Цивилизация
«Обстановка, в которую я попала, ушла за границы страшного»
Юлия Калинина — журналист «Московского комсомольца», освещавшая трагедию в Буденновске с места событий.
Информация, что в Буденновске совершено нападение на милицию и что нападавшие похожи на чеченских боевиков, в редакции появилась 14 июня — приблизительно в 16 часов. Поскольку я с января ездила в Чечню в командировки, решено было отправить меня. Я приехала в Буденновск первой из журналистов.
Войти в здание РОВД на тот момент можно было свободно, охрану выставили позже. Какой-то мужичонка, услышав, что я журналист, предложил «посмотреть трупы» и провел меня во внутренний двор РОВД. На асфальте, с левой стороны от крыльца, лежали тела в гражданской одежде. Справа были трупы террористов. Убитых буденновцев выпрямили, расправили на них одежду. А террористы окоченели в жутких противоестественных позах, со скрюченными конечностями, задранными к небу бородами, в приспущенных штанах. Их было порядка десяти. А гражданских людей было больше. Точно не помню — может быть, 20.
Мужичонка сказал, что трупы надо куда-то перевозить, потому что жара, они начинают разлагаться, уже пошел запах, а морг-то — в захваченной террористами больнице.
Были два долгих дня — 15 и 16 июня. Совершенно пустых с журналистской точки зрения. Корреспонденты бессмысленно бродили вокруг РОВД или стояли возле выставленного у больницы оцепления. Мне очень, конечно, хотелось попасть туда и все разузнать.
У женщины в бухгалтерии РОВД был справочник телефонов Буденновска. Я нашла номер больницы и набрала его с телефона, который стоял в коридоре РОВД. Террорист, который взял трубку, по-русски говорил почти без акцента. Я сказала, что я журналист и хотела бы прийти в больницу. Он ответил, пожалуйста, с нашей стороны проблем не будет. Только вам надо договориться с федералами, которые оцепили больницу. Они никого не пускают. Если вы не договоритесь, вас застрелят, когда вы будете идти к нам через пустырь.
Больница стояла на открытом месте. До ближайших домов и кустов-деревьев — больше 500 м. Незаметно подобраться никак нельзя. При этом все оцеплено, каждую точку контролируют снайперы, причем, контролируют с обеих сторон — из окон больницы и из оцепления.
И мне, и другим журналистам было понятно, что при таком расположении взять больницу штурмом невозможно.
Спецназовцы будут видны террористам как на ладони. Боевики будут отстреливать их, как картонных уток в тире. Уничтожить террористов, не принося в жертву спецназовцев, можно только при помощи тяжелой артиллерии или бомбардировки с воздуха. Но тогда и заложники погибнут. А их там минимум 1,5 тыс.
Но 17 июня на рассвете штурм все-таки начался. Про него много написано. У меня от того дня осталось в памяти ощущение неизбывного ужаса. Помню женщину, которая стояла возле оцепления и страшно выла, глядя на обстреливаемую больницу, где находилась в заложниках ее дочь.
Утром 18 июня журналисты собрались у РОВД. Известно было, что из Москвы прилетел Сергей Ковалев — уполномоченный по правам человека — и он поедет в больницу на переговоры. Когда он и сопровождавшие его депутаты вышли из РОВД и стали садиться в «буханку», корреспондент Андрей Бабицкий, с которым мы в тот момент разговаривали, сел в свою «девятку», включил двигатель, а я буквально на ходу тоже туда запрыгнула. Он двинулся вслед за «буханкой», стараясь держаться впритык. И все получилось: военные нас пропустили через оцепление, решив, что мы в кортеже Ковалева, его сопровождающие.
В больнице я уже была 16 июня, когда Басаев потребовал журналистов на пресс-конференцию. Но после штурма картина резко изменилась. Огромная лужа крови прямо на входе, осколки, разбитые стекла. Заложники — в истерике. Окружили нас, кричали, рыдали. И тут я пожалела, что пришла. От страха у меня обычно начинают стучать зубы. А тут они начали стучать так сильно, что я не могла с собой совладать. Главная мысль была: как я отсюда вернусь?
