Цивилизация
Самое туманное место Москвы
В Москве по состоянию на 1912 год работали шесть ночлежных домов. Большинство их них концентрировались в районе самого грязного, злачного и опасного места Москвы — на Хитровской площади.
Русский писатель и журналист Владимир Гиляровский в «Москве и москвичах» сравнивал этот район со столицей Великобритании: «Лондон мне всегда представлялся самым туманным местом в Европе, а Хитров рынок, несомненно, — самым туманным местом в Москве». Он называл Хитровку «шевелящейся гнилой ямой»
Все ночлежные дома назывались по фамилиям владельцев: Степанова (потом Ярошенко), Ромейко (потом Кулакова), Румянцева, Бунина. В одной из них — «ляпинке», знаменитом в конце XIX века бесплатном ночлежном доме в Большом Трехсвятительском переулке — как считается, закончил свою жизнь знаменитый художник Алексей Саврасов.
Один из современников автора картины «Грачи прилетели» вспоминал:
«Его можно было встретить на улице, одетого зимой в старую рваную бабью кацавейку и худые опорки, подвязанные веревкой. Он, академик, крупный творец русского пейзажа, за бутылку водки пишет для «Сухаревки» — всемосковского воскресного рынка — на скорую руку по памяти, пейзажи, подписывает их двумя буквами «А. С.», и рынок торгует ими, продавая по два-три рубля за штуку».
Вообще среди ночлежников было немало «чистой» или бывшей «чистой» публики, отмечал писатель Петр Боборыкин: «Обездоленные и впавшие в нищету отбросы общества приходят каждую ночь согреться и получить место хоть на полу — отставные офицеры, бывшие помещики, старые барыни, выгнанные чиновники. Некоторые бывают весьма прилично одеты».
В надворном флигеле дома Ярошенко квартира № 27 называлась «писучей» и считалась самой «аристократической» на всей Хитровке. Одно время здесь жили даже «князь с княгиней» (на самом деле просто дворянин, без титула). «Слепой старик с беззубой старухой женой, которой он диктовал, иногда по-французски, письма к благодетелям, своим старым знакомым, и получал иногда довольно крупные подачки, на которые подкармливал голодных переписчиков», — рассказывал Гиляровский.
Впрочем, большая часть контингента была не столь благородных нравов. Вот как описывали различные ЧП газеты того времени. Например, 14 июня 1901 года, согласно публикации «Московских Ведомостей», крестьянину Егору Гомарскому, ночевавшему в доме Ярошенко на Хитровской площади, приснилось, что помещение горит: «В припадке галлюцинации Гомарский с криками: «Горим, пожар, пожар» бросился с нар к окну и выскочил из него с высоты третьего этажа на мостовую, где его подняли с тяжкими ушибами и отвели в Яузскую больницу».
«Московский Листок» рассказывает о двух случаях, произошедших в 1904 и 1907 годах в том же доме.
«Мещ. Дмитрий Конюхов, находясь в нетрезвом виде, затеял из-за каких-то пустяков ссору с мещ. Алексеем Романцевым. Конюхов сшиб с ног Романцева и откусил у него правое ухо».
«Кр. Егор Гречухин, 32 лет, поссорился со своей сожительницей, кр. Натальей Шегрышевой и всадил ей в бок вилку по самую рукоятку. Шегрышеву отправили в Яузскую больницу».
Обитатели ночлежек не упускали ни шанса обогатиться за счет соседей. Так, «Московские Ведомости» рассказывают, что в ночь на 29 января 1910 года с 18-летней крестьянкой Прасковьей Ашиной, случайно попавшей в дом Кулакова, «случился нервный припадок, и несчастная впала в бессознательное состояние»: «Окружавшие ее хитровцы не преминули воспользоваться беспомощным состоянием и сняли с нее буквально всю одежду, вплоть до нижнего белья, обувь и платок, стоящие 20 р., и скрылись».
Нездоровая атмосфера
В 1902 году под предводительством Гиляровского была устроена экспедиция в дом Ярошенко. Перед постановкой на сцене пьесы по произведению Максима Горького «На дне» Константин Станиславский, Владимир Немирович-Данченко и некоторые артисты Московского художественного театра отправились на Хитровку, чтобы увидеть самую гущу низшей жизни, а также проникнуться атмосферой своеобразной романтики, царившей в этом месте.
Впечатления остались неизгладимые. «Подвал, похожий на пещеру. Потолок — тяжелые, каменные своды, закопченные, с обвалившейся штукатуркой», — описывал уже в своей пьесе увиденное Горький.
Дом Ярошенко был примечателен не только своими гостями. Именно здесь располагался самый злачный на всю улицу трактир, который в народе называли «Каторгой». Гиляровский пригласил своего приятеля из «Русских ведомостей» Глеба Ивановича Успенского в это злачное заведение. Шум, ругань, драка, вонь, звон посуды пугали Успенского, который ежеминутно твердил: «Уйдемте отсюда», умоляя своего друга-затейника покинуть «Каторгу» и навсегда забыть об этом кошмарном месте.
Слева от владения Ярошенко между Хитровской площадью и Свиньинским переулком стояла «Кулаковка», получившая прозвище «утюг» из-за выдающегося на рыночную площадь угла фасада. Напротив дома Кулакова, в 12-м доме по Подколокольному переулку, находилось владение статского советника Сергея Румянцева. В двухэтажном здании располагались не менее излюбленные местными жителями трактиры — «Сибирь» и «Пересыльный».
