Цивилизация
Легкий юноша, швыряющий камень, парящий, словно в балетном па, графически черный на фоне серой перспективы бульвара Сен-Мишель — одна из самых красивых фотографий Мая-1968 в Париже. Крупно: слегка потертый, но безупречно белый манжет и широкопалая кисть, удерживающая сразу три булыжника, орудие интеллигенции. А под булыжниками, известное дело, — пляж. И: «Революция происходит сначала в людях, а потом в действительности».
Революционная волна почти пятидесятилетней давности изменила миропорядок в большей степени, чем даже войны тех же лет и противостояние двух систем. То есть рамка миропорядка осталась прежней, а сознание западного мира, и даже почти непроницаемых восточноевропейского и советского — расширилось.
Сегодняшний протестный прилив, поднимающий все лодки, не менее заметное и значимое явление, чем правопопулистский поворот в большой политике и настроениях буржуа.
Происходит интерференция популистской и антипопулистской волн.
И в этом смысле протестная волна десятых годов XXI века сравнима с революционным цунами 1960-х — и по масштабам, и по значению. И даже по креативности — лозунги десятых иной раз не хуже слоганов шестидесятых годов. Хотя надо признать, что, например, «Je suis Charlie» — наследник по прямой «Все мы — немецкие евреи».
600 тысяч бастующих во Франции 17 мая 1968-го, 2 миллиона — 18 мая, 6 миллионов — 20-го. 29 апреля 2017 года встала Бразилия — профсоюзы сообщили о протестах в 26 штатах и о выходе на улицы 40 миллионов человек.
40 миллионов бразильцев и несколько десятков задержанных 1 мая на подступах к площади Таксим в Стамбуле. Второй эпизод не менее значимый, потому что в Турции режим жестче, в Бразилии все-таки либеральная демократия, а в Турецкой Республике после референдума — нелиберальная демократия, точнее, авторитаризм.
300 тысяч человек на площади Виктории в Бухаресте скандируют: «Отставка!» В Москве 3 тысячи человек участвуют в акции «Надоел!». Где больше весит голос одного человека? С поправкой на внешние условия, перспективы ареста, свойства политического режима. В этом уравнении 300 тысяч могут быть равны 3 тысячам.
80 тысяч протестующих на улицах Будапешта в связи с давлением на Центрально-европейский университет. 5 тысяч петербуржцев вышли на акцию против передачи Исаакиевского собора РПЦ. Для сегодняшней Венгрии это много. Для сегодняшнего Питера, где винтят даже неистовых вегетарианцев, — очень много.
Поводы разные: где-то, как в Бразилии, утомленный многодесятилетним транзитом от чего-то к чему-то народ возражает против, будем честны, необходимых реформ; где-то, как в Румынии, граждане недовольны элитами, которые пытались с помощью закона выписать себе индульгенцию на коррупцию.
Природа протеста тоже разная. Как и форма. «Оставайтесь с нами!» — скандировали 2 тысячи немцев на улицах Берлина, размахивая флагами Евросоюза и обращаясь на голландском к голландцам перед выборами в Нидерландах. Это и протест против правого популизма, и письмо соседям, и предъявление собственной позиции. Нет инстанции, которая могла бы прислушаться к этим людям, — только другие люди.
Если угодно, это горизонтальный протест-письмо.
Венгрия и Польша — массовые протесты против правопопулистских властей. Трудно назвать граждан этих стран, спонтанно формирующих надпартийные движения, равнодушными к судьбам своих стран. Здешних мини-царей ждут нелегкие времена.
Российский протест становится все более интересным — трещит по швам морально устаревающий посткрымский общественный договор 2014 года: «Невовлечение в политику в обмен на Крым, чувство великой державы и тысячелетнюю историю побед без поражений». Революция, прежде всего этическая, происходит в головах.
В 1960-х было движение «альтернативистов». Нынешние протестующие тоже на свой лад «альтернативисты», потому что как минимум формируют альтернативную повестку, указывают иерархическим структурам и бюрократии, что на самом деле является важным для людей; как максимум — хотят смены власти. Хотя в известном смысле они, протестующие, уже и есть власть. Для них важны свои микросообщества и микроавторитеты, а большая власть с ее большой повесткой лишь выступает в качестве фоновых декораций или источника глупости и глухоты.
За долгие годы власти любых уровней разучились спрашивать у людей разрешения или хотя бы мнения. Что характерно, протестующих нельзя упрекнуть в том, что они выходят на улицы без повода. Всякий раз у людей лопается терпение. Их провоцируют. И тем самым — политизируют.
Протест — явление инфекционное.
Полицейскими дубинками он не лечится — можно только загнать болезнь внутрь, но рано или поздно она все равно прорвется. Май 2012 года отлился мартом 2017-го. Ничего политического — только этика. Превращающаяся, правда, в политическую этику.
Май-1968 начался с того, что студентов мужского пола не пустили в женское общежитие. В результате распространения протестной инфекции во всеобщей забастовке встала вся Франция, вплоть до почтальонов, а генералу де Голлю уличные граффити рекомендовали отправиться в родной город Коломбе-ле-Дез-Эглиз. Все закончилось гигантской голлистской манифестацией 30 мая в Париже, на которую, правда, никто никого не сгонял и даже не платил денег. Больше того, голлисты победили на парламентских выборах в июне. Но Франция, да и весь западный мир, стали совсем иными.
Как, кстати, и Советский Союз после августа 1968-го, ввода войск в Прагу. Думали, заморозки пришли навеки. А они лишь сделали неизбежной оттепель 1985-го.