Успокоились зубы из-за работы. Моя газета в тот день не выходила, поэтому мне репортаж диктовать было некому — выходной. А «Свобода», где работал Бабицкий, вещала круглосуточно. Он попросил, раз я свободна, записать на диктофон заложников — он даст их в эфир. И я пошла собирать для него информацию. Записывать интервью. И зубы тут же перестали стучать.
Бабицкий спросил у Басаева, где есть пустая комната, чтоб там выйти в эфир. Он с собой привез в больницу генератор и спутниковый телефон — сотовых тогда еще не было. Мы пошли в пустую комнату, которую Басаев показал, и я сразу поняла, почему она пустая, хотя вся больница забита людьми под завязку. В этой комнате кого-то убило, и вдоль стены были разбросаны внутренние органы этого человека.
В общем, зубы у меня больше не стучали до самого конца. Обстановка, в которую я попала, ушла, видимо, за границы страшного, а они стучат только от страшного.
В больнице мне было позволено передвигаться и разговаривать со всеми, с кем захочу. Я побывала на всех этажах, говорила со всеми. К сожалению, у меня была только одна кассета в диктофоне, и ее, конечно, на все не хватило.
Террористы показали мне, как они заминировали больницу. Объяснили, что, если бы у них закончились патроны – а к этому шло, поскольку во время штурма они использовали большую часть запаса – они бы отпустили заложников и взорвали больницу вместе с собой. Другой террорист, правда, потом сказал, что, может, и не отпустили бы. А третий возразил, что не стал бы в таком случае оставаться в больнице, у него с собой гражданская одежда, он бы переоделся и ушел.
Я была в больнице до утра 19 июня, когда колонна автобусов с террористами и заложниками покинула Буденновск. Мы с Бабицким тоже уехали в этой колонне, но нам разрешено было ехать на своей машине, а не в автобусе. Поскольку я сама фактически оказалась тогда в заложниках, у меня нет сомнений, что это было правильное решение — отпустить террористов. Если бы власти их решили не отпускать, заложники погибли бы, и я вместе с ними.
Возможно, в таком случае не случился бы Норд-Ост и Беслан. Хотя уверенности такой у меня нет. И уверенности, что моя собственная жизнь стоила бы того, нет тоже.
«Штаб отказывался верить, что было такое количество заложников и террористов»
Алексей Филатов — участник штурма больницы в Буденновске, президент Союза «Офицеры Группы Альфа», автор книги «Буденновский рубеж» — в том бою был пулеметчиком.
То, чему нас учили, то, к чему нас готовили, не сравнимо с тем, что произошло в 1995 году в Буденновске. Такое огромное количество заложников, а самое главное — такое огромное количество боевиков, вооруженных до зубов. Мы, конечно, не были готовы к такого рода операции по обезвреживанию террористов. Насколько я могу судить, в принципе, эта операция была такая единственная. Даже операции в Норд-Осте и в Беслане по количеству боевиков были менее масштабными. Тогда было порядка 40 человек. А здесь было около 180-200 террористов.
Боевиками изначально не планировался этот захват заложников, не планировалось ведение боевых действий в пределах городской черты.
Они планировали в идеале доехать до Москвы и, в шутку или не в шутку, захватить Кремль.
То, что произошло, — нонсенс, когда такое большое количество вооруженных людей захватило такое большое количество заложников в капитально укрепленном здании.
Мы изначально готовились к освобождению заложников на всех видах транспорта, в зданиях, но, как правило, это были единицы людей. Чисто психологически мы были готовы только к тому, чтобы, освобождая заложников, ни в коем случае не допустить, чтобы их жизни были подвергнуты опасности. А то, что произошло в 1995 году, поставило нас перед фактом. Мы должны были выполнить боевую задачу с большой вероятностью, что мы не нанесем вред заложникам. Но такой вероятности не было. Было очень вероятно, выполняя задачу, или ранить, или убить кого-то из заложников.
