Цивилизация
10 февраля исполняется 180 лет со дня смерти Александра Сергеевича Пушкина — самой значимой фигуры в русской литературе, поэта-символа ее «золотого века». Он был смертельно ранен на дуэли в 1837 году, жил при царствовании Александра I и Николая I, близко дружил с декабристами и императорскими чиновниками и остро реагировал на значимые политические события своего времени. «Газета.Ru» поговорила с поэтом, публицистом и учителем литературы Дмитрием Быковым, издателем Александром Гавриловым, а также с писателем и литературоведом Павлом Басинским о том, как бы поэт отнесся к громким событиям середины XIX века — если бы дуэли с кавалергардом Дантесом не было, а сам Пушкин прожил бы длинную жизнь, которой ему желали бы соотечественники.
«Мы представляем Пушкина как человека с абсолютно определенным мировоззрением — а ведь оно развивалось и менялось», — говорит Басинский. Начало «Евгения Онегина» писал молодой Пушкин, а заканчивал совершенно другой человек — и это же касалось его взглядов на внутреннюю и внешнюю политику России.
«В молодости Пушкин, безусловно, увлекался декабризмом, и друзья его были декабристами, и я не сомневаюсь, что он был бы на Сенатской площади, если бы оказался в тот момент в Петербурге, и он откровенно об этом сказал царю.
Пушкин в зрелом возрасте — это скорее человек карамзинского взгляда на государство, то есть просвещенный, но все равно государственный», — предположил Басинский.
О том, что Пушкин был разным и в разные годы имел разные суждения, сказал и Александр Гаврилов: «Мы говорим, что Пушкин — наше все. А «все» — это не только все хорошее. «Пушкин — все в нашем представлении о свободе, о юности.
Значит, мы должны с тоской и отвращением принять, что Пушкин — это и все в нашем представлении о зрелости, о брюзгливой старости».
Гаврилов считает, что пожилой, почтенный и убеленный сединами Пушкин мог бы возглавлять писательские организации и делал бы это в той же искрометно-отвратительной манере, в которой это делают и его сегодняшние коллеги.
«Я не уверен, что мы увидели бы Пушкина, обещающего набить морду поэтессе Каролине Павловой за то, что она пытается печататься в журнале «Современник», — заметил Гаврилов. — Но что Пушкин успел бы наделать всяких неприятных глупостей — я не усомнюсь ни на мгновение. В конце концов, он живой человек и не обязан нам делать одни только прекраснодушные юношеские поступки — мог и старческих тоже наделать».
«Мы можем гадать, каким был бы «другой» Пушкин. Но у нас есть этот — и этому мы должны ежедневно радоваться», — заключил Гаврилов.
1848 год. Революционные выступления в Европе
Дмитрий Быков:
— Во всем, что касается внешней политики, у Пушкина было правило: моя страна права, а внутри мы уж как-нибудь разберемся. На это указывают и фразы о «споре славян между собою», и знаменитое стихотворение «Клеветникам России». В 1848 году Россия не была объектом агрессии, но при этом он бы явно среагировал на выражение «Россия — палач Европы» и яростно защищал бы позицию Николая I, отправившего войска на подавление выступлений.
— Не думаю, что Пушкин бы приветствовал европейские революции. У него ведь есть стихи «Клеветникам России» по поводу волнений в Литве — он явно не приветствовал все, что, условно говоря, угрожало империи.
Александр Гаврилов:
— Я с ужасом думаю, что Пушкин безусловно приветствовал бы польские виселицы.
1853–1856 годы. Крымская война
Дмитрий Быков:
— Поражение России в Крымской войне он явно воспринял бы очень болезненно и говорил бы, что это и не поражение вовсе. В общем, взял бы страну под защиту. Известна его фраза «Я глубоко презираю много в своем отечестве, но мне больно, когда это презрение со мной разделяет иностранец».
Павел Басинский:
— Если брать Пушкина самого позднего, то он уж точно не пожелал бы этого поражения России и возмущался бы предательством европейских государств — Англии и Франции, которые объединились с Турцией против нашей страны.
1861 год. Отмена крепостного права Александром II
Дмитрий Быков:
— К Александру II он бы отнесся, как мне кажется, скептически — не потому, что он был, упаси Бог, сторонником закрепощения: «оброком легким заменил», не забывайте. Наоборот, отмена крепостного права его позабавила бы в силу половинчатости этих реформ — ведь Пушкин знал, что они готовились еще в 1811 году и опоздали лет на пятьдесят. Пушкину на этом месте нужен был реформатор уровня Петра I, не меньше. Впрочем, Александра I, при котором готовилось первое, несостоявшееся освобождение крестьян, он уж совсем не жаловал: «Плешивый щеголь, враг труда, нечаянно пригретый славой над нами царствовал тогда». Может быть, не мог простить ссылки.
Павел Басинский:
— Я не знаю у Пушкина прямых выступлений за отмену крепостного права. Все-таки он прекрасно понимал, что при том состоянии, в котором находилась Россия при его жизни, освобождать народ было рано. Отменить крепостное право хотели чуть ли не Екатерина II и Павел I, Николай I и Александр I об этом думали. Эта проблема отмены крепостного права все время стояла перед нашими императорами, но только Александр II на это решился. Да, мировоззрение Пушкина менялось, но, конечно, поздний Пушкин — не революционер, это точно, поздний Пушкин — скорее государственник.
Александр Гаврилов:
— По поводу освобождения крестьян у меня есть серьезные сомнения. С одной стороны, Пушкин много, в особенности в ранние годы, поддерживал тех, кто указывал, что нехорошо содержать огромное количество людей в рабском статусе. С другой стороны, его озабоченность финансовым статусом семьи — многодетной, многолюдной — в зрелые годы демонстрирует, что пожилой Пушкин не был бы рад, если бы вдруг его имения стали приносить в одночасье существенно меньше денег. Смог бы он подняться над личной выгодой и восславить свободу в почтенном возрасте? Я не знаю. Хочу надеяться, что смог бы. А думаю — что не смог.
