Все против всех

Последние несколько недель принесли очередную порцию поводов задуматься о том, почему российское общество остается настолько несовременным и настолько политически примитивным, что власти не чувствуют себя в опасности вне зависимости от того курса, который они проводят или намереваются проводить.

Истоки многих наших проблем, мне кажется, стоит искать в совершенно особом способе восприятия как действительности, так и самих себя, который присущ значительному количеству — если не большинству — свободно мыслящих россиян. Примеров тому достаточно.

Начнем с самого болезненного — с Украины. Что происходит между нашими странами? Между ними идет пусть необъявленная, но война. Вопреки всей нашей исторической близости. Вопреки связанности людей личными узами. Достаточно посмотреть в социальных сетях «обмен мнениями» на эту тему между людьми, не так чтобы радикально отличающихся по своим жизненным позициям, чтобы осознать это в полной мере.

Что необходимо ныне тем, кто не приемлет продолжающегося конфликта? На мой взгляд, прежде всего понимание того, что война не нужна ни русским, ни украинцам. Что каждая утраченная жизнь равноценна. Что любая развязанная взрослыми война — это преступление перед их детьми, вне зависимости от того, «справедлива» она или нет.

Любое сходство позиций должно использоваться для консолидации сил мира, а выяснение расхождений стоит отложить до лучших — во всех отношениях — времен.

Сегодняшние конфликты — это не «тотальные войны» середины ХХ века; сопротивление народов стран, инициировавших конфликт, критически важно для их прекращения. Вспомним хотя бы Вьетнам. И поэтому нужно использовать любой шанс для выстраивания единого антивоенного фронта — но для этого сейчас не делается ровным счетом ничего.

Радикализм становится источником самоуважения; рассудительность — критерием нерешительности; итоги могут воплотиться лишь в бесконечном конфликте.

Совсем недавно российское — ну или, по крайней мере, московское — общество было взбаламучено кампанией по «реновации» жилья. За считаные дни был организован митинг, на который вышли несколько десятков тысяч человек. Очевидно, что тема расселения уже неотделима от больших выборных кампаний 2018 года — но при этом именно с их наиболее яркими потенциальными участниками — Дмитрием Гудковым и Алексеем Навальным — оказались связаны если и не самые скандальные моменты мероприятия, то его «послевкусие».

Но если координаторы этого московского протеста хотят добиться позитивного результата, они должны максимально солидаризоваться друг с другом, воздержаться от любых оскорбительных и двусмысленных предположений в адрес коллег и действовать сообща.

Не стоит делать вид, что в России сейчас есть политика — и, соответственно, что среди диссидентов имеются политики. Есть власть и общество — и разумная часть последнего должна желать максимальной консолидации. Рискну предположить, что никому из упомянутых лиц следующий год не принесет электоральных побед, и потому важнее всего для них выстроить систему взаимодействия и сделать нынешние митинги образцом для последующих мобилизаций, а не считаться, кто больше вывел на улицы людей и под каким лозунгом.

Люди — не бараны, они быстро разочаровываются в акциях, которые не приносят результата. А если не сложить все частные проекты во что-то общее, результата точно не будет.

Если уж речь зашла о следующем годе, очевиден вопрос о президентской кампании. На прошлой неделе Михаил Касьянов официально отказался от выдвижения в президенты в 2018 году от ПАРНАС — единственной несистемной партии, которая имеет шансы увидеть своего кандидата, зарегистрированным для участия.

Не нужно быть пророком, чтобы предположить нереальность ситуации, при которой в бюллетене окажется фамилия Алексея Навального. Совершенно невозможным выглядит и участие в выборах кого бы то ни было от «Яблока», кроме собственника этой партии Григория Явлинского, — и таким образом критически настроенный по отношению к власти фланг оказывается полностью свободным. Даже более свободным, чем он был в 2012 году с присутствием на нем достаточно привлекательной (со всеми оговорками) фигуры Михаила Прохорова.

Казалось бы, в такой ситуации самое логичное — найти человека, не страдающего амбициозностью и при этом очевидно не уличенного в недостойных поступках и обладающего заслугами пусть и в далеких от политики сферах, и предложить его обществу вместе с программой перехода в будущем от президентской республики к парламентской.

