Цивилизация
Можно долго рассуждать на тему, почему широкие зрительские массы в России и, к примеру, в Европе столь несхоже реагируют на «искусство действия» во всех его видах, будь то перформанс, акция или хеппенинг. Средний европеец, даже если ему скучно или неприятно вникать в особенности той или иной видеодокументации, все равно задержится на минуту перед экраном и хотя бы по диагонали прочтет приложенную экспликацию — так принято. Наш соотечественник, велика вероятность, демонстративно повернется спиной и не преминет в полный голос сказать своим спутникам: «Пойдем отсюда, нечего тут смотреть». Причем отнюдь не факт, что упомянутый европеец непременно эстет, а россиянин — невежественный дикарь, однако несовпадение поведенческих кодов очевидно.
Объяснить его можно тем, что для Запада акционизм и перформанс-арт — привычная, по сути хрестоматийная тема, искусство музейного толка, часть культурного наследия.
У сегодняшнего европейского или американского зрителя еще бабушки и дедушки заморачивались на чем-нибудь подобном, с какой стати ему вдруг теперь негодовать и раздражаться? Обычные произведения, обычные эмоции — необязательно восторженные, но в рамках дежурной любознательности. Про нашу же ментальность не вам рассказывать.
Эта преамбула здесь к тому, что проблематика теперешнего показа в Еврейском музее более внятна все-таки западной публике, нежели отечественной. В том смысле что кураторский проект Роузли Голдберг, очень давней сторонницы и популяризатора перформанс-арта, основавшей в 2005 году специальную международную биеннале под названием PERFORMA, адресован в первую очередь тем, кто не сомневается в величии прежних достижений жанра. Мол, конечно, были люди в наше время — и тут Голдберг вворачивает свой ряд аргументов насчет значимости «нынешнего племени».
Ей важно не только утвердить преемственность, но и настоять на актуальности процессов, за которыми она присматривает и которые пропагандирует.
Не секрет, что в искусствоведческой среде сейчас бытуют различные точки зрения на перформанс. Их многообразие можно свести к двум основным позициям. Одни полагают, что этот жанр морально устарел, что в свое время, в 1960–1970-х, он знаменовал конец модернистской эпохи и нынешнее к нему обращение — не более чем бесцельная ретроигра, не добавляющая искусству никаких новых смыслов. Другие же отстаивают противоположную версию: перформанс — это будущее искусства, прежние опыты были лишь провозвестиями наступающей эры расцвета перформативных практик. Понятно, что Роузли Голдберг придерживается именно такой точки зрения, поэтому она педалирует лейтмотив в духе «есть у революции начало, нет у революции конца». Для нашего зрителя, не слишком осведомленного насчет «начала», тут кроется реальная перспектива заблудиться в цитатах и не распознать как минимум половину авторских месседжей. «Антология» исполняет просветительскую миссию лишь на дистанции одного десятилетия нового века, подразумевая, что прошлое общеизвестно.
Впрочем, если верить в свою восприимчивость и расположенность именно к этому жанру, можно обойтись и без ликбеза.
В конце концов, не так уж обязательно знать первоисточник, чтобы оценить reenactment, воспроизведение чужого перформанса в новой ситуации. Серию таких кавер-версий продемонстрировала, к примеру, уже известная москвичам Марина Абрамович, представив в 2005 году в нью-йоркском музее Гугенхайма «Семь легких пьес» — сборник повторов знаменитых некогда перформансов, от «Как объяснить картины мертвому зайцу» Йозефа Бойса до «Давления тела» Брюса Наумана. Из видеофиксаций того музейного шоу составлена обширная экранная инсталляция. К дням минувшим отсылает и афроамериканец Клиффорд Оуэнс, на собственный лад реанимировавший давние акции нескольких «братьев по крови». Иногда вместо прямых повторений практикуются смутные заимствования установок. Скажем, в политическом перформансе гватемальской художницы Регины Хосе Галиндо «Кто сумеет стереть следы?» использована натуральная кровь, оставляемая на асфальте босыми ступнями, — тут чувствуется общее влияние периода «бури и натиска», когда передовые авторы ради благого дела не жалели своих организмов. Правда, сей тренд давно вышел из употребления в благополучных западных странах.
Приверженцы концептуального членовредительства остались разве что в Гватемале, ну и у нас тоже, но это несколько иная история.
Построена ли «Антология» на одних только реминисценциях из давнего прошлого? Отнюдь. Куратор Роузли Голдберг выводит на авансцену ряд художников, развивающих жанр в разные стороны, порой неожиданные. Вот американка Лори Симмонс предъявляет псевдомюзикл «Музыка сожалений» с участием самой Мэрил Стрип, а также кукол мужского пола — эта компания разыгрывает песенный фарс о трудной дамской доле. Разумеется, здесь тоже есть отсыл к прошлому, но для перформанс-арта это все же новое слово. Или упомянуть еще фильм, иначе не назовешь, француза Жерома Беля, посвященный балерине второго ряда накануне прощания со сценой. Пожалуй, это в большей степени исповедальное докьюментари, чем перформанс. Добавим сюда еще одно французское произведение — видео «Ситуации» от анонимного дуэта Clair Fontain, где инструкторы по уличной драке подробно объясняют, каким предметом удобнее выколоть противнику глаз или распороть ему селезенку, — и получаем занятную тенденцию: сам художник теперь не в центре перформанса, он не актер, а постановщик.
Святыни времен «sex, drugs, rock-n-roll», когда искусство действия было в первую очередь искусством публичного самоистязания во благо лучшего будущего, незаметно пали.
Нынче для пущей выразительности правильнее пригласить стороннего исполнителя — хоть голливудскую звезду вроде Мэрил Стрип, хоть толпу гастарбайтеров, которые в сюжете «Ловушка» испанца Сантьяго Сьерры с воодушевлением исполняют роли пролетариев, освистывающих селебритис. А раз так, то упреки в создании «недокино», давным-давно адресуемые видеоарту со стороны профессионального киносообщества, распространяются теперь и на жанр перформанса, который вроде бы раньше был вне этих подозрений по причине своей глубокой аутичности. С другой стороны, никто не отменял понятия эксперимента: если можно попробовать, то почему нельзя? В любом случае, сегодняшняя проблема перформанса видится в том, что жив он только документацией, пусть даже высокохудожественной и медийной, а не натурным впечатлением. Ахи и охи европейских шестидесятых закончились, сейчас мало кто клюнет на сенсационную возможность лично поприсутствовать при эпохальном действе, разрывающем шаблоны. Остаются виртуальные свидетельства, но они не так уж сильно отличаются от любых других виртуальных продуктов. Перформанс вроде бы жив, однако биение его пульса прощупывается только сквозь пиксели.
