Цивилизация
Фестиваль класса А
— Традиционно на каждом фестивале всех интересует, когда будет построен Дворец фестивалей, в котором должны проходить ММКФ и другие киносмотры?
— На сегодня определено место для будущего строительства, получены все необходимые разрешения, сформирована смета, выбран архитектурный проект и, что самое главное, найден инвестор. Если же говорить о сроках начала строительства, то мы, конечно, надеемся, что оно начнется уже в этом году. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. В идеале нам бы хотелось, чтобы весь цикл строительства был завершен за 2–3 года.
— Есть еще один вопрос, который из года в год звучит во время фестиваля: почему на ММКФ до сих пор нет кинорынка?
— Я понимаю, что у тех, кто имеет возможность быть аккредитованным в Берлине, Венеции, Каннах, Дели, несколько отличные представления о целях и задачах фестиваля. Но давайте не будем забывать, что, во-первых, отечественный кинорынок довольно молодой, и так исторически сложилось, что его становление было сопряжено с различными перипетиями, которые происходили с Россией. Это и развал Советского Союза, и кризис 90-х и так далее, и так далее.
А во-вторых, мы уже не первый год живем в условиях санкций, собственно, поэтому Канн у нас нет.
— И тем не менее. Планов по организации кинорынка нет?
— Есть, конечно. Но для того, чтобы работал кинорынок, нужна гигантская прокатная сеть, сборы кинематографа должны быть в разы больше.
Вспомним, что в Советском Союзе кино было третьим по обороту после водки и табака.
Сейчас эти цифры сильно упали, без государственных дотаций кино просто не выживет. Как только у людей появится доверие к российскому кино и сборы возрастут, можно будет приглашать людей на кинорынок. У них будет уверенность в том, что купленная в России картина принесет прибыль, потому что она востребована.
— Из года в год многие жалуются на то, что, несмотря на статус (класс А), ММКФ проигрывает Каннам, Венеции и Берлину в смысле значимости премьер и конкурсной программы. Как вам кажется, это преодолимо? Или задача фестиваля в другом?
— Мне кажется, это наивные соображения людей, которые не понимают, насколько фестиваль завязан на особенности нашего менталитета, привычки зрителей и т. д.
Есть множество других фестивалей — вроде фестиваля «Зеркало», допустим — но у нас другой случай, это большой академический фестиваль. Странно ждать от него какого-то бурлеска.
— На самом деле мы сейчас с вами разговариваем, все знают, что вы президент фестиваля и вообще отец родной, но не очевидно, в чем, собственно, заключается ваша роль в происходящем. И как она менялась за эти годы?
— Лет восемь-десять назад отец родной носился как угорелый — милиция, машины, питание, титры, расписания... Упрашивал, договаривался, подписывал письма, умолял, чтобы было приветствие от президента. Или, например, когда мы пришли на фестиваль, не было ни одной русской картины для конкурса. Меня душили как могли, говорили, что не может быть российского фестиваля без российской картины.
Но на тот момент, к нашему глубочайшему сожалению, не было ни одного фильма, который бы мы могли показать миру, а ставить низкокачественное кино, идя на поводу у критиков, мы никогда не стали бы и не станем.
Меня, слава Богу, услышали, хоть и не обошлось без скандала. Но принцип мы выдержали. В результате сегодня машина фестиваля отлажена, она работает. И у меня появилась возможность смотреть фестивальные картины. Сейчас моя роль, насколько я ее понимаю, скорее дипломатического характера. Фестивалю выгодно, что меня немножко знают в мире, я могу обратиться напрямую к режиссерам и актерам, чтобы пригласить их в жюри или гостем. При этом я никогда не влиял на работу отборочной комиссии и тем более на решения жюри.
— Вы говорите, что получили возможность смотреть кино. Что будете смотреть в этом году?
— Документальное кино — картины, собранные Шепотинником, Плаховым и Тыркиным (программы «8 1/2 фильмов», «Эйфория окраины» и «Фильмы, которых здесь не было». — «Газета.Ru»). Буду смотреть три конкурсные картины. Собираюсь пересмотреть отреставрированные фильмы брата — интересно, как они сейчас смотрятся…
Учитель, Серебренников и «Бесогон»
— Давайте теперь о других ваших ипостасях. В последнем выпуске программы «Бесогон ТВ» на «России 24» вы коснулись проблем «Гоголь-центра». В то же время вы поддержали Алексея Учителя в его борьбе с противниками «Матильды». В чем для вас принципиальная разница между этими конфликтами?
— Я поддержал Учителя, потому что убежден, что несправедливо судить о картине, которую ты не видел.
Он предложил Поклонской посмотреть картину, она отказалась — разговор на этом для меня закончен, что тут обсуждать? С «Гоголь-центром» другой случай. Подозревают, что украли деньги? Нужно понять, кто их украл, если украл. Серебренников — руководитель этого предприятия. Обвинять его в том, что он вор, — неправильно и бессмысленно. А разговаривать с ним и выяснять, что случилось, — это обязанность следователей.
