходит теперь примерно по Днепру, как прежде по Дунаю и Рейну: к востоку от этой великой реки пока не получается говорить на собственном языке, не воюя с теми, кто не разделяет твоего выбора. Пока обе стороны конфликта следуют скорее варварской, нежели римской модели.

И что у нас? Дружина князя Владимира потрясает щитами у врат города Херсонеса, священной своей Корсуни, купели, колыбели своей будущей империи. Дружина хочет туда войти, но на своих условиях. Удастся ли? Знаю только одно: уже никогда не сможет она уйти от этих ворот и забыть о них.

А евразийство? Ну что евразийство! Летит, летит, степная кобылица и мнет ковыль. И пусть себе мнет, ковыля у нас много.

Вот священная Корсунь – одна. Византийская. Римская. Европейская.