Цивилизация
В далеком 2009 году заметку о роли прозрачности в современном мире «Transparency is the new objectivity» Дэвид Вайнбергер заканчивает следующими словами: «Объективность — это механизм, на который вы полагаетесь, когда ваше медиа не может предоставить вам ссылки на первоисточники. Наши медиа теперь могут».
Под «нашими» Вайнбергер имел в виду новые медиа, скорость и простота использования которых позволяют каждому, минуя редактора и цензуру, распространять и получать абсолютно любую информацию.
За последние годы прозрачности — в виде блогов и социальных сетей, мобильных телефонов, платежных систем, видеорегистраторов и прочего — появилось еще больше. Но несмотря на первоисточники и обилие фактов, понятнее мир не стал. Возможно, потому что факты — это не особое явление природы, а просто то, что мы договорились считать фактами.
Нечто становится фактом только тогда, когда не находится достаточно веских причин назвать это вымыслом.
Факты сами по себе — без объяснения, вне контекста — ничего не значат. «Чистых данных» попросту не существует. Контекст воссоздается толкованием, обобщением, реконструкцией. Любое же толкование — это всегда идеология. Любое объяснение — это комплекс технических, социальных, когнитивных фильтров, набор стереотипов и предрассудков, коллекция установок и привычек — словом, все, что помогает обернуть новое и пугающее в знакомую и понятную картину мира. Факт приобретает смысл лишь в культурном слое.
Чего стоит наш факт, если он является таковым лишь по нашему мнению? Факт имеет значение только тогда, когда с ним соглашаются наши оппоненты. Однако подобное согласие всегда имеет под собой иные, внешние основания: оно базируется на причинах, находящихся за пределами данного факта.
Предлагаемый факт может убедить нас в чем-либо исключительно в том случае, если мы заранее готовы его принять.
Лучшей машиной для производства фактов являются массмедиа — они убедительны уже в силу масштаба своих аудиторий, своей популярности, охватываемого пространства и времени. Каждый зритель и слушатель верит СМИ тем больше, чем больше таких же, как он (по его собственному мнению), видят и слышат то же самое. Аудитория сама создает свои медиа (и сообщаемые ими факты) — и делает их легитимными, так же как жертва в определенном смысле создает своего палача и орудия своей пытки.
Таким образом, именно факт (не выдумка) оказывается идеальным средством манипуляции. Поэтому в тот момент, когда массмедиа преподносят нам что-либо как факт, — скорее всего, нас уже обманули.
Новые медиа — блоги и социальные сети — в лучшем случае играют черными: реагируют на новости, разоблачают ложь и пропаганду массмедиа, проверяют информацию, публикуют дополнительные сведения, но не формируют собственную повестку дня.
Одна из причин несостоятельности новых медиа, недоверия к ним со стороны аудитории — присутствие в этой среде все тех же пропаганды и манипуляций. То, что начиналось «снизу», задумывалось как оружие пролетариата, средство воздействия сознательных граждан и недовольных потребителей на бесчеловечные институты, очень быстро было освоено государством и бизнесом в своих интересах.
В связи с украинскими событиями ярче всего это проявилось в распространении (в том числе с помощью социальных сетей) пропаганды, подделок, слухов, «свидетельств очевидцев» и скандальных разоблачений.
Другая причина в том, что новые медиа не рассказывают ничего принципиально нового. Что мы узнали от WikiLeaks, Сноудена и Навального?
Что военные в ходе своих операций убивают ни в чем не повинных людей? Что стреляют в журналистов не случайно? Что государство следит за своими гражданами и за всеми, за кем может? Разве новость то, что богатые воруют, чтобы стать еще богаче? Что политики опираются на олигархов, в лучшем случае рассуждая: «он негодяй, но он наш негодяй»?
Что же изменилось, когда сотни тысяч дипломатических депеш оказались в интернете? Когда бывший сотрудник спецслужб рассказал, что если мы пользуемся электронной почтой, то нашу переписку можно прочитать? Или когда мы узнали про шубохранилища в домах руководителей государственных компаний, у нас открылись глаза? Утечки и разоблачения коренным образом повлияли на наше отношение к героям этих историй? Или на наши действия?
Изменилась ли ситуация на Украине после того, как в Интернет попала запись телефонного разговора посла США на Украине Джефри Пайетта с помощником госсекретаря Викторией Нуланд в феврале 2014 года? Услышали ли американцы и европейцы что-то новое в откровениях польского министра Сикорского, просочившихся в прессу несколькими месяцами позже?