Неправильно, когда вокруг такого события вдруг образуется политическая акция и громогласно заявляется, что она исключительно в защиту Серебренникова — будто у него отобрали театр и хотят посадить, подменяя суть происходящего. И вместо предполагаемого воровства в «Гоголь-центре» на повестке дня вдруг оказывается ущемление прав Серебренникова… Я всегда говорил в таких случаях: ребята, постыдитесь, вы же живете за госсчет, делаете что хотите. Абсолютная свобода. И притом вас абсолютно не интересует — нравится или не нравится то, что вы делаете, обществу, в котором вы живете. Вы говорите: «Я так вижу», и на этом споры с вами заканчиваются. Вас никто не собирается гнобить за вольнодумство, но деньги-то украдены.
И потом, я говорил про это в программе: цельнометаллический федеральный министр сидит под домашним арестом, генералы, губернаторы, мэры, вице-мэры — и это все как будто так и надо.
За них никто не собирается выходить на улицу. Ну как же, это же априори, если власть — то вор, знакомая либеральная форма.
— Есть условия, при которых вы бы поддержали Серебренникова — хотя бы на уровне подписи под письмом, которое Евгений Миронов отдал Путину?
— Если бы ему было предъявлено обвинение в том, что его художественное кредо не соответствует официальным нормам. Потому что это художественное кредо. Но начинать разговоры про то, что Россия сегодня похожа на фашистскую Германию тридцатых годов, — для меня это оскорбительно. Думаю, не для меня одного. А еще есть такое понятие «психология состояния» — вот именно это, откровенно скажу, вызывает некое недоумение.
Если у тебя пропали деньги — просто пропали деньги, зачем говорить об удушении свободомыслия.
А если они не пропали, то надо просто предъявить — где они. Во всем этом мною лично ощущается метод «карманника», когда в автобусе щипач бьет рукой по одному карману, отвлекая внимание, а вынимает деньги из другого.
— «Бесогон» начинался как подкаст, а сегодня это авторская аналитическая программа на центральном канале. Вы действительно чувствуете потребность высказываться на острые социально-политические темы или в этой программе для вас есть творческий вызов?
— Смысл в том, что я в первую очередь сам себе отвечаю на вопросы, которые меня интересуют. Я, как русский художник, пытаюсь проанализировать происходящее вокруг, то, что меня волнует.
Мы абсолютно независимы — ни один человек на канале не знает, о чем будет следующий выпуск. И канал получает готовый продукт буквально накануне эфира. А это огромное преимущество, я бы даже сказал кайф. Никакая рука Кремля, ни государственная политика никогда не являлись и не являются заказчиками нашей программы. Нас шесть человек, мы сидим, читаем, листаем, ищем то, что нам интересно.
— Канал же снял один из выпусков «Бесогона» с эфира.
— Да. При этом я честно предупредил, что, если выпуск не будет дан в эфир, я выложу его в открытый доступ в интернете. За короткий срок его посмотрели почти пять миллионов человек.
— Пригрозили уйти, если такое повторится?
— Нет, мы поняли друг друга. И я надеюсь, такого больше не произойдет.
Шоколадный револьвер
— Я понимаю, что вы не будете раскрывать подробности вашего нового фильма, но расскажите хотя бы, откуда он вообще появился? Вы, кажется, собирались снимать картину про Грибоедова и тут — «Шоколадный револьвер», современность. Почему?
— Мы готовы снимать кино про Грибоедова. Но натуру мы бы хотели снимать в Стамбуле или Тегеране. Учитывая все последние события, мы станем там мишенью. А у нас 300 человек группы и никаких гарантий безопасности. При этом кое-что для съемок мы нашли в Баку и Нахичевани, но основные объекты были найдены все-таки в Тегеране и Стамбуле. Повторюсь, теперь представьте себе, как в этой сегодняшней ситуации можно привезти туда такое количество иноверцев, снимающих кино. Слишком лакомый кусок для провокаций.
— И все-таки давайте немного про «Шоколадный револьвер». Это какая-то острая современная история?
— Все-таки выпытываете, да? (Смеется.) Это история режиссера, чья дочь попадает в Каннах в теракт — из-за него.
— И гибнет?
— Ждите фильма. Одно могу сказать: герою приходится признать самообман, искать пути выхода из очень сложной ситуации, пытаться заработать денег, но так заработать, чтобы не предать самого себя… Фильм посвящен движению героя к катарсису через очень серьезные испытания нравственного характера. На мой взгляд, очень волнующая история.
— Когда вы впервые произнесли название картины, все всполошились. Хотя билборды с надписью «Шоколадный револьвер Никиты Михалкова» — это по-своему красиво.
— (Смеется.) Ну так это же класс! Провокативно, хорошо, мне нравится.
— Сами будете играть?
— Нет, не буду.
— А вообще собираетесь еще где-то сниматься?
— Да, очень хочу. Я сейчас получаю такой кайф от работы с «академиками» (слушателями Академии кинематографического и театрального искусства Н.С. Михалкова. — «Газета.Ru»). Мы постоянно играем с артистами.
