Цивилизация
Нынешняя премьера у Богомолова уже пятая в сезоне: в этом году Богомолов делает один спектакль за другим, выпуская премьеры каждые два месяца. Сначала был литовский «Мой папа – Агамемнон» по трагедиям Еврипида, недавно привезенный в Москву. Потом – скандальные «Карамазовы», после выхода которых режиссер покинул МХТ, сорокинский «Лед» в варшавском Театре народовом и новая версия «Чайки» в Театре Табакова. И если монументальные «Карамазовы» стали как бы высшей ступенью того броского, радикального, социально непримиримого театра, которым режиссер занимался последние годы,
то все остальные спектакли идут по совсем иному пути – предельного минимализма, свободы от любых эффектов, полной сосредоточенности на тексте.
На таком фоне «Гаргантюа и Пантагрюэль» кажется срединным вариантом, спектаклем, в котором новый Богомолов встречается со старым. Интересно, что куда больше, чем «Карамазовых» или «Лед», премьера напоминает ранние постановки Богомолова, шести- семилетней давности, например «Муми-тролля и комету» в ТЦ «На Страстном» или «Много шума из ничего» на Малой Бронной.
Не случайно, что в «Гаргантюа» даже играют актеры, с которыми он не работал с тех времен, – Сергей Епишев, Анна Галинова, Олег Соколов (все они были заняты в «Муми-тролле»).
Богомолову были необходимы не просто его артисты, но те, кто отлично умеет существовать в стиле, который в этот раз ему понадобился, – непроницаемо абсурдном, бесстрастном и вместе с тем по-детски наивном. Он позвал прежде всего тех, кто играл у него уже много раз, от Розы Хайруллиной, ставшей музой всех последних спектаклей режиссера, до Сергея Чонишвили, играющего главные партии в «Событии» и «Идеальном муже» в МХТ. В итоге в спектакле возник редкий по сплоченности актерский ансамбль, в котором, кажется, вообще нет солистов, а есть только хор.
Все здесь подчинены единой воле, и главной целью актеров остается не сыграть тех или иных персонажей, а сообща рассказать историю.
Героев здесь на самом деле и вовсе нет как таковых. Указатель действующих лиц и исполнителей сразу же сбивает с толку: «Пантагрюэль и не только», «Панург и не только», «Какашка и не только». Фактически это означает, что здесь каждый играет всех, кого угодно. По существу, герой здесь только один – текст, льющийся стремительно и свободно и лишь изредка получающий прямое сценическое воплощение.
«Здравствуйте, дети! Меня зовут Гомер Иваныч. Сейчас я расскажу вам сказку», – обращается Сергей Епишев к залу в начале спектакля.
Все, кто находится на сцене, просто сказители. Одного из персонажей Розы Хайруллиной в богомоловском «Идеальном муже» звали Последний русский интеллигент, а здесь все – последние русские интеллигенты. В очередной раз – может быть, и в самом деле последний – собравшиеся вместе и непременно рефлексирующие, всегда готовые прочесть любые стихи с интонациями Бродского или Тарковского. Они похожи одновременно на героев Рабле, Беккета, Кэрролла и Довлатова (двух последних авторов Богомолов когда-то соединил в спектакле «Wonderland-80»).
Если Шекспира, Уайльда и Достоевского Богомолов предельно насыщал плотью, визуализировал в самых отталкивающих деталях, то в спектакле по Рабле, чья книга почти полностью построена на физиологических подробностях, он отказывается от всякой телесности, оставляя ее только на словах.
Актеры долго-долго произносят многостраничные описания яств, которые уплетал Пантагрюэль за завтраком, способов подтирки и всей родословной великана, делая это невозмутимо и вдохновенно, сохраняя тон, каким читают на ночь сказки. Они будут долго описывать гульфики и их содержимое, обсуждать «непоказанные места» – но ни одно из этих мест в самом деле так и не будет показано.
Условность, условность и еще раз условность.
Вместо ярких красок и резких эффектов, которыми гремели последние спектакли Богомолова, здесь только полутона. Виктор Вержбицкий ровным и спокойным речитативом произносит монолог отца Пантагрюэля, скорбящего по умершей жене, после чего Сергей Епишев так же бесстрастно объявляет: «Он ревел коровой». Если один герой пустится за другим в погоню, то они оба будут долго-долго мерными шагами ходить вокруг дивана. Богомолов вычищает эмоции, оставляя от них только слова, сводит движения до слабого намека на них.
Место и время действия неопределимы. Да, родителей Пантагрюэля зовут Анна Петровна и Игорь Сергеевич Иванищевы, а его единственного и сразу убитого им учителя – Иван Федорович Галилей-Гаврилов.
