Цивилизация
20-я годовщина подписания Беловежских соглашений побуждает вновь вспомнить то время, поразмышлять над тем, какие факторы привели к распаду СССР и можно ли было его предотвратить. Конечно, этой теме посвящена огромная литература, но мне хочется рассмотреть те драматические события прежде всего на основе личных воспоминаний.
Впервые с наличием в союзных республиках, точнее в Грузии, настроений к выходу из Союза я столкнулся в феврале 1989 года, когда был на ежегодном симпозиуме по физике низких температур в Бакуриани. В конце работы симпозиума я выступил совсем не по его теме — с докладом, посвященном развитию страны в период НЭПа. После окончания заседания на банкете грузинские физики, люди вполне рациональные, неожиданно заговорили об оккупации Грузии Красной Армией в феврале 1921 года, добавив при этом, что Грузия должна стать самостоятельной.
Я обратил их внимание на то, что участие Грузии в составе СССР экономически ей выгодно в силу существовавшего разделения труда. Мне возражали, утверждая, что Грузия станет жить еще лучше, когда станет самостоятельной.
Прошел еще год, экономическое положение страны продолжало ухудшаться, и разговоры о выходе из СССР стали все громче звучать в Прибалтике, прежде всего в Литве, которая первая заявила о своем желании стать независимой в марте 1990 года. На одном из собраний общественности в Колонном зале как-то обсуждались эти вопросы. Некоторые выступавшие говорили, обращаясь к прибалтийцам, что в это трудное время мы должны быть вместе, тогда будет легче преодолеть кризис, потому что мы все в одной лодке. Мне запомнился ответ Казимиры Прунскене, будущего премьер-министра Литвы: «Мы не садились в эту лодку, нас туда затащили».
После ГКЧП перспективы сохранения СССР еще более ухудшились: почти все республики заявили о своей независимости. Нежелание искать компромисс в рамках Союза показало и совещание представителей правительств союзных республик, которое состоялось в Таллине в сентябре 1991 года. Российскую делегацию на совещании возглавлял министр экономики Евгений Сабуров. Я был там как эксперт и видел, с каким трудом ответственные представители республик шли на взаимные уступки по конкретным вопросам. Так, например, делегации прибалтийских стран и Украины заявили о своем намерении ввести в 1992 году собственные валюты. Российская делегация поставила естественный вопрос: что же будет с оставшимися в этих республиках рублями, не хлынут ли они в Россию, разгоняя там инфляцию? И предложила образовать рабочую группу для обсуждения всех этих проблем, Это предложение поддержали делегации республик, которые не планировали введение своей валюты, в частности Белоруссия. Зато оно встретило решительный отпор со стороны оппонентов, в первую очередь делегации Украины. Ее представители заявили, что введение своей валюты — это внутреннее дело суверенных государств, вмешательство в которое недопустимо. При этом они прекрасно понимали, что, не желая обсуждать вопрос о судьбе рубля — платежного средства других суверенных государств, они подтверждают свою готовность действовать вопреки их законным интересам.
После окончания заседания, на котором обсуждалась эта проблема, я спросил у члена украинской делегации Василия Ланового, будущего министра экономики Украины, как он относится к возможности повышения Россией цены на газ для его республики с ориентацией на мировые цены в том случае, если торговые отношения станут носить межгосударственный характер. И услышал в ответ, что тогда Украина повысит цены за прокачку газа, поставляемого в Европу. На мое замечание, что это будет означать торговую войну и целесообразнее вместо этого улучшать отношения внутри СССР, стремясь его сохранить, он ничего не ответил.
При обсуждении валютного вопроса на совещании проявилось стремление некоторых республик переориентировать свою экономику на сотрудничество с капиталистическими странами вместо прежних связей с другими советскими республиками. Отказ от рубля, по их мнению, облегчал эту задачу. На таллинском совещании эту точку зрения откровенно выразил советник эстонского правительства известный шведский банкир Бу Краг. Он заявил, что восстановление экономики России займет по крайней мере лет 20—30, рубль будет продолжать обесцениваться и потому надо быстрее вводить собственную валюту, а для межгосударственных платежей использовать доллар. Мне тогда показалось, что он излишне пессимистически оценивает перспективы России, но, к сожалению, его прогноз оказался довольно точным.
Несмотря на стремление некоторых республик к независимости, сохранение СССР в решающей степени зависело от позиции России. Этому их стремлению фактически содействовали российские власти, стараясь ослабить власть союзного центра. После того как Борис Ельцин летом 1990 года стал председателем Верховного совета РСФСР, была принята декларация о государственном суверенитете РСФСР, предусматривавшая приоритет российских законов над союзными.
На практике это привело к тому, что Россия вскоре перестала платить часть налогов в союзный бюджет. По данным Министерства финансов СССР, с начала 1991 года предприятия РСФСР перестали перечислять в союзный бюджет налоги на прибыль, так что российская задолженность за январь — август составила около 30 млрд рублей. Этому примеру последовали и ряд других республик, в частности, задолженность Украины за тот же срок составила около 8 млрд рублей.
В руководстве СССР понимали, к чему это может привести. Я помню разговор со своим хорошим знакомым, директором Института физики твердого тела академиком Юрием Осипьяном, близким в то время к президенту СССР Михаилу Горбачеву, накануне выборов президента России в июне 1991 года. Он заметил: «Если победит Борис Ельцин, то СССР развалится». Честно говоря, я ему тогда не поверил и счел это пропагандистским ходом в антиельцинской кампании.
