Цивилизация
С известного хирурга Паоло Маккиарини, неоднократно обвинявшегося коллегами в нарушении этических норм, дезинформации и подтасовке результатов научных исследований, несколько недель назад были сняты все обвинения. Об этом сообщили авторитетные научные журналы Nature и Lancet.
Паоло Маккиарини, профессор регенеративной медицины Каролинского института, создал технологию пересадки биоинженерной трахеи. Сейчас он работает и в России — в Краснодаре, где на средства полученного в 2011 году мегагранта был создан Центр регенеративной медицины.
«Газета.Ru» не раз писала о достижениях Паоло Маккиарини: о первой проведенной в России по мегагранту операции по пересадке трахеи; о первой пересадке ребенку «скроенной на вырост» биоинженерной трахеи; о создании первого биоинженерного пищевода. Однако в начале прошлого года репутация хирурга оказалась под угрозой: коллеги обвинили его в нарушении этических норм и фальсификации результатов проведенных операций. Речь, в частности, шла о смерти пациентов, которым была пересажена трахея из полимерного каркаса, засеянного стволовыми клетками. В мае этого года был опубликован отчет независимого эксперта профессора Бенгдта Гердина, который заявил, что Маккиарини виновен.
Однако этот отчет был неокончательным заключением, и расследование было продолжено специально собранной комиссией врачей.
Несколько недель назад руководство Каролинского института, изучив все материалы, объявило, что ученый не нарушал этических норм и его деятельность была полностью оправданной. Корреспонденту отдела науки удалось встретиться с хирургом и поговорить с ним о том, как на самом деле началась история с обвинениями и как она завершилась.
— Профессор Маккиарини, прежде всего разрешите поздравить вас с тем, что все обвинения с вас были сняты…
— Спасибо большое.
— …и спросить: обвинения в ваш адрес были достаточно громкими и широко тиражировались СМИ. Однако опровержение вышло довольно скромно — нельзя сказать, чтобы оно активно распространялось. Как можно объяснить такую ситуацию?
— В июле прошлого года, когда появились все эти обвинения, я сказал, что не буду давать комментариев и интервью до тех пор, пока расследование не будет закончено. Это моя принципиальная позиция: я ничего не заявлял, не объявлял и дал шанс руководству Каролинского института говорить от моего имени. С другой стороны, всем известно, что СМИ любят скандалы и не любят признавать, что они были неправы. Теперь, когда правда о том, что я невиновен, наконец-то утверждена, журналисты могут чувствовать себя некомфортно. Поэтому я не удивлен такой ситуацией.
Журнал Lancet проявил себя как достаточно эмоциональное издание: спустя неделю после того, как было вынесено решение о моей невиновности, они раскритиковали и Каролинский университет, и профессора Гердина, и его заявления СМИ, и то, как он проводил расследование.
Знаете, известному человеку очень просто испортить репутацию, а восстановить ее сложно. Однако мои коллеги не увидели ни единого доказательства моей вины.
— Однако вас обвиняли в том, что вы не интересовались состоянием ваших пациентов после операций, в том, что вы публиковали данные о здоровье людей спустя 5 и 12 месяцев после пересадки трахеи, но на самом деле не собирали их. Все это выдумано?
— Я хотел бы рассказать о том, как вся эта история начиналась, — об этом мало кто знает. Изначально все обвинения были предъявлены группой немецких ученых, которые работали в соседней с моей лабораторией. В феврале 2014 года они получили от шведского правительства грант на реализацию научного проекта, автором которого на самом деле был я. Они получили 5 млн шведских крон. Когда я узнал о том, что они получили деньги за мою научную работу, я заявил об этом, о нарушении ими этических норм, уличил их в плагиате. Была создана комиссия, которая доказала факт плагиата. После этого они обвинили меня. Я не считаю, что это месть, это ответная реакция. Разумеется, университет должен был начать расследование и поручил профессору Гердину разобраться в ситуации. У него были все возможности провести расследование так, как он хочет. Он заявил, что я виновен в нарушении научной этики. При этом он не поговорил ни со мной, ни с моими непосредственными коллегами (он заявил, что не посчитал нужным этого делать). К тому же он сказал, что я не предоставил ему всю документацию об операциях. Это неправда — на самом деле это он просмотрел лишь часть документов.