Нам никто не давал приказ стрелять по заложникам, и мы такой приказ не стали бы выполнять. Просто многие из нас оказались перед окнами, в которых были выставлены или привязаны заложники. Мы делали все, чтобы им не навредить. Как пулеметчик, я избрал определенную тактику. Мы делали все, чтобы заложники не были подвержены никакой опасности.
Я провел расследование в своей книге и пришел к тому, что, в штабе была информация, сколько на самом деле человек находится в заложниках.
Но штаб, я так понимаю, просто отказывался верить, что было такое количество заложников и террористов в одном месте. Чисто по-человечески они не хотели в это верить.
И, наверное, поэтому они руководствовались теми данными, которые были на центральном телевидении, в федеральной прессе, там преуменьшалось практически в разы количество заложников и террористов.
Когда я проводил расследование, я узнал, что наши руководители докладывали в штаб: если проводить операцию, погибнет порядка 72% офицеров, которые будут участвовать в штурме, и до 90% заложников. Мы знали, что по ходу спецоперации погибнут люди, плюс здания были заминированы.
Такой расчет сил и средств был, но мы, рядовые участники, такого расчета не знали, по крайней мере я. У меня было мнение, что там находится порядка 30 террористов и порядка 500 заложников. Приблизительно это коррелировалось с тем, что говорили в СМИ. Я выходил на свою огневую позицию, полностью уверенный, что мы выполним нашу боевую задачу.
Решение о прекращении огня приняло руководство нашего подразделения, по крайней мере, дало такую команду именно оно. Я так понимаю, это решение было принято по инициативе Басаева. На исходе четвертого часа боя, когда мы были готовы выполнять любые задачи, был момент, когда нам пришлось усилить огневое давление на больницу, именно на стены, не на окна. Нам нужно было вытащить нашего боевого товарища, которого не могли эвакуировать. Когда террористы подумали, что это очередная волна штурма, по инициативе Басаева был звонок в штаб. Он сказал, что согласен пойти на условия, которые были до этого высказаны штабом, чтобы прекратить огонь. После этого стрельба затихла.
Потом были долгие переговоры. Камнем преткновения были политические требования Басаева, главное — признать Ичкерию (непризнанное формирование, функционировавшее на части бывшей Чечено-Ингушкой АССР после распада СССР до января 1994 года. — «Газета.Ru») независимой и вывести федеральные войска из Чечни.
Причем, я так понимаю, он планировал находиться в этой больнице до победного конца, пока на самом деле федералы не выйдут и не будет подписан договор о независимости Ичкерии.
В итоге после прекращения штурма Басаев де-факто пошел только на то, чтобы мы дали ему и другим бандитам гарантии, что они беспрепятственно проедут по территории РФ и устроятся в горно-лесистой местности в Чечне. То есть условия были выполнены.
На основе этой операции была полностью переработана концепция борьбы с терроризмом. Итогом этого стало то, что через три года был создан Центр специального назначения ФСБ России, куда вошли лучшие силы в борьбе с терроризмом. Был создан мощный орган, который себя очень здорово показал во Второй чеченской кампании. Я считаю, что этот Центр спецназначения стал колыбелью всех сил спецназначения, которые есть в современной России.
Если бы теракт в Буденновске по-другому закончился, если бы мы уничтожили Басаева с бандитами, я уверен, что не было бы Второй чеченской кампании, а Первая бы закончилась не позорным Хасавюртовским миром, а достойным решением кавказской проблемы. Так, как она решена сейчас.
Я уверен, что не было бы таких громких терактов, как Беслан и Норд-Ост.
«Потом мы узнали, что был дан устный приказ расстрелять автобусы»
Валерий Борщев — правозащитник, добровольно сдавшийся в заложники террористам. На момент трагедии в Буденновске был депутатом Госдумы.
