Цивилизация
При входе сюда дивишься: почему снимок президента такой маленький? Но, осмотревшись, понимаешь: потому что портрет вождя — большой.
Добро пожаловать! Кафе «Гори». Красная Поляна, снег, гора, Олимпийская деревня, вкусные хинкали, немецкое пиво, и вот они на стенах — Путин и Сталин. Первый — фото, второй — масло. Первый меньше, второй — большой. Не такой, конечно, как когда-то в Тбилиси, в Институте усовершенствования учителей, но — здоровенный и в раме.
Стоит ли искать здесь каверзный намек и недобрый символизм? В конце концов разве не затем, в 1991-м, защищали Белый дом, чтоб где угодно висели любые портреты? Да и чего еще ждать в кафе с таким названием? Но уж больно постмодернистское соседство: вот «…абсолютный и чистый демократ… других таких в мире просто нет…», президент капиталистической России в мерцающем виртуальном мундире «национального лидера», а вот тоталитарный «отец народов государства рабочих и крестьян» орденоносный и звездопогонный генералиссимус.
То есть явная попытка совместить несовместимых. Или так только кажется?
Впрочем, оглянувшись на сравнительно недавнее время, увидим: в кабинетах портреты Брежнева, а на стеклах грузовиков и на базарах (втихаря) того же Сталина — отражение тоски по сильной руке и тем, как иным казалось, славным временам, «когда все нас боялись», как говаривала бабушка одного моего институтского товарища.
— А вы, Маргарита Богдановна, не боялись? — как-то спросил я.
— Боялись, Димочка! Боялись. Ведь каждый божий день могли прийти. За тобой. Или кем-то твоим. Мы в Старопименовском переулке жили, в шестом доме, и видели: вот Родоса Борис Вениаминыча машина на службу везет. А вот — хоп, и нет Родоса, расстрел. И сын его Валерка — в тюрьме. Так что страсть как боялись.
Борис Родос, как о нем сообщал в 1956 году начальник учетно-архивного отдела НКВД Леонид Баштаков, со следователем Анатолием Эсауловым резиновыми палками избивал старого большевика Роберта Эйхе. Тот падал, а Берия спрашивал: «Признаешься, что ты шпион?» Тот отвечал: «Не признаю». И его снова били.
Когда у Эйхе вытек глаз и Берия понял, что он не признается, приказал расстрелять.
Добавим: Эйхе — первый секретарь Западно-Сибирского крайкома ВКП(б), глава «тройки ОГПУ», выносившей внесудебные приговоры. При нем по липовым делам Белогвардейско-монархической организации, Сибирского филиала Трудовой Крестьянской партии и другим репрессировали 34 872 человека.
И он не единственный партиец, обработанный Родосом. Среди них — член Политбюро ЦК ВКП(б) Косиор, которого считают ответственным за голодомор 1932–1933 годов. Постышев — кандидат в члены Политбюро, известный запретом продавать в Сызрани спички, на коробках которых нашелся в линиях профиль Троцкого. А также торговлю колбасой, ибо некто бдительный сообщил, что на ее разрезе проступают контуры свастики.
Родос мучил писателя Бабеля и режиссера Мейерхольда, военных Мерецкова, Смушкевича, Локтионова и других. А когда в 1950-х одного из мучителей обвинили в убийстве деревянным молотком жены маршала Кулика, он не понял, в чем дело: «Этот случай я не считал убийством, а рассматривал его как оперативное задание»...
«Недавно… — сказал Хрущев в докладе на ХХ съезде КПСС, — допросили следователя Родоса… Это никчемный человек, с куриным кругозором, в моральном отношении буквально выродок. И вот такой человек определял судьбу известных деятелей партии… потому что, доказывая их «преступность», он давал материал для крупных политических выводов».
То есть, считал Хрущев, беда не в том, что красный проект «эффективного менеджера» Сталина руками садистов вверг страну в ад тоталитарный тирании, а в том, что вот эти «с куриным кругозором» истребляли деятелей партии. Но разве деятели на поверку не бойцы Большого террора, до коих кровавая очередь дошла раньше, чем до сгубивших их жрецов культа личности?
Нынче привычно связывать этот культ, прежде всего, с карами функционеров Компартии и советской власти и миллионов беспартийных, этой власти подчиненных.
При этом многие из них страдали безвинно, а высокие партийцы — не за подлинные деяния, а за вины вымышленные: шпионаж, саботаж, троцкистскую крамолу и т.п. И потому, мол, их — оклеветанных — надо жалеть. Да, клевета и пытки — зло. Но сами-то они разве жалели так называемых классовых врагов — каратели пролетарской диктатуры вроде Тухачевского, ч£то во имя нее залил кровью Тамбовщину?