Но речь не о переносе «Гаргантюа и Пантагрюэля» на русскую почву, а о создании мифологизированной реальности, где все двойственно и нет ничего подлинного, где Панург легко может родиться и вырасти, как он сам объявляет, в Орехово-Борисово, но при этом быть чистокровным французом.
Условной страны, одинаково похожей и на Францию, и на Россию. В ней точно так же, как у нас, все любят рассуждать о великом прошлом, только вспоминают не о священных войнах, силе патриотизма и достижениях в искусстве, а о том, «как мы какали в молодости». Вместо моральных принципов и общественных ценностей предметом ностальгии делаются размеры экскрементов.
Бравая бригада «людей в черном», опустившаяся в кишечник папы Пантагрюэля, чтобы спасти его от запора, встает в картинную позу и хором запевает советский «Шахтерский марш».
Где-то добывают нефть, где-то уголь, а в этой стране полезные ресурсы – совсем другие. Но разве от этого что-то меняется?!
Все вроде бы в этом мире прекрасно, да только одна есть проблема: интеллигенты, как всегда, очень одиноки.
И Пантагрюэль не может найти свою любовь. Снова и снова спрашивает девушку: «Вы девственница?» А она каждый раз отвечает: «Я Тамара».
А потом, когда в театре «Комеди Франсез» ей показывают скабрезный спектакль «Лев и лис», в ужасе убегает со сцены в зал и покидает его с криками «Халтура! Вульгарщина! В центре Москвы!».
В одном из интервью Богомолов обещал показать женоненавистнический спектакль. В результате его вряд ли можно считать таковым, но от женщин все равно камня на камне не остается, и апофеозом этой темы становится момент, когда на сцену приглашается заслуженная певица Звезда Ивановна.
Актриса Александра Ребенок, суперэффектная блондинка в роскошном платье, подходит к микрофону, однако тот не поднимается к ее рту, а опускается до уровня совсем другого органа. И именно он, а не она исполняет «Casta diva».
Женская «срамная часть», поющая арию из оперы Беллини, делается одним из главных эпизодов спектакля Богомолова и эффектной метафорой всего раблезианского мира, в котором священное и презренное смешаны до полной неразделимости.
Во втором действии тональность спектакля меняется и ирония порой уступает место сосредоточенной медитативности. Герои, ощутив тоску, отправляются в странствие в поисках заветной страны Фонарии. Конечно, они посетят всего несколько островов из тех десятков, о которых рассказывает Рабле. Но зрители все равно успеют погрузиться в это необычное состояние путешественника, попавшего в загадочный и затерянный мир, движущегося по нему на ощупь и постепенно проходящего все дальше и дальше без всякой надежды на возвращение.
В «Гаргантюа» Богомолов, конечно, использует гэги, но делает это не так, как раньше, – аккуратно, дозированно и скромно, избегая резких движений и откровенных провокаций.
В финале спектакля наконец будет разгадана тайна, на всем протяжении действия мучившая зрителей, которые не читали первоисточник, – тайна огромной надписи TRINK, нависающей над сценой. Герои наконец попадут в обетованную Фонарию и принцесса Бакбук подведет их к стоящей на столе Божественной Бутылке.
TRINK окажется словом этой Бутылки, то есть звоном, который она издает, когда трескается.
Для героев Рабле этот «Тринк», как и встреча с Бутылкой, был кульминацией всей их праздничной философии. Но для слегка меланхоличных, поэтически серьезных персонажей Богомолова это пустое слово вряд ли можно считать такой же огромной радостью.
Представьте себе: вы всю жизнь вспоминаете великое прошлое, мечтаете о счастье и свободе, долго-долго пытаетесь найти смысл жизни, а потом вдруг выясняется, что он состоит всего лишь в смешном и нелепом «Тринке», в звуке, который не значит вообще ничего.
Хотя Богомолов не включил в спектакль ни одно из рассуждений Рабле и его героев о религии, в конечном счете его «Гаргантюа» все равно во многом сводится к этой теме. Религия «Тринка» делается символом любой веры, любой социальной системы. Получается, что все, что угодно, просто «Тринк» и любые идеалы так или иначе сводятся к «Тринку». Потому что вся жизнь есть абсурд и в ней по определению не может быть смысла.
В самом конце Гомер Иванович грустно произнесет: «Все великаны умерли» и запоет – конечно же, под фонограмму – незабвенный хит 90-х, песню Наташи Королевой «Маленькая страна» о крохотном царстве по ту сторону гор, где все так милы и счастливы. Ну а по эту – та самая страна, в которой великаны давно мертвы, а те, что избежали гибели, превратились в карликов и могут только сидеть на диванах, долго-долго рассказывая о том, как хорошо и обильно они когда-то какали.
