Цивилизация
Сорок лет спустя после смерти Петра Великого французский философ Гельвеций указывал в своих «Максимах», что радикальные революционные преобразования в той или иной стране, вызванные не общественной потребностью, а субъективной волей авторитарного гения, располагающего абсолютной властью, неизбежно выдыхаются с исчезновением просвещенного диктатора.
Ибо, пояснял Гельвеций, ни одна нация не может постоянно воспроизводить во власти людей, способных, а главное, сознательно намеренных эти преобразования продолжать. А это значит, заключал автор «Максим», что со смертью Петра Великого Россия была обречена вновь впасть в варварство.
Уточним: говоря о варварстве, Гельвеций имел в виду, разумеется, не национальную культуру и нравы, а состояние общества, включая уровень его социальной эмансипации, характер его взаимоотношений с властью, а также характер его экономики.
С этой точки зрения его прогноз был убедительно подтвержден и проиллюстрирован почти два столетия спустя опальным советским экономистом Александром Спундэ, чудом уцелевшим в сталинской мясорубке.
А.П. Спундэ видел причину послепетровского «варварства» в изначальной неэффективности «крепостной фабрики, созданной Петром Первым для решения непосредственной узкозлободневной задачи – преодоление военной слабости России».
В одном из своих трудов, увидевших свет лишь во времена хрущевской оттепели, Спундэ напоминает о том, что в XIII–XIX веках черная металлургия была одним из основных двигателей экономического прогресса. А затем он приводит выразительнейшую таблицу, из которой видно, что «поднятая Петром Великим на дыбы» Россия в 1718 году произвела 26 тыс. тонн чугуна, оставив далеко позади себя Англию и Францию. В 1740 году эта тенденция замедлилась: Россия – 32 тыс. тонн, Англия – 20 тыс. тонн, Франция – 17,7 тыс. тонн и североамериканские колонии Британии – 1 тыс. тонн.
Ну а дальше – обвал по нарастающей.
1830 год: Россия – 183 тыс. тонн, Англия – 629 тыс. тонн, Франция – 270,7 тыс. тонн и США – 167,7 тыс. тонн. 1860 год: Россия – 330 тыс. тонн, Англия – 3982 тыс. тонн, США – 934 тыс. тонн и Франция – 892,2 тыс. тонн.
Результат этого отставания российское общество испытало на себе в 1917 году.
Так вот, опираясь на этот анализ и справедливо видя в «сталинской индустриализации» прямое повторение петровских «реформ», Спундэ в одной из своих тайных рукописей уже на рубеже сороковых и пятидесятых годов предсказал случившийся в конце прошлого века коллапс «социалистической экономики», повторив, возможно, сам того не осознавая, давнишний прогноз Гельвеция.
Разумеется, сегодня каждый благонадежный россиянин знает, что Англия специально наращивала производство чугуна, чтобы навредить России. Но от Гельвеция и Спундэ было бы несправедливо требовать признания, что регулярное «впадение России в варварство» намеренно провоцировалось западными ненавистниками нашего Отечества.
Поэтому они и возлагали ответственность за российскую стагнацию на неизменность отношений между авторитарной властью и инертным обществом, неспособным к самостоятельному осознанию и артикуляции своих гражданских интересов и прав.
Это явление нельзя назвать чисто русским: вся Европа тоже прошла когда-то через крепостное право и через абсолютизм. Специфичность России заключается в том, что эти социальные характеристики неизбежно воспроизводятся на каждом витке ее исторического существования.
Еще совсем недавно многие политологи и экономисты, как в России, так и на Западе, считали, что вовлеченность России в рыночную экономику, ее постепенное врастание в мировой экономический процесс могут естественным образом предотвратить ее очередное сползание в державную закостенелость. По существу, сторонники такой точки зрения игнорировали тот очевидный факт, что и в дореволюционные времена рыночная экономика в России тоже была не в состоянии изменить традиционную природу ее власти.