И в свой черед был принесен ей в жертву. К этим жертвоприношениям часто и сводят культ личности, считая жертв машины политической полиции ВЧК — ГПУ — НКВД с октября 1917 года до «восстановления норм партийной жизни» после ХХ съезда КПСС, который прошел 14–25 февраля 1956 года.
Того, которому сегодня 60 лет.
В последний день съезда вновь избранный первым секретарем ЦК КПСС Хрущев в мертвой тишине произнес речь, в которой обрушился на Сталина. Ее не протоколировали, и установить, точен ли доступный ныне текст, нельзя. Но главное было ясно: «отец народов», «славный вождь» и «великий учитель» окончательно развенчан.
Страну к этому готовили: после смерти Сталина постепенно «раскассировали» репрессивный аппарат, начиная с ликвидации особого совещания при НКВД, созданного специально для осуждения «врагов народа».
Кстати, неверно считать, что настоящих его врагов среди осужденных не было. О них сообщают современники Большого террора (они же нередко — «дети ХХ съезда»). Скажем, писатель Василий Аксенов в романе «Ожог»: «Среди колымского лагерного люда были и невероятные участники настоящих, а не сочиненных НКВД заговоров и оппозиционных групп. Эти редчайшие люди, как правило, приспосабливались к неволе лучше, чем бесчисленная армия «невинно пострадавших»».
Так, герой «Ожога» по кличке Инженер, важный спец магаданского порта, замысливший угон в Штаты зековоза «Дзержинский», «действительно был во вражде с народом и всю свою сознательную жизнь открыто и деловито боролся против народа, то есть против любимых народом «батьков» и любимой народом системы единодушия».
Система единодушия, созданная Сталиным, не меньше, чем сам истукан, — вот мишень Хрущева на ХХ съезде. Он понял:
именно единодушие и единомыслие — фундамент и скрепляющий раствор тирании. А их отсутствие — залог здоровья общества, способного к развитию.
Доклад Хрущева на ХХ съезде — первый, мощный и успешный удар по айсбергу красной советской спайки. По глыбе сразу идут трещины. Это ее природа — с виду монолит, но при сильном ударе в нужное место рушится. Никита ударит очень точно — в Сталина. В образ отца народов.
Нет, не зря потом у Галича лагерный кум ноет:
Оказался наш отец
Не отцом, а — сукою…
Это ж не враг сказал. А первый секретарь ЦК. А ему не верить нельзя. Так велит неколебимое рабское «я».
Причем не только главному вертухаю, но и всем (почти) снизу доверху «системным людям» — аппаратчикам. И вот уже можно то, за что вчера сажали. Вот обласканы те, кого вчера знать не желали, — Аксенов, Ахмадулина, Вознесенский, Гладилин, Окуджава, а по Центральному дому литератора ходит и триумфально взирает главред «Нового мира» Твардовский с номером под мышкой. А в номере — Солженицын.
Да, потом «оттепели» и «заморозки» сменяли друг друга. Вожжи то отпускали, то натягивали. Но добиться прежнего полного единодушия не смогли.
Поэтому Горбачеву было легче. Но и он первым делом атаковал не коммунизм. Не Советы. А бюрократию и миф о Сталине-вожде. А также единодушие как основу бытия. А гласность поведала о плюрализме — праве без страха развесить в одной комнате несколько разных портретов.
Одоление страха — вот конец Большого террора. Собственно, по-русски «террор» — это «страх».
Вопрос: удалось ли его в самом деле одолеть? Ведь он, взращенный на крови репрессий, разве не здешнее родное-подкожное — трепет перед всемогуществом идола власти? Где она явлена хоть участковым, хоть мощью от Кремля до окраин Грозного.
И тут, глядь, выясняется: миллионные этапы и расстрелы уже не нужны. А культ личности — не ожидание чекистов, не кучное устройство нищего быта, не серость жалких одежд, не унылость социальных ожиданий, не рык бюрократа, не цензура и молчание…
Культ — это радостная единодушная готовность разместить образ начальника везде: от площади перед заводской контрой до квартир, классов и государственных кабинетов.
И — в кафе! Конечно, в кафе! Где хороши хинкали (борщ, стейк, икра — как скажете) и немецкое пиво (русская водка, виски с островов и шампанское из Реймса) и где за окном взметают радужный веер снежных искр красивые лыжники…
Но со стены (или из темных глубин массового сознания?), усмехаясь, глядит на все это усатый атэц — Большой террор.
Автор — журналист, писатель, автор книг «Аксенов», «Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие», «Джон Кеннеди. Рыжий принц Америки» и других
