Цивилизация
«Дикий лебедь и другие сказки» Майкла Каннингема
Издательство Corpus, перевод с английского Дмитрия Карельского
Вслед за романом «Снежная королева», который появился три года назад, американец Майкл Каннингем выпустил сборник слегка переиначенных на современный лад классических сказок. Большая часть из них, конечно, читается как увлекательный эксперимент с формой и не более того — просто еще одна попытка расшатать жанровый каркас. Однако Каннингем ухитряется даже такую гимнастику для ума превратить в легкие и выверенные до последней буквы тексты.
Собственно, единственная задача Каннингема в этом сборнике — представить все шиворот-навыворот. Иной раз ему достаточно окунуть сказочную фабулу в грубую реальность современного гетто, другой — привить Румпельштильцхену страсть к вульгарному психоанализу. Прекрасный принц в его интерпретации за годы брака с Белоснежкой так и не избавился от перверсивной страсти к «оживлению» мертвых красоток. Гензель и Гретель — татуированные, гоповатые подростки, — не наевшись леденцовыми перилами и пряничными кирпичами, сожрали бедную, одинокую ведьму.
Чудовище, добившись наконец любви Красавицы, и вовсе оказалось нарциссичным юнцом.
Чаще всего Каннингем испытывает волшебство обыденностью, выталкивает повествование из черно-белого мира добрых крестных и злых мачех в повседневность с неоплаченными счетами и удушающим семейным благополучием, которое сказочники, как правило, бережно прячут за кадром. Такова, например, завершающая сборник новелла о не очень красивой принцессе и не самом храбром принце, которые ссорились, мирились, изменяли, рожали детей и умерли в разные дни, но до старости сберегли друг к другу теплые чувства. В этом психотерапевтическом измерении волшебное «жили они долго и счастливо» превращается в житейское «сложно, но сносно». Но в итоге такие упражнения с формой все равно сводятся к попытке посмотреть, а что еще можно вытянуть из поистрепавшейся за века волшебной сказки. Оказывается, можно и хоррор про подростков-людоедов, и мещанскую драму, и даже эротическую зарисовку, которая вполне могла бы появиться в каком-нибудь мужском журнале узкой направленности.
«Катушка синих ниток» Энн Тайлер
Издательство «Фантом Пресс», перевод с английского Марии Спивак
Энн Тайлер, живущая затворницей и выпустившая уже двадцать книг, — до сих пор не очень известный в России классик американской литературы. Каждый ее роман — это клаустрофобская атмосфера уюта и крошечные люди с крошечными страстями, не дотягивающими даже до уровня мелодрамы. Раз за разом она прорисовывает мирок, в котором главная травма (и главная же отрада) — в тесноте семейных отношений.
Так же как «Катушка синих ниток», могли бы выглядеть «Будденброки» Томаса Манна, если бы по ним сняли бесхитростный ситком с картонными декорациями и персонажами.
Ее интересует жизнь, похожая на заезженную пластинку. Необычайная бессобытийность ее романов может как утомлять, так и завораживать: Эбби Уитшенк, мать семейства, печет пироги и растит детей, ее муж Ред чинит краны и строит дома, их дети взрослеют, женятся, заводят своих. Тайлер перебрасывает героев из детства в зрелость и обратно — и так до бесконечности, поколение за поколением. Ожидать стремительного разрешения хоть какого-нибудь конфликта не приходится. Словом, ни тебе сложной гаммы чувств и борьбы темпераментов, ни сюжетных перипетий. Однако за Тайлер неспроста закрепилась репутация автора, который как никто умеет рассказывать, что такое быть вместе каждый день, из года в год, без выходных и каникул. В этом описании опыта семейственности ей действительно нет равных.
«Сергей Эйзенштейн» Майка О'Махоуни
Издательство AdMarginem (в рамках совместной издательской программы Музея современного искусства «Гараж»), перевод Светланы Кузнецовой
Майк О'Махоуни, доктор философии и преподаватель истории искусств в Бристольском университете, давно и подробно исследует советскую визуальную культуру — от Дзиги Вертова, приложившего руку к созданию революционного мифа, до ироничных соцартистов Виталия Комара и Александра Меламида, которые сплясали на его останках.
Его книга об Эйзенштейне начинается как сердитая социальная сказочка о «мальчике из Риги», который подрос, стремительно рассорился с отцом-монархистом и на протяжении всей взрослой жизни демонизировал собственную буржуазность сначала в театре, а потом и в кино.
