Цивилизация
За три месяца геноцида в Руанде погибло, по разным оценкам, от полумиллиона до миллиона человек. Это при том, что все население страны в 1993 году, по данным Мирового банка, составляло чуть более 6 млн человек. Причем подавляющее большинство погибших были даже не застрелены, а зверски зарублены мачете. Что же случилось с людьми, почему они так озверели?
К началу 1994 года в Руанде уже более 20 лет правил президент Жювеналь Хабьяримана, пришедший к власти в 1973 году в результате военного переворота.
Экономика у него была устроена просто: главным и почти единственным экспортным продуктом Руанды был кофе.
Экономической дикостью, свойственной, к примеру, Ким Чен Иру или Фиделю Кастро, Хабьяримана не отличался. Устроено у него все было довольно разумно: кофе выращивался независимыми фермерами (никаких тебе колхозов-совхозов), но право экспортировать его имел лишь сам лидер Руанды, покупавший у крестьян кофе по фиксированной цене и присваивающий себе, таким образом, ренту.
Естественно, внутри страны продать кофе было практически невозможно: кому он здесь нужен, тем более в таком количестве. Кроме того, крестьянам было законодательно запрещено вырубать кофейные деревья даже на собственной земле – это грозило серьезными штрафами. Хотя наилучшей альтернативой кофейным деревьям в Руанде являются банановые – и с точки зрения земледелия, и по востребованности на внутреннем рынке. Таким образом, Руанда оказалась удивительной банановой республикой, в которой, по сути, было запрещено выращивать бананы.
Вообще говоря, всех диктаторов можно разделить на три типа – это принимаемый на уровне интуиции, но, конечно, не единственно возможный способ классификации диктаторских режимов.
Первый – классический «стационарный бандит» (термин и сама концепция были предложены знаменитым американским экономистом Мансуром Олсоном в конце прошлого века). При прочих равных условиях это наиболее «человечный» тип: диктатор заинтересован в том, чтобы собирать с подданных налоги не только сегодня, но и завтра, и послезавтра, и через пять лет. Он ориентирован на долгосрочную перспективу и не заинтересован в том, чтобы лишить этих подданных как физической возможности производства благ, так и стимулов к их производству, иначе в итоге сам останется ни с чем. Более того, такой диктатор будет даже в каком-то объеме производить общественные блага, в первую очередь защиту прав собственности, в противном случае у подданных опять же исчезнут стимулы к экономической деятельности, и диктатору не с чего будет собирать налоги. Именно такими «стационарными бандитами» было большинство диктаторов XX века.
Диктатор второго типа может попытаться организовать все общественное производство как одну большую фабрику и сам ее героически возглавить – именно так в общем и целом были устроены коммунистические диктатуры XX века.
Диктатор третьего типа может получать рентные доходы, никак не связанные с жизнедеятельностью подавляющего большинства его подданных, – нефть, газ, олово, никель и разные другие полезные ископаемые и не только они. Источниками рентных доходов могут быть, например, уникальное местоположение, уникальные климатические условия и вообще что угодно более или менее уникальное. В этом случае жизнь и хозяйственная деятельность подданных интересуют диктатора постольку-поскольку: лучше бы, конечно, этих никчемных людишек вообще не было, но, раз уж они есть, единственное, что от них нужно диктатору, – лояльность.
Хабьяримана умудрялся замечательным образом сочетать в себе черты всех трех типов диктаторов, и все у него было бы хорошо, если бы в начале 1980-х годов не стал проседать мировой рынок кофе.
Естественно, повлиять каким-то образом на мировую цену кофе руандийский диктатор никак не мог, поэтому сначала до нуля упала его рента, потом иссяк стабилизационный фонд. Какое-то время Хабьяримана даже спонсировал, по сути дела, производство кофе: его закупочная цена некоторое время превышала цену мирового кофейного рынка, но в долгосрочной перспективе такая политика, разумеется, ни к чему для него хорошему привести не могла.
Была даже сделана попытка переориентировать экономику с кофе на чай – вторую руандийскую экспортную культуру, но из этого тоже не вышло ничего хорошего: мировая цена на чай также падала. Народ беднел, причем в первую очередь обнищание коснулось молодежи, составившей впоследствии костяк карательных отрядов хуту.
Несмотря на действующий запрет, началась массовая вырубка кофейных деревьев. Здесь мы отвлечемся от злоключений Хабьяриманы и вернемся к хуту и тутси.
Подавляющее большинство населения Руанды (так же как и соседней Бурунди) составляли и составляют представители народа хуту, в незапамятные времена, по некоторым данным, в I веке н.э., вытеснившие населявших местные леса пигмеев тва. Этот народ – типичный представитель негроидной расы, говорит на языке группы банту. Основным промыслом хуту испокон веков было земледелие.
Этническое меньшинство тутси (перед геноцидом они составляли от 10 до 15% населения Руанды) – пришельцы из Северной Африки, обладают не таким черным цветом кожи, как представители коренных африканских народов, внешне они ближе к эфиопам. В отличие от хуту тутси – кочевники скотоводы.