Каролинский институт предоставил ему для изучения материалы на более чем 7 тыс. страницах печатного текста — в том числе и таких данных, к которым я сам не имел доступа. Профессор Гердин заявил, что прочел их менее чем за восемь часов. Как вы считаете, это возможно? О каком профессионализме может идти речь?
Тем не менее профессор Гердин пообщался с прессой — с New York Times, с вами, в конце концов, — и назвал меня преступником. Отчет профессора Гердина был лишь частью расследования. Он не дождался официального вердикта комиссии и обвинил меня. Я не ожидал этого. Я сам начал изучать документы. Мне и двум моим помощникам потребовалось на это восемь дней.
— Однако ваши методы лечения на сегодняшний день все-таки являются экспериментальными?
— Да, разумеется. Мы все еще на экспериментальной стадии. Мы не можем применять мои методики как рутинный способ лечения подобных заболеваний. Мы должны доказать, что они работают путем вот таких пробных операций. После нескольких операций выявились побочные эффекты — сейчас идет работа по их устранению. Из-за этого операции пока приостановлены и возобновятся в следующем году — возможно, в июле. Мы действительно ведем очень серьезную работу и пытаемся исправить все недостатки. Мои методики применяются только тогда, когда у пациента нет другого шанса. Мы сообщаем об этом больным, и они это понимают. Для моих пациентов эта операция становится уже пятой или шестой по счету, тогда, когда все предыдущие не смогли помочь. В последний раз я оперировал человека, для которого эта процедура стала тринадцатой.
— В 2013 году вы оперировали 32-месячную девочку Ханну из Южной Кореи. Тогда вы сказали, что пересаженная ей трахея будет расти несколько лет, а затем потребуется еще одна операция по корректировке соединения между трахеей и гортанью. Как у нее сейчас дела?
— К сожалению, она умерла спустя три месяца после операции. Она погибла из-за послеоперационных осложнений, связанных с проблемами функционирования пищевода.
— Сколько всего операций по пересадке трахеи вы провели?
— Мы используем разные методики: бионические каркасы, искусственные каркасы… Всего было 19 операций.
— И сколько пациентов выжило?
— Лучше, если я позже напишу вам об этом, — я не помню точную цифру. Впрочем, вы можете найти эту информацию в журнале Nature, в статье Давида Чираноски. Она вышла примерно год назад, с того времени цифры не изменились. Понимаете, важны не цифры. Если эта технология спасет хотя бы одну жизнь, это уже будет прекрасно. Вспомним, как начинались операции по пересадке печени или сердца: пациенты умирали. Самое важное — это прогресс, развитие и следование правилам. (Отделу науки удалось найти статью указанного профессором автора — она была опубликована 28 ноября 2014 года. В ней говорится, что с 2008 года Паоло Маккиарини провел 17 операций по пересадке трахей. Из восьми пациентов, которым был пересажен орган с искусственным каркасом, умерли шестеро, прожив после операции от 3 до 31 месяца. Остальные девять человек получили трахею от донора, из них погибли четверо. Елена Кокурина, координатора проекта «Регенерация дыхательных путей и легкого», сообщила, что в Nature не учтен еще один пациент из Крыма. Операция была сделана ему в 2014 году, и он сейчас жив. — «Газета.Ru».)
— А можете ли вы сказать что-то об операции по пересадке трахеи, которую летом этого года провели в НИИ онкологии им. Петрова по методике профессора Евгения Левченко? Сообщалось, что разработанная им трахея на 5% состоит из синтетического материала и на 95% — из клеток пациента.
— Нет, я не могу это прокомментировать, так как я ничего об этом не слышал.
— Не могли бы вы подробнее рассказать про вашу работу в России?
