Цивилизация
Есть убеждение, что в российском человеке глубоко сидит «историко-культурный ген ненависти к переменам», так что ни с какими реформами — хоть сверху, хоть снизу, хоть сбоку — к этой герметичной и самодостаточной в своей патриархальности субстанции не подъедешь. Тем более ничего не изменишь.
Действительно, бывают такие времена, когда кажется, что история остановилась, а то и вовсе повернула вспять. И что раз никто этому активно и явно не сопротивляется, значит, все согласны. Выглядит все так, что консервативный дух победил навсегда.
Так было в конце позапрошлого века, в те известные по учебникам годы реакции Александра III, когда Победоносцев простер над страной свои совиные крыла. Сторонники реакции тогда уверовали, что беднейшие слои населения, будучи неграмотными и темными, любят царя и православную церковь, а потому очень легко эту народную массу противопоставить интеллигенции, требующей свободы и демократии. Само собой, по мысли реакционных утопистов, интеллигенция, «зажравшаяся и неблагодарная», с гласом народным спорить не посмеет. В итоге
интеллигенты, мало изменив рацион питания, задыхались от несвободы и обреченности, а народ, оставаясь в дикости и забитости, продолжил вести полуголодный образ жизни.
Кто забыл историю, напомню: недоедание на фоне периодических случаев голода – норма для аграрной Российской империи при последних Романовых.
Эта первая в нашей истории консервативная утопия продержалась пару десятилетий. Рухнула она, как известно, под ударами двух страшных русских революций. Едва ли не самых кровавых в европейской истории. Если же судить по результатам сто лет спустя, еще и абсолютно бессмысленных.
Патриархальная серость сменилась картиной кровавого побоища, благо царские власти сами долгое время культивировали в народе ненависть, поощряя еврейские, а позже немецкие погромы.
Голодные, бесправные и озлобленные представители «народа-богоносца» растоптали и цеплявшуюся за старое монархию, и критиковавшую ее интеллигенцию. Слово «консерватор» стало ругательным ярлыком на многие десятилетия вперед.
Исходя не только из этого мой тезис будет обратным тому, который доминирует сегодня в части отечественной публицистики и питающих ее грустных отчетах Левада-центра. Архаику не нужно путать с консерватизмом, и оборотной стороной реакции всегда становится не революция даже, а бунт. Бессмысленный и беспощадный, как мы знаем из собственной классики.
Россия вряд ли может быть признана консервативной страной. Образцом консерватизма в глазах мира, как были, так и остаются Англия и Североамериканские Штаты. Россия же в большей степени есть страна постоянных перемен — непредсказуемых, в той же степени жестоких, как и лишенных всякого смысла.
Более того, позволю себе допустить крамольную для либерала мысль:
нам совсем не помешало бы хотя бы немного здорового консерватизма. В том виде, как его принято понимать и с точки зрения идеологии, и на уровне здравого смысла.
Между прочим, как политическая идеология Нового времени консерватизм в России возник примерно тогда же, когда и во всей Европе. То был скептический ответ просвещенных мыслителей «веку Просвещения», как принято именовать XVIII столетие.
Но если европейскими консерваторами двигало по большей части разочарование в Великой французской революции, когда благие пожелания свободы, равенства и братства обернулись якобинским террором, то первого русского консерватора Михаила Михайловича Щербатова волновало «повреждение нравов», которое он связывал с воровством, вседозволенностью и распущенностью екатерининских вельмож-вольтерьянцев.
Потомок старинного княжеского рода, чьи предки входили в элиту с легендарных времен русского средневековья, Михаил Щербатов, как и его современник родоначальник английского консерватизма Эдвард Бёрк, не был принципиальным противником представительной формы правления. Напротив, он видел благо в том, чтобы правители для принятия решений советовались с лучшими людьми в государстве, учитывали мнение общества, управляя страной.
Люди XVIII века, по крайней мере наиболее образованные, уже привыкли к тому, что мир меняется, что научные открытия, развитие медицины и техники, равно как и принимаемые государством законы, делают жизнь лучше, способствуя общему благу. Поэтому основа консерватизма не столько в сохранении (консервировании) старого, сколько в отношении к развитию как к естественному процессу постепенного роста.
Как нельзя вырастить сад быстрее, чем может расти дерево, так невозможно быстро изменить общество, считают консерваторы. Тем более
бессмысленно менять природу человека – куда важнее научиться эту природу использовать ради поддержания мира и порядка.
Отсюда идея естественности и преемственности развития как едва ли не главная в современной консервативной повестке. Консерваторы не могли отрицать личной свободы – критика Французской революции была их личным выбором. Ради этой критики Бёркне боялся пойти на конфликт со своими коллегами в партии вигов, где к тому моменту успел сделать волне успешную карьеру. Да и князь Щербатов не сильно стремился быть обласканным при дворе.
Консерваторы вовсе не отрицают те принципы, на которых строится и развивается современное свободное общество. Напротив, чем более очевидна позитивная роль свободы, чем дольше существуют и эффективнее работают политические институты демократии, тем большими сторонниками свободы и демократии становятся европейские консерваторы. Ведь и то и другое уже давно стало фундаментом современного развитого общества.