Самым чистым и спокойным из всех считался дом Бунина. Вход туда был с переулка, а не с площади, как у остальных. Некогда городская усадьба рода Лопухиных в течение ста лет передавалась из рук в руки, пока не стала городской ночлежкой. Здесь жили люди, имевшие хоть какую-то работу, профессиональные нищие и разные мастеровые, которые занимались шитьем шапок, жилеток, штанов и прочего краденного тряпья для базара. Портных нередко звали раками, потому что они в буквальном смысле пропивали последнюю рубаху и никогда не выходили из своих нор.
«Двух- и трехэтажные дома вокруг площади все полны такими ночлежками, в которых ночевало и ютилось до десяти тысяч человек. Эти дома приносили огромный барыш домовладельцам. Каждый ночлежник платил пятак за ночь, а «номера» ходили по двугривенному», — писал Гиляровский. Отмечалось, что плата за аналогичную площадь в благоустроенной квартире «для приличных» была куда ниже.
Условия при этом совершенно не соответствовали расценкам. Такие дома чаще всего бывали переполненными, люди там буквально задыхались: если по нормативам на человека полагалось 10 куб. м воздуха, то по факту каждому доставалось не больше 7,5 куб. м. А поскольку посетители селились в несколько ярусов — на нарах и под ними, и курить им не запрещалось, а проветривались помещения крайне редко, то воздух был еще и грязным. Не говоря уже о таких «мелочах», как распространение клопов и вшей — с ними, кстати, первое время, пока не стали устраивать обязательные бани, боролись паяльными лампами.
«Действительное число ночующих в ночлежных домах в 2-3 раза превосходит нормальное количество. Сохранить здоровье человеку при таких условиях невозможно. Атмосфера бывает в особенности к утру настолько удушлива, что лампы едва горят, и на нарах то тут, то там слышится бред спящих…
Сами ночлежники говорят, что всю ночь проспать нельзя: задыхаешься и приходится босому, потному раза 3-4 ночью выбегать на крыльцо, чтобы подышать свежим воздухом»,
— писал в 1902 году экономист Владимир Святловский.
Ночлежки были постоянными очагами инфекционных болезней, а в периоды эпидемий они превращались в ворота, через которые недуг проникал в город и распространялся дальше. К примеру, эпидемия холеры 1909 года в Москве бушевала главным образом среди обитателей Хитрова рынка. В некоторых домах мужчин и женщин не селили раздельно, поэтому в ночлежках также периодически случались вспышки венерических болезней.
На выдумку хитра
Работа ночлежек обычно выглядела так: обитателей запускали внутрь в 17-19 часов. Обычно к этому моменту перед домами, особенно бесплатными, выстраивалась длинная очередь, поскольку спрос явно превышал предложение. «Люди жались друг к другу, корчились, топотали ногами, ругались, проклиная тех, кто так долго не отворяет дверей», — вспоминал писатель Семен Подъячев, которому самому доводилось быть клиентом ночлежки. Те, у кого были деньги, грелись сбитнем, тут же продаваемым предприимчивыми разносчиками.
Когда двери распахивались, то без каких-либо опросов ночлежники анонимно проходили через кассу (в случае платности), оставляли в кладовой на хранение свои вещи и бежали или в палаты, или в буфет, если он там был.
Скорость была важна: если не занял мест на двухъярусных нарах с металлическими подголовниками вместо подушки, то приходилось спать под ними или в проходах, а то и на улице — если места заканчивались.
Во всех ночлежных домах России действовало правило, что пьяные (даже выпившие пива) на ночлег не допускались. Утолять жажду предлагалось безалкогольными напитками — в некоторых домах в стоимость ночи также включался кипяток. Однако крепившуюся на цепи к чану металлическую или глиняную кружку к утру уже, как правило, умудрялись украсть, поэтому побаловаться чайком могли лишь те, кто заблаговременно запасся своей тарой.
Попасть в ночлежку можно было до полуночи, после чего двери учреждений закрывались, а хождение по коридорам запрещалось. В шесть часов утра ночлежников будили пронзительным звонком, а еще через 15 минут раздавался второй звонок и сторожа принимались кричать: «Эй, все вон отсюда! Живо!» К девяти утра все посетители должны были покинуть ночлежку, а в помещении проводилась уборка.
Тем временем обитатели ночлежек пытались заработать себе на следующую ночь в тепле, кое-какую еду и выпивку. Например, в доме Румянцева была целая квартира «странников». «Здоровеннейшие, опухшие от пьянства детины с косматыми бородами; сальные волосы по плечам лежат, ни гребня, ни мыла они никогда не видывали, — писал Гиляровский, — После пьяной ночи такой страховидный дядя вылезает из-под нар, просит в кредит у съемщика стакан сивухи, облекается в страннический подрясник, за плечи ранец, набитый тряпьем, на голову скуфейку и босиком, иногда даже зимой по снегу, для доказательства своей святости, шагает за сбором.
И чего-чего только не наврет такой «странник» темным купчихам, чего только не всучит им для спасения души! Тут и щепочка от гроба господня, и кусочек лестницы, которую праотец Иаков во сне видел, и упавшая с неба чека от колесницы Ильи Пророка».
В 1880-х годах вблизи Смоленского рынка жил человек, знавший наизусть всех московских филантропов обоего пола и охотно, за процент, сообщавший их адреса заинтересованным нищим, пишет Вера Бокова в «Повседневной жизни в Москве в XIX веке»: «Каждое утро, часов в восемь, к нему приходили клиенты, и он лично отводил каждого к подходящему благодетелю, а потом ждал у ворот и отбирал половину вырученной суммы. Все «таксы» московских благотворителей он также знал наизусть».
Хитровские ночлежки просуществовали до 1923 года, пока их не ликвидировали окончательно. В 1928 году на месте бывшего рынка был разбит сквер, а позже там построили школу, которую затем преобразовали в колледж, снесенный в 2009-м. В 2013 году обсуждался проект создания парка, но он так и не был осуществлен.