— Мы с российскими коллегами по-прежнему работаем над созданием биоинженерных органов, создаем их с нуля, пытаемся лучше понять, как работают и взаимодействуют между собой стволовые клетки и искусственные каркасы. Мы ведем работу в разных сферах и с разными органами. На животных это — помимо трахеи — сердце, легкие, диафрагма, пищевод. Я планирую продолжать работу в России.
— Политическая ситуация не мешает?
— Нет, нисколько. Я не вижу связи между наукой и политикой. У нас прекрасная лаборатория в Краснодаре, она полностью отвечает всем мировым стандартам. Российское правительство способствует тому, чтобы мы проводили исследования и преподавали. С нашей стороны также есть существенный прогресс, и я не вижу причин, по которым я мог бы прекратить работу в вашей стране. В последние годы Россия в этой сфере совершила огромный рывок вперед, и этому существенно помогают мегагранты. Конечно, проблемы есть и в нашей лаборатории: например, на получение реактивов требуется очень много времени, — но это все решаемо. Я считаю, что у науки нет границ и что ваша страна заслуживает развития науки. Я рад, что я здесь и что я помогаю этому.
Несколько лет назад в Краснодаре ничего не было, а теперь у нас есть лаборатория, проекты, ученые (совсем молодые люди, многим из них и 30 лет еще нет) — они владеют английским, могут самостоятельно проводить серьезные исследования на таком уровне, что некоторые из работ не могут быть реализованы в Европе или США.
Возможно, я могу судить только об одной достаточно узкой нише, а не обо всей российской науке, но я уверен, что это только начало. Я вижу, как развиваются молодые ученые — будущее вашей страны, и я счастлив наблюдать этот процесс. Поверьте, их не волнует политика — они хотят учить и учиться.
— А почему ваша лаборатория была создана именно в Краснодаре?
— Я был в Москве, Санкт-Петербурге… И в Краснодаре. Именно там я увидел наибольшие возможности сочетать исследовательскую, преподавательскую и лечебную деятельность. Там я нашел и административные возможности для своей работы и встретил энтузиазм. Не нужно быть в сердце страны, чтобы делать что-то важное, можно это делать и в небольшом городе.
В вашей стране благодаря Краснодару я по-настоящему понял, как должно строиться межличностное общение, увидел, каким страстным может быть желание учиться.
Разумеется, бывают проблемы, но, еще раз повторю, все они решаемы.
— Не было ли у вас проблем с работой в краснодарской лаборатории после того, как прозвучали эти обвинения против вас?
— Нет. Люди, которые знают меня — как профессионала, никогда не верили этим обвинениям. Даже в самый сложный для меня период — после публикаций в Nature и Science — они меня поддерживали (я сейчас говорю не только о российских коллегах, но и о зарубежных). В России я ощущал стопроцентное доверие и поддержку, так что нет, трудностей не было.
— Профессор Маккиарини, огромное спасибо за уделенное время и внимание. Разрешите задать вам последний вопрос. Несмотря на то что он не касается вашей работы, было бы интересно услышать ваше мнение как хирурга и ученого.
— Кажется, я знаю, о чем вы хотите спросить. Об итальянце, который собирается провести операцию по пересадке головы?
— Да, точно. Как вы считаете, эта операция возможна?
— Этот вопрос мне уже задавали мои студенты-медики в Краснодаре.
Как вообще можно представить такую операцию? Лично я думаю, что он преступник.
Во-первых, для этого нет никакой научной базы. Во-вторых, это уже что-то из области трансгуманизма… Как вообще мозг одного человека сможет вдруг начать функционировать, будучи присоединенным к другому телу? Даже если представить, что он научился восстанавливать разорванные связи между частями спинного мозга и нервной системы, почему же эта методика еще не применяется для лечения парализованных больных, например? Я впервые услышал об этой операции, когда был в Германии, причем прочел об этом в желтой прессе. Там было его фото, он улыбался, говорил: «Я сделаю это, это, а потом вот это». А потом я узнал, что россиянин собирается стать его пациентом, и подумал: «Либо он полный идиот, либо не осознает всей опасности». Я думаю, что нельзя разрешать эту операцию, это этически неприемлемо. Через 100 лет — может быть, но сейчас это полный нонсенс.