Мой актерский механизм сейчас в прекрасной форме, могу сыграть все что угодно.
Проблема в том, что нету предложений интересных. Мне же в основном предлагают самого себя сыграть, это неинтересно. Интересно другое. Как, например, Балабанов мне предложил сыграть в «Жмурках». Он хотел, чтобы мой герой был таким мафиозо в кожаном пальто. А я ему сказал, давай сделаем из него идиота: «Карачун тебе, Церетели!» (Смеется.) И Балабанов с удовольствием на это пошел. Он вообще был талантлив и гибок в работе. Я любил у него сниматься. Интересно придумывать, играть то, что не играл раньше, отказываться от того, к чему привык зритель, — это интересно.
— Когда и где будете снимать «Револьвер»?
— Надеюсь, осенью начнем. Москва, Подмосковье, Канны, Берлин, Лос-Анджелес.
— Расскажите теперь о работе с драматургами братьями Пресняковыми. Это все-таки люди совершенно иного склада, чем те, с кем вы работали, — «новая драма», другое поколение, другая школа.
— Знаете, это очень интересно. Вы правы, это другая школа, но по ходу нашего общения оказалось, что им не менее, а может быть, даже более интересен мой взгляд. Мы дышали одним воздухом, и это было очень дорогое взаимопроникновение. Общение с такими талантливыми людьми требует очень глубокой аргументации, и только в этом случае можно найти непреложные соприкосновения в понимании проблемы. Мы смотрим очень много фильмов, потом обсуждаем их, и это увлекательнейший процесс — взаимопостижения и самообучения.
— Что смотрели?
— Да все на свете. «Молодой папа», «Монах и бес», «Пиковая дама»… Много чего. Смотрели и разговаривали. И дико интересно, когда не совпадают точки зрения и откуда рождается, как сказать, импульс этого несовпадения. Например, мы заспорили про «Монаха и беса» (фильм Николая Досталя. — «Газета.Ru»). Пресняковым поначалу не понравилось, а я сказал, что великая могла бы быть картина. Первые двадцать минут — просто шедевр во всех отношениях, шикарное русское кино. Но потом все стало идеологизироваться, превращаться в одиссею, тормозить и — остановилось. Или вот «Бахубали» (фильм открытия Московского кинофестиваля – 2017. — «Газета.Ru») — потрясающая картина! Бесстрашно, независимо, наивно и с таким наслаждением снято! Это невероятный кич, но такого класса! Я сидел в зале и так смеялся! Там такая чистота, такая правда. Просто гениальное кино! А в прессе, конечно, напишут, что фестиваль лопнул — взял индийский фильм на открытие.
— По-моему, это лучший за годы выбор фильм открытия.
— Абсолютно точно! Вот какое кино должны смотреть наши режиссеры, чтобы научиться независимости. Причем она же приносит свои плоды — картина уже собрала по миру $250 млн. Представляете, «Конек-Горбунок» так снять? Вот было бы кино!
— Вы говорили, что смотрели «Молодого папу», который вызвал обширную дискуссию. Расскажите, как вы к нему относитесь?
— Могу сказать только свою личную точку зрения — это плохое кино. Во всех смыслах — оно и просто как кино плохое, я уж не говорю о вреде.
— Каком?
— Ведь в чем там драйв? Папа, наместник Бога на земле, но ведет он себя как любой из нас — иронизирует, курит, соблазняется, искушается властью. Сыграно все замечательно. Но представьте, что это фильм не про папу Римского, а про какого-нибудь колумбийского рядового священника. И в глазах публики все развалится. То есть вся спекуляция строится на том, что так себя ведет наместник Бога на земле.
Юлиан Семенов писал: Гитлер проснулся в плохом настроении, у него болело горло, ему показалось, что он простудился.
И все, ощущение полной достоверности. Здесь то же самое. Наши либералы сразу восхитились свободой, борьбой с клерикальностью, увидели в этом непреложную правду, близость к себе. Но ребята, загляните подальше, поглубже. В ваших глазах это драйв и героизм. А что это представляет собой в глазах тех, кто за свою веру и за пророка Мухаммеда готовы идти на смерть? Что они думают про вас? Про вашу веру? Про вашу правду? Гениальный русский философ Иван Ильин сказал: «Жить надо ради того, за что можно умереть». Вы видели картину «Мухаммад: Посланник Всевышнего» Маджади?
— Нет, не видел.
— Восхитительная, потрясающая картина. Очень похожая, кстати, стилистически на «Бахубали». Там есть потрясающие сцены, такой эпос, такой масштаб. Я бы мечтал, чтобы такую вот картину кто-нибудь снял про Христа. Вот и давайте задумаемся, подумаем чуть-чуть пошире — поставьте на весы их решимость бороться за свою правду и вашу. Боюсь, ответ будет для нас неутешителен. Мы истребляем необходимость иметь в себе что-то важное, сокровенное, неприкасаемое и потому защищаемое до конца.
