Цивилизация
Многие русские понимают, как им повезло, лишь оказавшись за границей, особенно в какой-нибудь Австрии. Выясняется вдруг, что в этой стране говорят не на том немецком, который ты учил в школе, а на каком-то совсем другом, да ещё и своём в каждом городе. По той же причине путешественнику по центральной Африке, если он не гений-полиглот, гораздо удобнее выучить лишь английский и французский, чем пытаться разобраться в особенностях бесчисленных местных диалектов. И уж совсем не дай вам Бог оказаться на Новой Гвинее – аборигены здесь чуть ли не в каждой отдельной долине говорят на своём местном языке, с очень большим трудом понимая даже ближайших соседей; так же было и в Австралии ещё пару-тройку веков назад.
Другое дело у нас в России – и даже немножко за её пределами: на тысячи километров с запада на восток и с севера на юг люди говорят на одном и том же русском языке.
Возможно, дело в сложной политической структуре нашей страны, полагают два британских антрополога.
Вопрос о том, почему ареал некоторых языков измеряется миллионами квадратных километров, а других – парой десятков таких единиц, не даёт покоя антропологам и лингвистам многие годы. И недостатка в числе гипотез, которые бы объясняли это распределение, также не наблюдается. Томас Карри и Рут Мейс из Университетского колледжа Лондона попытались проверить, насколько успешно разные гипотезы объясняют имеющиеся данные. Результаты этой работы опубликованы в Proceedings of the National Academy of Sciences.
Учёные воспользовались данными о географическом распределении 6 912 живых языков, собранных в последнем, 15-м издании энциклопедии Ethnologue, и сравнили их с распределением по Земле других параметров. Среди таковых были и физико-географические – средняя высота над уровнем моря и её перепады, а также плодородность почв, и климатические, вроде продолжительности сельскохозяйственного сезона и количества выпадающих дождей, и видовое разнообразие местных растений, и типичная экономическая деятельность населения, и политическое устройство заданной территории. Последние для оценки числом делили на категории – от охоты и собирательства до интенсивного сельского хозяйства и от семейных общин до крупных государственных образований соответственно.
Для чистоты анализа Карри и Мейс ограничились лишь данными по Старому Свету, рассудив, что в распределении различных языков по Америке и Австралии слишком чётко отпечаталась привычка белых иммигрантов сгонять аборигенов с обжитых мест в резервации и насильно переучивать на европейские языки. Кроме того, из рассмотрения исключили и все острова, обитатели которых говорят на едином и уникальном языке: ответ на вопрос, какие факторы определяют его ареал, и так понятен – береговая линия. В итоге у учёных осталось для анализа лишь 4 233 языка.
Общий вывод авторов: нет ни одного единого фактора, который бы определял «успешность» языков, если измерять её площадью его ареала. Вывод не то чтобы неожиданный – ведь если бы такой очевидный фактор существовал, споры о его природе вряд ли бы продолжались века.
Интереснее другое: самым важным фактором в определении ареала оказалась сложность политического устройства территории.
Правда, и она определяет лишь 13% полной вариации в ареале. Следующие по значимости факторы, объясняющие 2–3% вариации, – продолжительность сельскохозяйственного сезона, плодородность почв и характер экономической деятельности. Все же факторы скопом в линейной многомерной модели Карри и Мейс определили 55% вариации, притом, что по отдельности ни один из оставшихся факторов не влезал в границы статистической значимости зависимости от него.
Иными словами, «успешность языка» минимум наполовину зависит от случайности – или, если угодно, индивидуальных обстоятельств.
Собственно, научная жизнь многих классических лингвистов и антропологов, не слишком полагающихся на математические методы и геоинформационные системы, как раз и проходит в анализе этих индивидуальных обстоятельств.
Среди других интересных моментов – отрицательная корреляция между перепадом высот на заданной территории и её лингвистическим разнообразием. Учёные практически не сомневаются, что именно наличие большого количества труднопроходимых горных хребтов, разделивших народы, является причиной большого языкового разнообразия, скажем, на Кавказе, в Непале или на той же Новой Гвинее. Однако в целом по миру этот фактор не работает. Кстати говоря, в случае с биологическим видовым разнообразием эта корреляция сохраняется и в глобальных масштабах.
По мнению Карри и Мейс, 13% вариации – достаточно весомое свидетельство в пользу гипотезы, что распространение языков происходит за счёт вытеснения и поглощения более примитивных групп людей более развитыми. По их мнению, этот фактор играет очень важную роль по той причине, что конкуренция между людьми идёт не на уровне отдельных особей, а на уровне групп – то есть речь идёт о культурном групповом отборе.
Впрочем, несколько смущает то обстоятельство, что значительная часть корреляции между политическим устройством и площадью распространения языка возникает благодаря странам с самым сложным политическим устройством. Само название этой категории стран в методологии учёных – «большие государства» – заставляет задуматься: так ли удивительно, что языки «больших» государств распространяются на большую территорию?