Цивилизация
Валерии 33 года. В пятницу она с двумя детьми села в поезд и приехала в Москву. Я звонила за комментарием одному из ополченцев Славянска и неожиданно услышала в трубку растерянное: «Вы в Москве? Можете помочь? Куда моей жене обратиться? Она сегодня приезжает». Я помогла ей найти адрес отделения миграционной службы, а в благодарность Валерия согласилась дать мне интервью.
— Почему вы решили приехать в Москву?
— Муж принял решение, и мы уехали. Мне 33 года, у меня двое детей: дочке — 14, а сыну скоро шесть. Мы с мужем в разных местах уже пару месяцев, он сражается, я с детьми. Это ж когда начнется обстрел, чем он сможет мне помочь? У него свои задачи, а у меня одна: сберечь детей. Я сама металась, не знала, что делать, ведь у нас семья. Мы с четырнадцати лет вместе. У нас были планы, дочь прекрасно рисует, дом хотели купить… А потом он позвонил и сказал: «Ты завтра уезжаешь с детьми, это не обсуждается». Мы собрали какие-то вещи, что летом носим, потому что я же с двумя детьми, много вещей просто не потяну. Из города выпустили на удивление спокойно. Меня вывозил друг семьи. На выезде из города украинские военные проверили багажник.
— В Москве вас кто-нибудь ждал?
— Сестра с семьей уже здесь, мы сейчас все вместе живем у них в Реутове. Ей 22, она приехала в Москву 9 марта. Ее муж был на заработках в Москве, он на стройке здесь работает, а она одна с двухгодовалым ребенком сидела в поселке в 10 км от Славянска.
— Там тоже опасно?
— Ну, грохот и выстрелы оттуда слышно прекрасно, и с Карачуна (гора Карачун под Славянском высотой 167,6 м, где дислоцируются украинские силовики — участники АТО. — «Газета.Ru»), и с самого города. Он когда 8 марта к ней приехал, она ему четко сказала: «Либо ты остаешься, либо я еду с тобой, мне очень страшно одной, здесь все идет к войне». Они когда ехали, правда, надеялись потом вернуться, когда все утрясется, а оно, наоборот, обороты только набирает.
— Месяц назад в Славянске было не так страшно…
— Не так страшно было даже еще неделю назад. А сейчас по центру города лупят из «мух» (РПГ-18), что там у них на Карачуне… Неделю назад еще бои шли на окраинах города. А сейчас они бомбят в городе с Карачуна больницы, садики, это страшно.
— Муж остался на Донбассе?
— У меня, кроме мужа, в Славянске остались мама и сестра с мужем. Я бы хотела забрать маму, но она не захотела уезжать. Для того чтобы ее сюда перевозить, надо хотя бы зацепиться в Москве… Может, Славик («народный мэр» Славянска Вячеслав Пономарев) чем-то поможет… Я за них переживаю очень сильно. Здесь-то мирно, в Москве. Я здесь в первый раз, город очень уютный, постройки красивые. Конечно же, я приехала со Славянска, где почти все друг друга знают… И вообще тяжело оставлять дом. Чувствую себя, будто неприкаянная. И когда война в душе поселилась, уже никак не избавиться от него, от этого чувства войны. Вчера созванивалась с мамой, она сказала, что сестру мою осколком зацепило. Говорит, несерьезно. Обстреливали завод «Строймаш» в Славянске, а он окружен жилыми домами, многоэтажками.
— Ваш муж в ополчении?
— Да, он в ополчении. Я не хочу называть его имени, не хочу ему навредить. У него не крупные задачи, сейчас он охраняет госпиталь в Андреевском переулке, где их раненые лежат. Виделись мы с ним редко в последнее время. Что именно он делал изо дня в день, я не знаю.
— Когда он решил присоединиться к ополчению?
— Он пошел в ополчение в марте, когда силовики начали вывозить оружие с шахты Володарского в Артемовске. У него много переживаний. Он борется за землю, на которой живут его дети, и за землю, на которой его дедушка воевал с фашизмом. Сколько у нас было разговоров… Он говорит мне: «Ну как так, моя бабушка пережила войну, она все еще жива, дед мой воевал с фашизмом, почему нацизм возрождается, нашу землю уничтожают?»
— А почему нацизм возрождается? Вот пришел к власти Порошенко.
— Ну а почему тогда стрелять еще сильнее стали? Если государство должно быть единым, почему власть услышала только тех людей, которые вышли на Майдан? Неизвестно, почему они не посчитались ни с кем. Я больше чем уверена, что и в Западной Украине есть люди, которые думают иначе, не как на Майдане.