В колониальные времена сначала немецкие, а затем бельгийские колонизаторы Руанды в своем правлении опирались в первую очередь на тутси, назначая именно их на различные должности в колониальной администрации. Более того, в 1990 году именно тутси начали организованную вооруженную борьбу с режимом Хабьяриманы, создав «Руандийский патриотический фронт». Можно себе представить, как относились друг к другу эти два народа при таких входящих.
Однако до тех пор, пока Хабьяримана был жив, несмотря на официальное нагнетание средствами массовой информации (в первую очередь радиостанциями) националистической истерии, направленной против тутси, и регулярные убийства на этнической почве, до массовой резни дело не дошло. Диктатор, судя по всему, понимал, что этот резерв лояльности подданных можно использовать только один раз, и довольно долго удерживал ситуацию на грани.
Все началось после того, как самолет с Хабьяриманой и президентом Бурунди Сиприеном Нтарьямирой был сбит из ПЗРК на подлете к столице Руанды Кигали. Кто это сделал, до сих пор точно неизвестно, обвинили, однако, сразу же тутси вообще и «Руандийский патриотический фронт» в частности. И – случилась резня.
Возвращаясь к теории диктатур, на сегодняшний день более-менее полной, внутренне непротиворечивой и сколько-нибудь законченной экономической теории диктатур не существует. Из имеющихся наибольший интерес представляют уже упомянутая теория «стационарного бандита» Мансура Олсона и теория диктатуры, разработанная канадским экономистом Рональдом Винтробом. Последняя, хотя и грешит целым рядом противоречий и не представляется в целом убедительной (трудно анализировать поведение диктаторов и экономику диктаторских режимов из Канады), интересна вот чем: по Винтробу, каждый диктатор существует в системе координат «репрессии – лояльность».
Причем самый распространенный в XX веке диктатор, по классификации Винтроба, – так называемый тинпот, цель которого – не мировая революция и не максимальная власть над подданными, а простое набивание своего кармана. Такой тинпот в ответ на внешний кризис увеличивает уровень репрессий для того, чтобы обеспечить уровень лояльности подданных, необходимый для сохранения диктатуры.
При этом, если есть возможность найти внутреннего, легко идентифицируемого «простым» человеком врага, диктатор может направить свои репрессии именно на этого врага. Тем самым решаются сразу несколько задач: подданные получают в свое распоряжение готового виновника своих бед (и это отнюдь не диктатор); в головах у них происходит патриотический подъем и, как следствие, единение с вождем и поддержка его мудрой политики, наконец, собственность репрессируемой этнической или социальной группы тоже чего-то стоит: диктатор может поделить ее между подданными, тем самым добиваясь еще большей их лояльности.
Другой стратегией в схожей ситуации может быть поиск внешнего врага и борьба с ним. Причем
враг должен быть по возможности слабым и географически близким: трудно долгое время поддерживать градус патриотического подъема на волне виртуальной борьбы с виртуальной же для подавляющего большинства «простых» людей Америкой или какой-либо другой далекой страной.
У стратегии борьбы с внешним врагом есть свои преимущества для диктатора: отсутствует в явном виде угроза гражданской войны и при прочих равных условиях можно добиться лояльности большего числа подданных (потому как добиться лояльности тутси для Хабьяриманы при выбранной им стратегии не было никакой возможности).
Есть, однако, у этой стратегии и существенные недостатки: от внешней агрессии практически невозможно получить какой-либо материальный бенефит, которым можно было бы поделиться с благодарным населением, увеличивая тем самым уровень его лояльности. На внешнюю агрессию более живо отреагирует мировое сообщество, доставив диктатору и его подданным массу материальных неудобств. Наконец, одно дело – доблестно резать мачете беззащитных тутси и совершенно другое – вести боевые действия против организованной армии соседней страны, какой бы неэффективной, необученной и плохо вооруженной эта армия ни была.
Думаю, именно с перечисленными недостатками выбора диктаторами этой второй стратегии связана меньшая для них ее успешность: как правило, после попытки «поиграть в войну» для поднятия лояльности подданных на фоне экономических проблем диктаторы, так или иначе, теряют власть.
Что же касается Руанды, еще какое-то время бойцы «Руандийского патриотического фронта» и бывшей народной милиции Уганды гоняли друг друга по окрестным лесам, но закончилось все полной победой «Патриотического фронта».
После победы РПФ создал в Руанде совсем не демократический, но весьма экономически успешный режим: темпы роста экономики Руанды в XXI веке вполне сопоставимы с китайскими периода самых активных реформ, а результаты борьбы с коррупцией напоминают результаты антикоррупционных реформ Михаила Саакашвили.
Более того, Мировой банк признал Руанду самой business friendly страной Экваториальной Африки, а в прессе (как местной, так и западной) страну довольно часто называют африканским Сингапуром.
Автор — к.э.н., доцент экономического факультета МГУ