Сама идея сдаться в заложники принадлежала нам. Когда мы приехали, врачи дали нам телефон Басаева, мы с ним связались и предложили себя в качестве заложников.
Мы ехали в Буденновск именно с этой мыслью — заменить собой тех, кого захватили террористы в больнице.
Басаев уклонился от ответа, но, тем не менее, контакт возник. Тогда Сергей Адамович Ковалев позвонил бывшему тогда депутатом Госдумы Егору Гайдару, рассказал об этой ситуации.
Могу сказать, что в Москве имели плохое представление о том, что творится в Буденновске. А Гайдар связался с председателем правительства Виктором Черномырдиным и рассказал об этой идее, что правозащитники и депутаты предлагают себя в качестве заложников. И тогда начался процесс переговоров. Был принят окончательный вариант, что Басаев принимает наше предложение сдаться в качестве заложников. Но с нами были еще и жители города, в том числе его мэр. Мы сели в автобусы: заложник сидел у окна, то есть, если будут стрелять, то убьют, прежде всего, заложника, террорист сидел рядом.
Потом над нами стали барражировать вертолеты. Как потом мы узнали, был дан устный приказ расстрелять автобусы. Но летчики сказали: «Хорошо, только дайте письменный приказ». А вот на письменный они не пошли. Так что вот они барражировали, играли на нервах.
Помню, там были ребята, спросили: «Товарищ депутат, а нас не убьют?» Я говорю: «Нет-нет, ребята, не убьют». Хотя, конечно, сам в этом был не уверен.
Я боялся, что убить могут именно свои. Боевики сидели спокойно, им главное было добраться до Чечни. Когда уже переговоры прошли, то все правила игры были оговорены, и мы ехали. Никакой агрессии не проявляли. Мы для них были щитом.
Это циничные люди. С Басаевым мы встречались и до Буденновска. Мы были в Грозном, а у него на погонах цитата из Корана. Мы спросили, что это, а он ответил: «А, это так, рекламная пауза». Меня поразило, что верующий мусульманин так отзывается о Коране. То есть это циник. Он играл в какие-то игры с правительством России, ходили разные слухи, они, конечно, не подтверждены, но были. Бывший директор ФСБ Сергей Степашин говорил, что агентом ФСБ Басаев не был, но не сказал, что он вообще не был агентом. В чеченском правительстве это была мрачная фигура.
Мы остановились ночью. У нас не было воды, а там была цистерна с водой. Боевики куда-то ушли.
Заместитель Басаева зашел в автобус и сказал: «Вы нас простите. Мы были вынуждены». Сам Басаев ничего не говорил.
Я, честно говоря, думал, что сейчас к нам подойдут, скажут сидеть спокойно и что начнется операция по захвату террористов. Даже решил, что в воду подсыпали снотворное, и мы сейчас заснем, а они проведут операцию. Но, конечно, ничего не было. Хотя, я считаю, что ночью, когда боевики от нас отошли, их можно было взять. При этом за нами следили постоянно, за автобусами ехала машина прессы и, я думаю, машина ФСБшников, которая следила за процессом.
Вторая чеченская никогда никакого отношения к Буденновску не имела. Басаев, естественно, скрылся бы, да и они были достаточно подготовлены. Но просто поубивали бы заложников.
То есть расстрел автобуса абсолютно ничего не изменил бы.
Конечно, Буденновск — это переломный момент в Первой чеченской войне, поскольку Черномырдин договорился, чтобы остановить наступление, военные действия, и начался переговорный процесс.
Война в Чечне, как и всякая партизанская война, могла длиться бесконечно, а там же в основном чеченские отряды были партизанские, поскольку основная территория была под властью федеральных войск. Это длилось бы бесконечно долго и конца бы этому не было видно. Поэтому принятое Черномырдиным решение было правильным.
