Цивилизация
Я уже привык, что меня, равно как и других православных, периодически просят прокомментировать высказывания о. Всеволода Чаплина, который призывает нас на очередную священную войну, будто бы угодную Богу. Вбрасывая в общество то идеи возвращения смертной казни, то убийства бунтовщиков без суда и следствия.
Что это — голос церкви или его частная точка зрения? А если частная, насколько широко она представлена среди верующих?
В последнее время, впрочем, просят об этом реже — о. Всеволод утратил патриархийную должность после неосторожного высказывания о Сирии (кремлевская пропаганда — это вам не либеральное брюзжание интеллигентов, ей перечить никому не дозволяется). Но вот опять попросили…
Я не вижу в таких комментариях большого смысла, потому что о вере не спорят. О. Всеволод в личном общении вежлив и дружелюбен и, когда был при должности, многим помогал, и далеко не только близким по духу людям — далеко не о всяком патриархийном чиновнике можно такое сказать. Сам он человек исключительно мирный, даже в армии не служил (а ведь мы с ним ровесники, и тогда, под конец социалистической священной войны в Афганистане, гребли всех подряд). Но при том у нас с ним достаточно разная вера, и никто тут уже никого не переубедит.
Да, мы в одной церкви, у нас общие Писание и Предание, общая иерархия, но вера у нас неодинакова, и то же самое можно сказать о многих других представителях «православного большинства». В церковных структурах любят говорить от его имени, не признавая при этом, что большинство от этого большинства о догматах веры имеют самое приблизительное представление, в жизни руководствуются чем угодно, но только не Евангелием, а храм посещают от случая к случаю.
Примерно так же обстоят дела с «церквами большинства» во многих странах, но у нас все усугубляется еще и крайне тяжелым анамнезом государственного атеизма.
Итак, большинство от большинства признает: что-то там есть. И если прибегать время от времени к православным обрядам, то будет и со здоровьем получше, и с деньгами, да и причастностью к великим деяниям предков можно будет гордиться: мы же русские, значит, православные! И даже в храме Гроба Господня в Иерусалиме, у самой Голгофы и кувуклии Воскресения, наши паломники могут удивляться (реальный случай): если тут нет территории нашей русской церкви, а только всякие греки да копты, зачем нас вообще сюда привели?
Это, конечно, не про нас с о. Всеволодом, это самый примитивный родоплеменной шаманизм и культ предков, и от того, что мы назовем его «православием», суть его не изменится. Но его последователи очень удобны: им от церкви не нужно ничего, кроме эпизодического «удовлетворения религиозных потребностей» и они не возражают, когда кто-то пафосно говорит от их имени.
Еще удобнее он для властей, особенно в условиях, когда сокращается финансирование социальной сферы.
Болеешь? А ты помолись, и пройдет, а если не пройдет, значит, по грехам тебе, терпи. Бедность? Ничего, зато духовность не то что на этом сытом и развращенном Западе, вот мы будем во всем себя ограничивать.
Особенно трогательно звучит из уст людей, давно и прочно обосновавшихся в люксовом секторе потребления.
Когда в советской школе нам рассказывали, что религию придумали эксплуататоры, чтобы обирать простой народ и заставлять его терпеть все безмолвно, я (тогда неверующий) не соглашался. А оказалось, многие именно так «православное возрождение» и восприняли и радостно решили его для этих целей приспособить.
Разумеется, в России всегда были и есть и те, кто относится к вере всерьез, и я помню публикации молодого о. Всеволода, с которыми нельзя было не согласиться. Когда церковь стала свободной в конце 1980-х, мы долго и подробно рассуждали о том, как строго поститься и на каком языке молиться, какие обряды совершать и какие книги читать. Но достаточно быстро выяснилось, что все эти вещи при всей своей важности не отвечают на куда более серьезный вопрос: а как вообще соотносится православие с текущей жизнью?
Ответы у нас были разные, и дело даже не в том, что одни люди оказались консервативнее других. Для одних православие было, прежде всего, попыткой всегда и везде жить по Евангелию, и оно не было привязано ни к стране, ни к общественному строю, ни даже к наличной церковной иерархии (притом что никто ее не отрицал). Для других оно было, скорее, скрепой, которая неотделима от определенного строя и уклада жизни.
Вот небольшой и вполне серьезный текст, который мы составили вместе с Ольгой Седаковой, пытаясь описать веру таких людей:
«Верую в церковь как в совокупность учреждений и институтов, чьи интересы нам надлежит отстаивать всегда и любой ценой.
Верую в иноприродность, непогрешимость и неподсудность иерархии, чьи поступки неисследимы для нас, грешных, нам же надлежит себе внимать.
Верую в русский мир и царствие земное как оплот православия и залог спасения.
Верую в традиционные ценности и скрепы, которых лишен растленный Запад.
Верую в священных наших предков, которые всегда и во всем были правы (а если нет, никто их не вправе судить) и всегда всех побеждали.
Верую в цивилизационные коды: все выборы уже были сделаны до нас.
Верую, что мир полон врагов, внешних и внутренних, шпионов и агентов влияния и активность их неустанна. Если враг не сдается, его добивают.
И в Бога тоже верую. Он с нами».
Наверное, вы скажете, что все равно у нас вышла карикатура и что никто под таким текстом не подпишется. Пожалуй, так. Но очевидно одно: разница здесь лежит именно в области веры, а о вере не спорят. Каждый, что вполне естественно, считает истинным только свой вариант, а другой называет ересью. Более того, на практике всегда встречается много переходных вариантов, так что вер не две и не три (если добавить к ним примитивный шаманизм). И если есть такая вера, кому-то надо выступать от ее имени.
И ведь наше постмодернистское время еще интереснее. Предки верили угрюмо и сурово, шли на дыбу и в костер «за единый аз». Но эта политизированная версия православия крайне далека от фанатизма и фундаментализма, она, скорее, похожа на интеллектуальную игру, в которой важны не принципы, а результат — в данном случае, видимо, привлечение общественного внимания (тот же о. Всеволод к нему привык на былой должности, и теперь ему, видимо, скучно без СМИ).
Когда мы с о. Всеволодом были маленькими, дух захватывало от одной мысли, что будем мы жить в третьем тысячелетии, и даже еще не очень старыми.
А сегодня наше общество словно замерло в каком-то тревожном оцепенении перед этим страшным и неуютным тысячелетием, оно норовит сбежать от него в привычное и знакомое советское прошлое — ну, или в вымышленное средневековье с рыцарями, принцессами и драконами. Когда-то нам, в том числе и православным, придется всерьез учиться жить здесь и сейчас, но покуда можно поиграть в ролевуху. Время вроде бы терпит.
Когда в центре города открывается заведение под названием «НКВД», где никого не пытают и не расстреливают, а подают желающим напитки и закуски по рыночным ценам, это, конечно, выглядит жутковато, но это значит, что запрос на настоящее, полноценное такое НКВД во главе с Берией в нашем обществе отсутствует,
мы готовы лишь играть с названием в безопасном кабацком уюте.
И когда средневековые речевые обороты используются в постмодернистском медийном пространстве для повышения собственного рейтинга, происходит ровно то же самое. Так что не стоит волноваться.
