Цивилизация
Есть две вещи на этом свете, которые сейчас занимают меня больше всего. Это смерть (как к ней подготовиться внутренне). И ненависть. Которой сейчас вокруг так много, что кажется, будто горят где-то символические торфяники, как это было несколько лет назад в Москве, когда мы все сидели в сплошном дыму.
Со смертью — все понятно. Ее, как известно, нет.
Но не в том религиозном смысле, который, мне кажется, является уловкой и заблуждением. А в самом простом. Очевидном. Который шепчет тебе, что либо есть ты, и тогда она, смерть, отсутствует, либо победила она, но ты об этом уже никогда не узнаешь.
Недавно я это увидел так ясно, как бывает только в полусне, на тонкой грани между провалом в беспамятство и еще отслеживающим себя сознанием.
Я жил несколько дней в домике под Рязанью и вот однажды вечером ощутил это новое знание как мыслительную вспышку, как грубый и простой образ, зависший в воздухе шебуршащейся метафорой.
В моем домике уже был зажжен свет, и тьма близлежащего леса вплотную подступила к оконному стеклу с той стороны. Я что-то читал, но вдруг ужасно захотел спать. Не выключая свет, я закрыл глаза и вдруг услышал шуршание. Я снова открыл глаза и увидел ночную бабочку, бьющуюся в стекло из глубины ночи, и вдруг понял, что умирание — это и есть бабочка. Только как бы «обратная». Перелетающая из комнаты, напоенной медовым светом бревенчатых, а потом обшитых залакированными досками стен, — туда, где тьма, ночной ветер, несуществующий Серый Волк, леший и Баба-яга.
И если встать и приблизить сейчас свое лицо к темному и прохладному окну, то ты переживешь тот самый, так многих живущих страшащий, стремительный переход.
Все, что мучило тебя, радовало в этой комнате, все, что вызывало скуку или желание, — все закончится, как только ты сдвинешь свое лицо на пять сантиметров вперед. Всего пять сантиметров. И больше ничего не будет.
И только за тобой останется пустая желтая освещенная комната, про которую ты даже не вспомнишь с сожалением, потому что и вспоминать ее тоже будет некому.
Это было так четко, так сильно и так прекрасно, что я даже расхотел спать.
И теперь часто, когда я иду по улице, я иногда ловлю себя на мысли, что вот сейчас уже можно было бы благополучно умереть. Увидев на прощание блеск неба, яркое окно машины, последний день осоловевшего от жары лета.
Это очень плодотворное ощущение.
Золото моих волос
Тихо переходит в седость.
— Не жалейте! Все сбылось,
Все в груди слилось и спелось.
Это написала Цветаева. И хотя ее собственная жизнь показала, что не все так по-гётевски просветленно спелось и закончилось у самой Цветаевой, это не отменяет силы и правды этих стихов.
Я благодарен людям, которые любили меня, надеюсь, они благодарны мне, я рад, что я родился в России, я никогда не хотел бы отсюда уезжать, я видел другие страны, я любил тебя в Париже и дружил с вами в Берлине, я написал стихи, которые никто бы не смог написать, кроме меня.
По-моему, это круто.
Можно уже никого и не обременять.
Но тут уже приходит вторая тема и стучит кулачком.
— Открой дверь, — говорит она. — Это я, твоя ненависть.
Вы заметили, что мы последнее время в прямом смысле сочимся ненавистью?
Это особенно видно благодаря интернету. Если раньше, чтобы пойти на конфликт, тебе надо было, по крайней мере, обладать физической храбростью, то сейчас — не требуется даже она. За тебя все сделают клавиши. И основная война идет именно с помощью них.
Это от безнаказанности.
И безответственности.
Буковки якобы не болят.
Поэтому мы пишем в сети то, что мало кто мог бы себе позволить сказать человеку в реальном времени и сокращенном до вытянутой руки пространстве. Готовность человека стать злой и веселой обезьяной отлично доказал один, уже давнишний, перформанс-эксперимент.
Вы многие про него знаете и читали, но я все равно напомню.
В 70-х годах известный мастер перформансов Марина Абрамович провела эксперимент: она неподвижно стала в одном из выставочных центров и разложила перед собой огромное количество разнообразных предметов: от молотка с пистолетом до акварельных красок. При этом присутствующим разрешалось взять любой из этих предметов и делать с Мариной все, что им захочется.
Поначалу люди стеснялись, но потом разошлись и стали делать вещи, которые раньше не могли в себе и предположить. Причем они не только делали, но даже и хохотали при этом.
Они раздели ее, разрисовали и порезали. «Я хотела показать одну вещь: это просто удивительно, насколько быстро человек может вернуться в дикое пещерное состояние, если ему это позволить», — сказала потом Марина Абрамович. Перформанс был остановлен охраной музея, когда один из посетителей взял пистолет.
Но самые жирные подарки нам дарит, как известно, не художник. А зритель. И уже упомянутый интернет.
Под статьей, напомнившей про этот перформанс-эксперимент Абрамович, было много комментариев. Но лучший, конечно, был вот этот (я его сохранил):
— Еще бы голая встала в позу мама моет пол, а потом сказала, что все мужики одинаковые. Мы звери! )))
Тут все прекрасно. И фрейдистское про «маму, которая моет пол», и предположение, что если человек, не ровен час, в этой позе стоит, то твое последующее сексуальное поведение вполне оправдано.
И теперь, когда я читаю многих своих знакомых в интернете, я понимаю, что они сами от этого человека ушли недалеко. Или просто к нему вернулись.
А ведь некоторые из них даже пописывают стихи.
Больше ненависти, господа!
Больше ненависти.
Ненависть, как известно, спасет мир. Это еще Достоевский говорил.