— Мужа пытались отговорить?
— Конечно. Какая женщина не будет отговаривать своего мужа воевать?! Пыталась, уговаривала уехать, бросить все и уехать, неважно куда, куда-нибудь, где нет войны. Просила его. «Везде хорошо, где нас нет», — так он мне отвечал. Почему, говорит, я должен бросать свою землю и бежать. Еще он вот как это объяснял: пусть это не громкая работа — сапожник, делал ремонт обуви, но он мастер своего дела. Он работал всегда сам на себя и говорил, что не сможет просто ни на кого работать. Еще и это его сдерживало. А я последние два года делала посуду из красной глины. Нужно сделать гипсовую форму, а потом обработать. Наш цех работал в основном на Западную Украину.
— А вы от них отсоединиться хотите.
— Но ведь не вся посуда в Славянске на запад шла. Здесь были и цеха, которые работали в основном на Россию и процветали. И если бы был выезд нормальный из города, все было бы у них хорошо. Но я сомневаюсь, что сейчас очень удобно заниматься бизнесом со Славянском. Чтобы кто-то приехал, а тем более из России, за посудой…
— Муж ваш, когда шел в ополчение, подозревал о таких последствиях, что вам придется бежать из города, опасаясь за жизнь своих детей?
— Мы надеялись до последнего, что этого не придется делать. И что мы останемся вместе, всей семьей.
— Просто когда ополченцы захватывают административные здания, здания полиции, это не может не привести к каким-то ответным мерам со стороны государства.
— Ну а почему тогда не привело к таким же последствиям происходящее на Майдане?
— Привело, там же тоже погибшие были.
— Их же не обстреливали. И вообще, почему они сказали, что хотят в Европу, и не спросили, кто еще хочет в Европу.
— Ну так их никто в Европу не взял.
— Господи, ну я не знаю, как вам объяснить. Да мы разные люди с Западной Украиной, поймите, мы по-разному смотрим на мир. Я сталкивалась с ними, они же за людей нас не считают. И потом, коррупция, против которой Майдан стоял. Кого же они привели? Тех же самых?!
— Вы уже работу нашли?
— С работой мне помогла свекровь моей сестры. Я помогаю готовить обеды в одном кафе на Чистых прудах. Свекровь моей сестры позвонила мне на следующий день после того, как мы приехали, попросила помочь. Пять дней в неделю по 1,5 тыс. в день. Я боюсь потерять работу, поэтому в УФМС ходила не я, а моя сестра.
— И что сказали в УФМС?
— Статус беженца мы можем получить только через шесть месяцев, а пока это все будет оформляться, наши дети не смогут ни в школу, ни в садик ходить, ни в больницу. Я вообще думаю, что возвращаться некуда. Наш город настолько маленький, что его можно стереть с лица земли за пять минут. Живем в двухкомнатной квартире в Реутове, нас трое и трое детей получается. Пока так — на съем отдельного жилья надо заработать.
— А муж не планирует к вам сюда приехать?
— Я очень хочу, чтобы он приехал… Он говорит, что приедет, но, думаю, он меня просто успокаивает, что будет до последнего там… Я, например, никогда в жизни от него не ожидала того, что он пойдет в ополчение. Честно говорю: никто из нашей семьи этого от него не ожидал. Я горжусь, но радости мне это не приносит. Запретить ему я не смогла, потому что это воистину мужской поступок. Вот только было бы это все не зря… Не хочется, чтобы получилось так, как с теми людьми, которые были на Майдане. Они боролись за одно, а получилось то же самое. И они сейчас сами это понимают.
— А вы что думаете? Может быть, все это зря?
— Я не знаю. Просто не хочется, чтобы снова власть безбожно грабила народ.
— А с Пономаревым они знакомы?
— Просто борются за одно дело.
— И как вам Пономарев? Я просто когда с ним встретилась, он на меня произвел впечатление довольно пугающее.
— Я его не знаю… Что там происходит, меня в это не посвящали… Конечно, когда мой муж пошел в ополчение, он не знал, насколько все это будет серьезно… Он шел с чистой душой и с чистой совестью. Кто что там сейчас делает — он не может отвечать за других людей. Конечно, я всегда опасалась за мужа, чтобы он вел себя правильно, ошибок не совершал. И сейчас у него несколько изменилось отношение к тому, что происходит. Если честно, я просто не уверена, что ему бы позволили уехать вместе со мной, даже если бы он захотел. Я с вами об этом говорить не могу. Его либо с этой стороны пристрелят, либо с той. Я боюсь ему навредить, понимаете? Я просто знаю, что он поседел за последние два месяца.
