Цивилизация
Данные Росстата за декабрь 2014 года зафиксировали рост промышленного производства на 3,9% в сравнении c декабрем 2013 года, при том что за январь–сентябрь рост выпуска в промышленности составил лишь 1,5%. Также в декабре прошлого года впервые за много месяцев выросли оценки промышленных предприятий в рамках конъюнктурных опросов, которые проводит Центр экономической конъюнктуры Высшей школы экономики (декабрь 2014-го и январь 2015-го). Аналогичные результаты были получены Лабораторией конъюнктурных опросов в Гайдаровском институте.
Для объяснения этого вроде бы неожиданного феномена стоит внимательнее посмотреть на то, что означает девальвация для разных фирм и разных отраслей.
Безусловно, для компаний, которые зависят от импортных комплектующих, у которых были большие кредиты, особенно в валюте, стремительное падение рубля в конце 2014 года означало большие дополнительные издержки. У них ситуация ухудшилась.
Но одновременно есть целый ряд компаний и отраслей, которым девальвация помогла повысить рентабельность.
Одна из таких отраслей – металлургия, которая практически весь период после кризиса 2008–2009 годов находилась в депрессии. В середине 2000-х на мировом рынке был большой спрос на металлургическую продукцию, обеспеченный в первую очередь быстрорастущим Китаем. Но с лета 2008-го цены на металл стали снижаться, а затем в период кризиса заметно сократился объем строительства, что привело к еще большему сжатию спроса. Китай, нарастив к тому времени собственное производство металла, из чистого импортера превратился в экспортера металла, что стало дополнительным фактором стагнации на этом рынке. В общем, все посткризисные годы российская металлургия находилась в сложном состоянии.
И только на эффекте девальвации в конце прошлого года металлурги впервые за много лет стали получать заметную прибыль.
В частности, две недели назад на семинаре в Воронежском госуниверситете вице-президент Новолипецкого металлургического комбината с гордостью рассказывал, что НЛМК закончил прошлый год с очень хорошим финансовым результатом, а налоговые поступления в липецкий бюджет, в свою очередь, выросли на 60%.
Другая крупная отрасль, которая во всей этой ситуации с девальвацией и санкциями/антисанкциями получила определенный позитивный импульс развития, – это сельское хозяйство. Запрет на ввоз целого ряда продуктов в Россию, безусловно, ударил по потребителю и привел к росту цен. Но этот рост цен означает дополнительные доходы для производителей, возможность для них внедрять новые технологии, приобретать новое оборудование, повышать качество, выпускать новую продукцию. И насколько я знаю, в целом ряде регионов фирмы пытаются этой возможностью воспользоваться.
Хочу напомнить ситуацию 16-летней давности. Кризис 1998 года тоже сопровождался сильной девальвацией рубля. До кризиса – я хорошо помню это по Москве – мы покупали в магазинах йогурты, которые завозились из Германии. Это происходило ровно потому, что при старом «завышенном» курсе и чрезмерно высоких ставках по кредитам, обусловленных завышенной доходностью по ГКО, производить йогурты в России было невыгодно. Когда произошел обвал рубля, эти немецкие йогурты исчезли с рынка. Просто потому, что они подорожали в четыре раза и их стало невыгодно импортировать.
Но уже через полтора-два года в России появилось вполне нормальное производство приличных йогуртов, которые с тех пор есть в любом магазине.
Другой пример из той же серии: в тот кризис также мгновенно исчезли памперсы. Моему младшему ребенку тогда был один год, и я хорошо помню, как из зарубежных поездок привозил в Россию упаковки этих самых памперсов. Сегодня они вполне успешно производятся в России. И делают их те же самые фирмы, которые до 1998 года предпочитали ввозить их в готовом виде. Но в новых условиях, при новом валютном курсе им оказалось выгоднее организовать производство в России и занять эту нишу.
Безусловно, использование возможностей, которые дает девальвация, очень сильно зависит не только от действий фирм, но и от проводимой в стране политики. Причем не только на федеральном уровне, но и на уровне регионов. Потому что фирмы, которые сейчас получили дополнительные доходы, стоят перед понятным выбором.
Можно эти доходы инвестировать в развитие, а можно на них, как говорится, «сесть и подождать», на всякий случай конвертировав прибыль в валюту, или вообще вывести деньги из страны.
Этот выбор зависит, безусловно, от того, насколько руководители и владельцы компаний уверены в перспективах своего бизнеса и праве собственности на свои активы. В частности, для выбора предпринимателей в пользу инвестиций очень важна уверенность в том, что какой-нибудь дядя со связями в региональной власти или силовых структурах не придет к ним завтра и не отберет у них бизнес.
Что отличает нынешнюю ситуацию от 1998 года? С одной стороны, тогда у правительства совсем не было никаких резервов, финансовая система была на грани краха, федеральный центр находился в перманентном конфликте с Думой и регионами. И именно эти факторы для бизнеса были источником неопределенности и рисков. Сейчас у правительства есть значительные резервы, ЦБ в состоянии управлять банковской системой, а Кремль в рамках отстроенной в 2000-х «вертикали власти» контролирует и Думу, и губернаторов.
Тем не менее степень неопределенности сегодня оказывается, пожалуй, даже выше, чем тогда.
И это различие предопределяется как раз политикой. Тогда правительство, начиная с кабмина Примакова, предпочитало не предпринимать резких шагов. А то, что тем не менее делалось на практике, опиралось на активный диалог с бизнесом. При этом интенсивные дискуссии в элите в течение 1999 года сделали возможной выработку стратегии развития России до 2010 года. Разработка этого документа стала одной из первых инициатив Путина как премьер-министра, а технически он был подготовлен в специально созданном для этого Центре стратегических разработок под руководством Германа Грефа.
Результатом такого подхода стало формирование позитивных ожиданий в обществе и бизнес-среде, которые в сочетании с импульсами, порожденными девальвацией, стали одной из ключевых предпосылок для запуска и поддержания экономического роста.
Сегодня главной проблемой, на мой взгляд, является то, что власть, увлекшаяся поисками внешних и внутренних врагов, генерирует все новые шоки для экономики.
При этом у власти явно отсутствует какое-либо видение будущего – в лучшем случае речь идет о том, что через год-два цены на нефть снова вырастут и мы снова будем жить «как в 2000-е». Но в такой сценарий, по-моему, в реальности не верят даже те, кто его озвучивает.
В итоге возможные позитивные импульсы, которые в связи с девальвацией рубля уже возникли в ряде отраслей, не дополняются четкой и понятной для бизнеса долгосрочной экономической политикой. Дело даже не в том, либеральной она будет или нелиберальной. Дело в том, что сейчас людям внизу, которые готовы работать, совершенно непонятно, что будет завтра. Именно это порождает крайне высокую неопределенность, которая блокирует возможные инвестиции и экономический рост.
Кризис, как известно, порождает не только проблемы, но и возможности. Но чтобы эти возможности использовать, нужны определенные усилия, причем сегодня не столько от людей, которые находятся внизу, сколько от тех, кто наверху.
Люди внизу просто не понимают того, что сегодня делает власть. И не знают, понимает ли она это сама.
Автор – директор Института анализа предприятий и рынков НИУ ВШЭ