Как замечал тот же Александр Спундэ, «национальный русский капитал даже в условиях, обеспечивающих высокую норму эксплуатации, не мог компенсировать миллиарды, проедаемые помещиками, сановниками, полицейской машиной и т.д.».
Впрочем, столь же наивными представляются и надежды тех, кто надеялся и, может быть, все еще надеется на то, что «нарождающийся в России средний класс» станет преградой для авторитарных тенденций в постсоветской власти, ибо еще в конце прошлого века народник Николай Михайловский констатировал очевидную склонность отечественного предпринимателя к государственной экономике:
«Европейской буржуазии самодержавие – помеха, нашей буржуазии – опора». Согласитесь, ведь как в воду глядел!
Действительно, достаточно посмотреть, чему сопротивляется сегодня наша новая «буржуазия», и станет ясно, что ее поведение полностью укладывается в формулу Михайловского. А сопротивляется она тому, чего она не умеет и чему она не хочет учиться – состязательной, то есть конкурентной экономике, которая существенно отличается от нашей «экономики фаворитизма».
В этом смысле дореволюционные реальности нашего «вассального капитализма» полностью совпадают с сегодняшними. Вплоть до трагикомических исключений в виде феномена «белых ворон». Таких, например, как Савва Морозов, который открыто заявлял премьер-министру Сергею Витте о необходимости «покончить с самодержавием» и финансировал большевиков. И таких как Михаил Ходорковский, который вслух мечтал об установлении в России парламентской республики. Правда, второму повезло чуть больше. Спустя век после самоубийства (изрядно похожего на убийство) в Каннах Саввы Морозова Михаил Ходорковский был приговорен всего лишь к длительному тюремному заключению и, в конце концов, оказался в Европе.
В этом контексте возникает закономерный вопрос: а какую бы роль отвел бы Владимиру Путину на нынешнем этапе российской истории прозорливый Гельвеций? Увидел бы он в российском президенте нового Петра Великого? На первый взгляд Владимир Владимирович Петра Алексеевича в чем-то даже обошел. Он не только «то академик, то герой, то мореплаватель, то плотник», но еще и зоолог, планерист, археолог, пожарный, историк и даже географ. Судя по всему, в ближайшее время он займется еще и языкознанием. Но вот поднял он Россию вовсе не на дыбы, а всего лишь с колен, да и то, если верить официальной пропаганде.
Поскольку с «выплавкой чугуна», то есть с производством конкурентоспособной продукции, а в целом и с экономикой дела у нас обстоят, как известно, не ахти как хорошо.
А вот что же касается склонности к авторитаризму, то, согласитесь, Владимиру Владимировичу в этом отношении до первого русского императора безмерно далеко, не говоря уже о «чудесном грузине».
Кстати, тезис о том, что деспотический характер власти в России является органическим противовесом имманентному бунтарству «непросвещенного» русского народа настойчиво вбрасывался в общественное сознание уже в те годы ельцинского правления, когда о существовании Владимира Путина еще никто не слышал. Так что давайте не будем стрелять в пианиста, он всего лишь следует отечественным традициям.
Точно так же, как следует отечественным традициям председатель Конституционного суда Валерий Зорькин, сокрушающийся об отмене крепостного права, этой главной скрепы русского общественного единства. И чем, скажите, этот его недавний вопль души отличается от вполне патриотической инициативы дворян Козловского уезда, которые еще в 1767 году обратились к государыне-императрице с требованием не учить грамоте «подлых людей», дабы они не могли подавать «доношения» на знатных и заслуженных дворян?
Тем более что проблема защиты властвующих персон от нареканий «подлых людей» была и остается главным императивом нашей власти на всем протяжении российской истории. Так что вставать с колен, чтобы по-прежнему оставаться на месте, привалившись к державному забору, право, не имело никакого смысла.
Разве для того, чтобы показывать «кузькину мать» соседям и прохожим.