Однако с полной уверенностью можно предположить, что ничего подобного не произойдет. Современные российские диссиденты (повторю, политиками я их назвать не могу) не смогут договориться о кандидате и закончат, скорее всего, невнятными призывами к бойкоту выборов или чему-нибудь подобному, хотя без некой объединяющей фигуры в 2024 году им тоже ничего не «светит».

Между тем стоит напомнить, что в двух самых успешных трансформациях, которые имели место в Восточной Европе на рубеже 1980-х и 1990-х годов — в Польше и Чехословакии, — лидерами общественного мнения стали не политики, а профсоюзный активист и драматург. Именно такие фигуры могли бы объединить и недовольных россиян, если бы они были недовольны властью больше, чем друг другом.

Мне кажется, что причины постоянных неудач российского протеста обусловлены в меньшей мере жесткостью противостоящей ему административной системы и в большей мере неспособностью самих несогласных организоваться в относительно сплоченную силу. Последнее происходит из ряда ложных посылок и ошибочных стремлений, которые свойственны большинству тех, кто недоволен существующим положением вещей.

Во-первых, практически все, кто сегодня любит в России свободу, воспринимают ее — увы и ах! — не более как независимость, в том числе и чуть ли не в первую очередь от других таких же граждан. Быть или ощущать себя свободным означает не быть скованным обязательствами, условностями и порой даже приличиями.

Собственное восприятие реальности воспринимается как безусловно истинное — и практически любой несогласный оказывается таким же противником, как и власть, против которой выступает активист.

Индивидуализм, видимо, присущ в России всем. Но отличие власти от общества в данном случае обусловлено тем, что верхам есть что защищать, и поэтому они держатся вместе. Их противникам, у которых по сравнению с ними ничего нет, мало что может помешать меряться своими «эго», банить бывших друзей, из принципиальных соображений разваливать коалиции и тешить себя количеством подписчиков в социальных сетях, увеличивающимся после каждого безрассудного заявления — причем тем быстрее, чем безрассуднее оно выглядит.

Во-вторых, стоит обратить внимание на то, что взаимные трения внутри лагеря недовольных становятся тем сильнее, чем меньшими успехами они могут похвастать. Какими бы впечатляющими ни выглядели сегодняшние митинги, они остаются меньше, чем на Болотной и Сахарова в 2011–2012 годах, когда все лидеры протеста вместе стояли на одной сцене, а организацией выступлений руководил самый адекватный, на мой взгляд, из современных диссидентов — Владимир Рыжков.

При этом в то время у несогласных были свои лидеры в числе депутатов Государственной думы, Евгений Урлашов был только что избран мэром Ярославля, а Галина Ширшина и Евгений Ройзман готовились победить в Петрозаводске и Екатеринбурге. Та же РПР-ПАРНАС, которая с тех пор успела расколоться как минимум дважды, оставалась единой партией, в которой состояли наиболее яркие активисты. Сегодня, на мой взгляд, у протестантов гораздо более слабое присутствие на общественной сцене — но разногласия в их рядах куда заметнее.

Долгое время всем казалось, что растоптать оппонента есть лучшее средство выгодно подать самого себя, но теперь ясно, что первое не гарантирует второго.

В-третьих, сегодня те, кто пытается противостоять существующему режиму, отказываются понимать, что харизма действующего лидера «по определению» более масштабна, чем любого потенциального претендента. Именно поэтому движение недовольных должно быть максимально демократично и чуть ли не обезличено; оно должно противопоставлять не абстрактного Навального конкретному Путину, а народную массу — бюрократии, причем первая должна быть демонстративно более демократичной, солидарной и толерантной, чем вторая.

Если власть может позволить себе считать «кто не с нами, тот против нас», то протестующие не могут позволять себе такой роскоши; тут правильнее полагать, что «кто не с ними, тот наш».

Если власть может повторять «разве Путин может быть неправ?», то на противоположной части спектра сомнение в лидерах должно быть перманентным — в отличие от сомнений в самоценности движения и в возможностях масс. Но всего этого как не было, так и нет сегодня в России.

Те, кто сегодня в России не любят власть, очень часто подтрунивают над ней за ее демонстративное восхваление «традиционных ценностей»: общинности, консерватизма, предпочтения личного общественному. Однако, мне кажется, в справедливом отторжении этих архаических черт слишком многие из тех, кто устремлен в будущее, ушли в другую крайность — от тотального единомыслия к войне всех против всех. К войне, которая сегодня ведется всё ожесточеннее — но за всё более иллюзорные цели…