Добавим, что
консерваторы в силу своего реалистичного взгляда на мир редко бывают большими сторонниками войны.
Именно английские консерваторы выступали в парламенте против Первой опиумной войны, скептически оценивая ее результаты для британского общества, в то время как либералы, увлеченные идеей свободной торговли, вознамерились нести ее по всему миру при помощи пушек.
Точно так же, как в сегодняшних США частью консервативной повестки остается приоритет решения внутренних дел над внешнеполитическими авантюрами, вплоть до возвращения к идее блестящей изоляции начала прошлого века. Разумеется, однако, консерваторы далеки от пацифизма: если внешняя угроза реальна и война неизбежна, они будут воевать, причем, скорее всего, весьма эффективно и жестко, как это делало правительство Уинстона Черчилля в годы Второй мировой войны.
Вернемся, однако, на родину. Что в сегодняшней России есть такого, что позволяет назвать ее страной победившего консерватизма? Не спрашиваю, есть ли у нас свобода и демократия, но, может быть, восторжествовали хотя бы умеренность и аккуратность, как советовал один из грибоедовских героев? Про последнюю на Руси, кажется, отродясь не слыхивали. Как вряд ли назовешь умеренным поведение наших православных активистов-неофитов, в недавнем прошлом истовых комсомольцев-безбожников, в речах и действиях которых с прежней силой играет привитый в юности ленинский задор. В этом наша преемственность?
Мы вряд ли отыщем в России хоть один дом, хозяева которого владеют им не то что с XVII века, но хотя бы с 1917 года. В Бретани и Умбрии, как и в Северо-Западной Англии, да повсюду в Европе таких домов масса. По воскресеньям в маленьких городках, как в Средние века, собираются ярмарки – никто не сетует при этом на отсутствие перемен.
Точно так же никто, находясь в здравом уме, не станет ради очередной моды сносить старое, если оно еще может послужить, достаточно сделать ремонт – и дешевле, и привычек не ломает.
Мы же давно смирились, что вид знакомых улиц может поменяться несколько раз до не узнавания. Так, что самый древний старожил будет чувствовать себя туристом в родном городе.
Может быть, у нас есть стабильность и предсказуемость? Спросите предпринимателей, вынужденных сдавать финансовые отчеты государству, сколько раз только за последние несколько лет менялись инструкции к нашему налоговому законодательству? Знает ли кто-нибудь, что и как поменяется в этих инструкциях завтра? Вы получите убедительные доказательства, что
стабильность и предсказуемость – это что-то точно не из жизни российского бизнеса. Как и не из жизни российского высшего образования, где стандарты и бесконечно растущие формы отчетности меняются каждый учебный год, если не чаще.
Оплотом консерватизма считает себя депутатский состав нынешней Государственной думы. Господа, позволю себе заметить, что настоящие консерваторы не выдают законы в таком количестве и качестве, что это больше походит на добычу угля на советской шахте. Любой консерватор скажет вам, что законов не должно быть слишком много — главное, чтобы они работали, не противореча друг другу, и не бросали общество в крайности, сея недоверие и вражду.
Нет, сколько ни убеждают меня, а консерватизма и стабильности в сегодняшней России не наблюдается. Ни в ценах, ни в законах, ни в градостроительстве, ни в вывесках магазинов и кафе.
Зато наблюдается все больше врагов и все новых войн.
Наша внешняя политика, мягко говоря, тоже далека от предсказуемости и тем более осторожности.
Так что и народ, и даже отдельные вполне лояльные политики все больше хотят вернуть уже «все как было». Нет, не как в советские времена, а лет пять назад. Когда и развитие худо-бедно шло, и преемственность не нарушалась.
Вряд ли, однако, в ближайшие годы нас ждет стабильность хоть где-либо. Разве что необходимость экономии в условиях нарастающего финансового кризиса умерит пыл наших революционеров-градостроителей и, прости Господи, урбанистов с их безграмотными управленческими идеями в духе рабфака красной профессуры 1920-х годов. Может быть, тогда хоть что-то от моей родной Москвы останется не порушенным.
Что же касается экономики и политики, то ни стабильности, ни предсказуемости, ни тем более мирной жизни в обозримом будущем никому из нас ожидать не приходится совершенно точно. А ведь, признаться, по здравому разумению, так хотелось бы.
Проблема России в том, что в нынешнем своем состоянии и виде она не сможет стать по-настоящему консервативной страной, даже если очень сильно будет этого хотеть. Прежде чем стать оплотом консерватизма, России нужно измениться так, как это сделала Англия еще в конце XVII века.
Парадокс в том, что без этих давно назревших, желательно бескровных перемен, способных превратить Россию в современную страну, мы так и останемся в нынешнем историческом тупике, где разговоры о консерватизме – лишь благое пожелание и прикрытие неразвитости и отчаянного нежелания меняться.
Автор — политолог, руководитель британской магистерской программы «Международная политика» в Шанинке – Московской высшей школе социальных и экономических наук. По первоначальному образованию историк