После ГКЧП негативное отношение Ельцина к сохранению СССР лишь усилилось. Дело было не только в понятном желании избавиться от Горбачева. Тогда никому и в голову не могла придти мысль о «тандеме». Окружение Бориса Николаевича предоставляло ему и экономические аргументы в пользу самостоятельности России. Мне, как и другим экономистам, которые находились внутри процесса обсуждения назревших реформ,
осенью было известно, что за независимость России выступает Егор Гайдар, команда которого в это время завершала подготовку идеологии реформ. Помимо достижения прагматической цели — войти в правительство, для чего требовалось идти навстречу желаниям Ельцина, у него были и содержательные соображения: шоковые реформы было легче провести не в СССР в целом, а в масштабах России, во главе которой стоял очень популярный в тот момент лидер.
Кроме того, в России, как и в других республиках, было распространено мнение о том, что в их хозяйственных трудностях виноваты другие. Каждая республика считала, что либо ее обманывает центр, либо она теряет от товарообмена с другими республиками из-за неправильно установленных цен. В России сторонники распада СССР исходили из того, что в этом случае произойдет переход на мировые цены в торговле между республиками, который будет ей выгоден из-за наличия таких конкурентоспособных товаров, как нефть и газ, а мировые цены на них значительно выше внутренних. Это был примитивный подход, не учитывающий всех сложных взаимосвязей в экономике. Более строгие научные расчеты, проведенные в начале 90-х годов под руководством академика Александра Гранберга, показали, что производственная кооперация и взаимная торговля между республиками в рамках СССР была выгодна всем республикам, хотя и в разной степени. Большой рынок единой страны позволял развивать производство даже тех видов продукции, которые не выдержали бы конкуренции на мировом рынке. При этом СССР строился на принципах специализации в масштабах всей страны, позволявшей в той или иной мере обеспечивать взаимодополняемость структур региональных экономик. Заместить неизбежные потери из-за разрыва связей при распаде страны обращением на внешние рынки было бы в любом случае весьма затруднительно из-за явной нехватки валютных ресурсов.
Однако выгоды большого рынка могли быть реализованы только при сохранении единого экономического пространства, проведения назревших экономических реформ, устранении перекосов в ценах, с тем чтобы они лучше отражали рыночные условия. На деле уже с конца 80-х годов под влиянием нарастающего кризиса республики стали вводить ограничения на вывоз продукции, массовый характер приняло невыполнение договоров о поставках и сокращение прямых связей между предприятиями, находящимися в различных республиках.
На фоне слабости власти в центре каждый стремился спасаться в одиночку, хотя именно в той тяжелой ситуации оптимальным было бы действовать сообща. Экономические кризисы время от времени случаются в разных странах, но они, как правило, не ведут к их распаду.
Большое негативное воздействие на перспективы сохранения СССР оказал тот факт, что после ГКЧП республиканские номенклатуры увидели возможность избавиться вообще от всякого контроля центра. Оказывало сильное влияние и дальнейшее ухудшение положения на потребительском рынке, после того как Ельцин в конце октября 1991 года на съезде народных депутатов объявил о предстоящей либерализации цен и это вызвало предсказуемую реакцию населения и предприятий. Граждане бросились скупать товары, а производители и торговые организации стали задерживать товары на своих складах до того времени, когда они получат право повысить цены. В этих условиях Беловежские соглашения не вызвали заметного недовольства населения, так как люди полагали, что хуже уже быть не может, не осознавая всех последствий такого решения.
Вместе с тем было бы неверно считать неизбежным такой ход событий. Утверждение о том, что СССР был империей, которая неизбежно должна была развалиться, является примитивным упрощением. Взаимоотношения между центром и республиками мало напоминали те, которые в империях наблюдались между метрополией и колониями. Стремление к самостоятельности было у республик с самого начала образования СССР, но существовали скрепы, которые его объединяли. К ним относились бюрократические методы партийно-государственного аппарата, включая органы госбезопасности, стремление развивать экономику страны как единый комплекс с выгодным для всех республик разделением труда, коммунистическая идеология, интернациональная по своей сути.
К концу 80-х годов все эти скрепы ослабли, была разрушена вера в коммунистическую идеологию, правящая партия потеряла свой авторитет, бюрократическая система управления экономикой, заменявшая рыночные взаимоотношения административным торгом, утратила свою эффективность. И, тем не менее, на мой взгляд, еще сохранялась возможность найти новые скрепы. Решающим в распаде великой страны оказался политический фактор, а точнее, отсутствие политической силы, заинтересованной в ее сохранении.
Михаил Горбачев не смог или не захотел пойти на раскол КПСС и опереться на ту ее прогрессивную часть, которая была готова к трансформации партии в сторону социал-демократии, что дало бы возможность провести рыночные реформы при сохранении целостности страны.
А такие члены партии были, о чем свидетельствует создание в 1989 году демократической платформы в КПСС, которая при поддержке генсека могла бы стать реальной силой.
Такой поворот дал бы возможность отказаться от явно устаревших элементов в традиционной коммунистической идеологии типа неприятия частной собственности на средства производства, сохранив одновременно преемственность тех ее положений, которые являются общими и для социал-демократии, например, приверженность принципу справедливости. В результате можно было бы избежать произошедшего разрыва связи времен, разрушения консолидирующей роли традиции, которая противодействовала центробежным тенденциям. И если уж не суждено было сохраниться СССР, то его распад можно было сделать более постепенным и менее болезненным.
Опыт распада СССР показывает, насколько важно в критические моменты истории руководству страны опираться на те политические силы, которые привержены прогрессивным переменам и в то же время понимают недопустимость делать их «через колено», без учета интересов населения. И это урок нынешним власть имущим, которые много говорят о необходимости модернизации и одновременно блокируют развитие политических сил, способных ее поддержать.
Автор — ведущий научный сотрудник Института экономики РАН.