Она написана с уважением к хронологии, с опорой на мемуары Эйзенштейна и тексты исследователей. О'Махоуни аккуратно (из-за чего временами скатывается в сухую реферативность) обходит стороной все острые камни: не тыкает в больные места, не строчит отчеты о личной жизни героя и не пытается увязать его эмоциональные расстройства с творчеством.
Вместо этого он подробнейшим образом анализирует театральные, а потом и кинематографические опыты Эйзенштейна — не столько даже в эстетическом, сколько в политическом ключе.
Правда, биография из этой истории вычленяется с трудом и ограничивается пунктирным перечислением основных вех: желторотое восхищение Мейерхольдом, систему которого Эйзенштейн домысливает и перетаскивает в кинематограф, споры вокруг премьеры «Броненосца «Потемкин» и критика «Октября».
«Турдейская Манон Леско» Всеволода Петрова
Издательство Ивана Лимбаха
Впервые издана отдельной книгой замечательно точная повесть Всеволода Петрова (1912–1978) — искусствоведа, собеседника Даниила Хармса, Николая Пунина и Анны Ахматовой.
Идет война, в военно-санитарном поезде едет офицер — лежит на нарах, читает «Страдания юного Вертера», не замечая походной кутерьмы до тех пор, пока его взгляд не падает на санитарку Веру. Она и становится для него советской Манон Леско, любовь к которой «надумывает» себе герой, не слыша ни одного разумного аргумента («Вы придумали Верину жизнь и заставили ее пережить эту жизнь, из простой девочки сделали героиню»). Постепенно и война, и эшелон, и даже Гете меркнут, превращаются в фон, к которому автор теряет интерес так же стремительно, как и его герой.
Однако Вера не Манон Леско, а офицер не кавалер де Грие из романа аббата Прево: она изменяет ему и в конце концов гибнет, когда в дом попадает бомба, возвращая ему, таким образом, его сиротство.
Сегодня такой текст легко принять за произведение старомодное и довольно простодушное: страниц всего ничего, и все про любовь. Однако в 1946 году на фоне бодрой послевоенной героики он был стилистической провокацией. Как и вся жизнь Петрова, его повесть выражает опыт постоянного осознания интонационной и содержательной бездны, какая только может возникнуть между человеком и выпавшим ему временем. Все это он отчасти проговаривает и сам, формулируя принципы «мимосоветской» жизни, в воспоминаниях о поэтах Михаиле Кузмине и Данииле Хармсе, искусствоведе Николае Пунине и Анне Ахматовой, бывшей тогда его женой, графике Николае Тырсе, которые дополняют текст.
«Сэм Забель и волшебное перо» Дилана Хоррокса
Издательство «Бумкнига», перевод с английского Михаила Визеля
Графический роман новозеландского комиксиста Дилана Хоррокса поначалу маскируется под психотерапевтическую историю о творческом кризисе. Сэм Забель — «крепкий профессионал» и очаровательно страдающий неудачник под 40, некогда прославившийся одним-единственным комиксом. Все время он лишь ноет и жалуется на жизнь, попутно рефлексируя по поводу природы комиксов и отвешивая пинки той части индустрии, которая разучилась говорить иносказаниями и принялась спекулировать на пубертатных фантазиях массовой аудитории.
Тяжко осознавая, что не в силах нарисовать уже ничего стоящего, он вкалывает на огромное издательство, рисуя историю супергероини Леди Найт и умножая, таким образом, сексистские штампы.
Но однажды, чихнув, Сэм попадает внутрь научно-фантастического комикса 1950-х годов под названием «Король Марса» и узнает о существовании волшебного пера, оживляющего фантазии. Удрав, таким образом, от реальности в давно умершие жанры, он не без ностальгии перебирает все возможные комиксные анахронизмы, упиваясь ретроэстетикой вроде венерианских дев с зеленой кожей или развратных монашек. В новом мире его сопровождают японская школьница с сапогами-ракетами и юная комиксистка Алиса, перерисовывающая классические комиксы на феминистский лад.
Довольно банальное повествование о кризисе среднего возраста оборачивается стилистическим буйством —
буквально на соседних страницах умещаются наскальная живопись, супергеройский комикс и книжка с картинками про говорящих зверушек. Жанры сменяют друг друга, как фильтры в социальной сети Instagram. Нытье переходит в тонкое исследование возможностей формата. И пока комикс прощупывает собственные границы, его автор бьется над вопросом, имеет ли фантазия мораль и несет ли создатель ответственность за нарисованный им мир. В конечном итоге он, конечно же, приходит к выводу, что любую выдумку нужно воспринимать всерьез со всей ее детскостью, похабностью или неуместной возвышенностью.
В 2016 году роман был номинирован на премию Айснера — главную награду в мире комиксов.