Все, на что способны новые информационные технологии в публичной сфере, — это раскрыть секрет Полишинеля.
Да, это тоже важно — нарушить заговор молчания, произнести вслух то, о чем все давно думают. Но не более.
Прозрачность не помогает нам узнавать факты. Знание причин не помогает лучше понимать происходящее. И несмотря на скорость цифровых средств коммуникации, нам все равно требуется время, чтобы разобраться. В этом смысле за последние сто лет мы мало изменились.
Может быть, кто-нибудь понимает, что сейчас происходит на Украине? Чей телефонный разговор нужно прослушать, чью переписку прочитать, чтобы разобраться в ситуации?
Обнародование точной информации о крушении малайзийского боинга повлияет на отношения между участниками конфликта или на наше мнение о них?
А какие факты заставят нас изменить свои взгляды на палестино-израильскую войну? Есть еще что-то, чего мы не знаем? Ответ на извечный вопрос «кто первый начал» приблизит нас к решению проблемы? Даже если предположить, что можно установить некую «истинную причину» противостояния, — как этот факт поможет примирению враждующих сторон?
Самого главного мы все равно не видим. Как принимаются важные решения? Кто участвует в обсуждении принципиальных вопросов и какими мотивами руководствуется? Почему делается выбор в пользу кровавого конфликта и человеческих жертв, а не диалога и долгого, болезненного пути к компромиссу? Как просчитываются последствия действий, каковы истинные цели игроков?
Наверное, поэтому нам никогда не будет достаточно прозрачности. Можно уставить камерами каждый клочок земной поверхности — и что-то всегда останется за кадром.
С другой стороны, прозрачность частной жизни вовсе не иллюзорна. Государство и бизнес собирают массу информации о своих гражданах и клиентах, используют их частную переписку, телефонные переговоры и интернет-серфинг в качестве доказательств их противоправных действий или оснований для коммерческих предложений.
В 1975 году Мишель Фуко в работе «Надзирать и наказывать» экстраполирует идею Паноптикона — идеальной тюрьмы, придуманной Иеремией Бентамом в конце XVIII века, — на общество в целом. Социальная реальность (как и жизнь заключенных в камерах людей), записанная на видео, зафиксированная на фото, становится прозрачной для власти. Сама же надзирающая власть остается невидимой. И потому нельзя определить, за кем она наблюдает в данный момент. Может, власть и вовсе уснула. Но, скорее всего, прямо сейчас она смотрит именно на тебя.
Таким образом, прозрачность как условие тотальной слежки не только не противоречит теориям заговора, но напротив — выступает их механизмом. Чем больше деталей мы узнаём о мировой закулисе, тем больше убеждаемся в ее существовании.
Так прозрачность, не успев стать основой нового миропорядка, оборачивается элементом наиболее дремучих представлений общества о самом себе.
Прозрачность сама по себе ничего не значит без власти, без возможности повлиять на кого-либо. В таком случае информация, добытая благодаря прозрачности, используется как основание или оправдание насилия.
Джулиан Ассанж не может использовать добытые им факты так, чтобы заставить государство поступить по-своему. Но государство может.
Наиболее ясно место факта в политике определил Джордж Буш-старший, комментируя в августе 1988 года в рамках своей президентской кампании уничтожение месяцем ранее американским ракетным крейсером «Винсеннес» (USS Vincennes) иранского гражданского Аэробуса А300 рейса Iran Air 655 c 290 пассажирами на борту: «Я никогда не стану извиняться за Соединенные Штаты, мне не важно, каковы факты, — я не из тех, кто извиняется за Америку».
Возможно, идея прозрачности утопична в конце концов, потому, что все самые невероятные рассекреченные и опубликованные СМИ сведения являются, согласно терминологии Бодрийяра, симулякрами, подделками действительности, ничего общего с настоящей жизнью не имеющими.
Любой наидостовернейший факт, ставший известным благодаря медиа, ничем не отличается по своей природе от самого безумного вымысла. Все правдивые истории и неопровержимые доказательства остаются порождением гиперреальности, соотносятся с «реальной реальностью» произвольно и непредсказуемо, повинуясь собственной, внутренней логике и потому не способны доказывать и подтверждать ничего, кроме самих себя.
Теперь вокруг нас все прозрачно, но по-прежнему ничего не видно.
