Цивилизация
Гай Эйблман – писатель средней руки, издавший несколько своих книг скромными тиражами и заслуживший несколько хвалебных отзывов в прессе. Свою первую книгу «Мартышкин блуд» он выпустил тогда, когда еще работал консультантом в маленьком семейном магазине модной одежды в Уилмслоу. Именно там он и познакомился со своей будущей женой и тещей – Ванессой и Поппи Эйзенхауер, потрясающими рыжеволосыми красавицами, похожими как две капли воды. Почувствовав в себе писательский потенциал, Эйблман берет семью и переезжает с ней в Лондон, но карьера литератора тут же ставится под вопрос.
Оказывается, литература находится на грани вымирания.
Символическое доказательство тому – самоубийство его издателя и загадочное исчезновение покровительствующего ему критика на территории пакистанского Гиндукуша. Помимо этих тревожащих потерь Гай наблюдает полное разложение литературной индустрии, причиной которому, по всей видимости, стал переизбыток текста –
писатели пишут, а читатели не читают.
Оказавшись в сорок лет на периферии интеллектуального труда заранее никому не нужным писакой, Гай все равно решает написать книгу. В своем мучительном поиске он останавливается на теме, с которой он знаком лучше всего – писатель в поисках темы на фоне литературной депрессии, старающийся возбудить свое творческое воображение с помощью подкатываний к собственной теще.
Сегодня Говард Джейкобсон – заметная фигура в британской литературе. Несмотря на то что Джейкобсон активно пишет с начала 80-х (на данный момент писателю чуть больше 70 лет), а за его плечами больше десяти романов, широкой общественности он стал известен только благодаря своему роману 2010 года «Вопрос Финклера». Книга, написанная от лица героя, восторженно пытающегося стать евреем, принесла автору Букера. После получения престижной премии Джейкобсон сразу стал «большим» писателем, и в рамках запоздалого признания его тут же стали издавать и переводить, в том числе и на русский язык.
После «Вопроса Финклера» за Джейкобсоном почему-то автоматически закрепилось амплуа писателя о евреях, «английского Филипа Рота». На что сам писатель ернически заметил, что если и проводить аналогии, то его стиль больше напоминает «еврейскую Джейн Остин».
Собственно, о своем раздражении и желчи в отношении всей литературной индустрии Джейкобсон не преминул написать целую книгу. Этой книгой как раз и стало «Время зверинца», выпущенное спустя три года после обрушившегося на писателя триумфа.
Дело привычное, писатели довольно часто пишут о том, с чем знакомы не понаслышке – о жизни писателя. Однако сатирик Джейкобсон не только доводит происходящее до абсурда с помощью постмодернистской рекурсии — сам образ литератора, выведенный с особой ироничной дотошностью, сообщает роману резкие, почти пасквильные интонации.
Гай Эйблман – литературный анахронизм, но предстающий не в образе утомляющего морализатора, слагающего романы по методу Толстого и борющегося с любым отступлением от устоявшейся нормы, а ровным счетом наоборот:
Эйблман пытается провоцировать, шокировать, удивлять читателя, переходить всевозможные черты, обнажать нравственные язвы и со сладострастием тыкать ими в мордочку читателя. В общем, как раз тот тип писателя, который литературная индустрия оставила в нулевых.
О том, что его стиль устарел, Гаю сообщает его литературный агент:
«— А почему читательницам не нравятся твои книги? Может, потому, что ты не идешь им навстречу... не проникаешь в их внутренний мир... потому, что ты пишешь от имени шимпанзе с красным членом наперевес? Откуда мне знать? Я просто советую тебе: оставь эту тему. Подкатывай к ней яйца в реальной жизни, если тебе приспичило. Но не пиши об этом книг.
— Значит, никаких мартышек, никаких тещ, никаких мужских точек зрения... Что же мне остается?
На это у него был готов ответ:
— Шведский детектив».
В будущее, как справедливо замечает Джейкобсон устами литературного агента, индустрия взяла феминистски ориентированный масс-маркет (плевок в сторону поклонников Стига Ларссона засчитан), книги подростков о подростках, социально ответственную прозу и забавно написанный нон-фикшн. Писатель прохаживается не только по писателям, он довольно интеллигентно высмеивает всех (наверное, интеллигентность сохранятся благодаря тому, что высмеивание происходит от лица писателя-неудачника) –
издатели боятся новых рукописей, агенты счастливы, когда им не звонят авторы, никто ничего не хочет, потому что ничто никому не нужно.
Банкеты похожи на поминки. Увядание, смерть, унылая пора, очей очарованье. Как и во времена любой депрессии, особенно литературной, социум погружается в нездоровый упадок, сравнимый с деградацией римской цивилизации, но обнаруживающий интересные человеческие гиперболы.
На фоне полной читательской индифферентности находятся маньяки-книголюбы, считывающие все на своем пути.
Издатель-феминистка, работавшая над изданием женщин-писательниц, которым запрещали публиковаться отцы, мужья и братья, теперь работает в издательстве Гая и препятствует публиковаться уже мужчинам.
Сам Эйблман упивается не только своей неактуальностью, но и своей творческой немощностью. Неутоляемое желание писать граничит с обыкновенной графоманией или жертвенным семяизвержением. Эйблман одержим словом, собственно, наверное, поэтому раз за разом ведет себя как литературный камикадзе, пытаясь писать о сексуальной теще или озабоченных шимпанзе. Впрочем, даже этой предсмертной одержимости когда-то приходит конец. Все, в конце концов, обязано превратиться в прах – кастрированный, никому не нужный однообразный текст.
К отчаянным воплям плакальщиц о смерти литературы все как-то уже привыкли. Все они, так или иначе, носят характер раздражающий. Однако Джейкобсон в своем самоуничтожающем плаче, наоборот, весьма хорош. Едкая ирония 70-летнего циника по отношению ко всему, что составляло его долгую писательскую жизнь, дорогого стоит.
С точки зрения вымершего читателя «Время зверинца» — перманентно увлекательное, даже веселое чтение о вырождении Прекрасной литературной эпохи.
С точки зрения функциональной – Джейкобсон сделал важную работу — с гордостью вбил первый значительный гвоздь в гроб литературной индустрии, причем не только английской. Хотелось бы прочитать какой-нибудь заранее подготовленный некролог и российскому книгоизданию. Хотя, возможно, оно, оставшись незамеченным, уже отошло в лучший мир.
