Цивилизация
Новая российская государственность начиналась со споров о прошлом. Публичное разоблачение преступлений сталинского режима на страницах популярных журналов и газет стало одним из тех культурных шоков времен перестройки, которые в конечном счете подорвали веру в сам советский проект. А потом пошли бурные телешоу, споры о выносе тела Ленина из Мавзолея, роли Сталина в истории и эпохе «застоя».
Вполне возможно, что недавние замечания Путина о разных фигурах вновь введут яростные исторические диспуты в моду.
И это наряду с заметным обеднением населения и ростом уличной преступности станет еще одной приметой возвращения к 90-м.
Впрочем, есть и существенная разница: двадцать лет назад государство занимало существенно более пассивную позицию. Немного возвеличивало образ императорской России, немного осуждало Сталина, немного поддерживало культ Великой Отечественной войны, но в целом как бы говорило обществу: разбирайтесь сами, а мы посмотрим. Только с приходом к власти Владимира Путина и началом строительства «вертикали власти» руководство страны наконец определилось с историческими приоритетами.
Что характерно, к истории власть отнеслась вполне в духе нещадно критикуемого теперь Ильича — как «к политике, опрокинутой в прошлое» (фраза принадлежит первому официальному советскому историку Михаилу Покровскому). Главной задачей Кремля в тот момент было прекратить внутриэлитные разборки, а широкой публике объяснили, что это и есть восстановление государства.
Само же государство было объявлено чуть ли не главной ценностью российской жизни, и под этим углом стала рассматриваться вся история страны.
Кто за власть, тот молодец и национальный герой. Кто против — ошибается, а то, чего доброго, и вовсе затесался в ряды национал-предателей.
Петр I укрепляет власть — великий император, достоин пятисотрублевой купюры. Декабристы хотели свергнуть правительство — больше не такие уж и герои. Пушкин, который предрекал, что «на обломках самовластья напишут наши имена», — молодой, наивный поэт. Пушкин, рассказывающий, как «страшен русский бунт, бессмысленный и беспощадный», — глубочайший философ, проникший в самую суть русской жизни.
Наконец, большевики до 25 октября 1917 года — разрушители России, а большевики после 25 октября 1917 года — хранители российской государственности.
Но поскольку последнее уж попахивает исторической шизофренией, то их искусственно разделили на в общем «плохого» Ленина и в целом эффективного Сталина — пусть и с издержками в виде миллионов жертв, которые не то чтобы оправдываются, но настойчиво объясняются. Пушкина так разделить не получается, и его все годы, прошедшие с двухсотлетия, стараются в политических контекстах просто не упоминать.
Это была, конечно, не историческая концепция в собственном смысле слова, а, скорее, подгонка истории под нужды современности. В таком виде история еще и выполняла функцию государственной идеологии, которую власть, оставаясь довольно слабой, выработать так и не смогла. А еще Филон Александрийский обратил внимание, что, когда не хватает силы навязать свою волю, прибегают к изобретательности.
Оптика, таким образом, уже была нарушена, фокус смещен, а взгляд замутнен. Но пока это был только взгляд назад, который стал отличаться причудливой близорукостью.
Но за полтора десятилетия в умах российской элиты кое-что изменилось, и эти ментальные изменения отразились и в словах президента, произнесенных им во время знаменитой «Крымской речи»:
«У нас есть все основания полагать, что пресловутая политика сдерживания России, которая проводилась и в XVIII, и в XIX, и в ХХ веке, продолжается и сегодня», — заявил тогда Путин и тем самым вновь сместил оптику. Теперь уже не прошлое воспринимается через призму настоящего, а современность видится российским властям сквозь призму тех представлений об истории, которые они навязали и обществу, и в конечном счете самим себе.
В этой новой системе координат британские власти не просто обвиняют Кремль в убийстве Александра Литвиненко и даже не просто пытаются дискредитировать неугодных им российских лидеров, а продолжают многовековую подрывную войну против самой российской государственности.
Западные журналисты не просто проливают свет на факты возможной коррупции в российской элите и даже не просто поднимают шумиху из давно обсосанных фактов, а выступают в роли передового диверсионного отряда в этой самой войне, о который уже официально заявляет российский Генштаб. Даже расследования злоупотреблений дружественных нам руководителей мирового футбола или допинга в отечественной легкоатлетической сборной укладываются в картину этого грандиозного заговора, уходящего своими корнями в глубину столетий.
А если вспомнить, что Ленин, как известно, возводил генеалогию большевизма к декабристам и Герцену, а Герцен бил в свой «Колокол» из того самого Лондона, где теперь каждую неделю появляется компромат против российских лидеров, да еще и основался Клуб «Открытой России» Михаила Ходорковского, то такие совпадения в любом болезненном разуме породят чудовищ.
Конечно, вся эта новая историческая дискуссия имеет и куда более прагматические смыслы. Разговорами о судьбе Мавзолея можно лишний раз отвлечь внимание от сложной экономической ситуации, напоминанием о «незаконной» передаче Донбасса — еще раз уколоть Украину. И все же главное — напомнить, что власть равно государство, государство равно страна, а значит, враги власти — это враги страны.
В этой оптике плохо только одно: достаточно снять «патриотические» очки и посмотреть на мир и историю своими глазами, чтобы увидеть, что все было не совсем так или даже совсем не так. В таких очках можно идти по прямой, проторенной дороге, но в момент, когда дорога петляет или обрывается, в момент, когда необходимо решать, куда идти дальше, они мешают. И даже в чем-то опасны: не ту дорогу можно выбрать.
