Цивилизация
— Что заставило вас заняться продюсированием?
— «Маньяк» — мой четвертый продюсерский проект. Как правило, у меня есть какой-то план, который я не могу осуществить по тем или иным объективным причинам. А ждать не хватает терпения. Тогда я и пристраиваю свою идею кому-нибудь другому, кто в состоянии ею заняться. Правда, в случае «Маньяка» я, хоть написал сценарий сам и присутствовал на площадке с первого до последнего дня, не хотел браться за режиссуру принципиально: мне казалось, что о таких персонажах я кино уже снимал, теперь пора передоверить это другому, у кого будет свежий взгляд и собственный подход.
— А ведь, казалось бы, любой режиссер-автор — маньяк-одиночка подобно вашему герою: он ненавидит делиться идеями и с трудом переносит конкуренцию. Вы не такой?
— О нет, поверьте! Я с самого начала смирился с тем, что кинематограф — это сотрудничество. Хочешь снять фильм — привыкни к мысли, что в одиночку ты этого не сделаешь. Просто кто-то должен принимать решение первым, и я предпочитаю брать это на себя.
— Раз уж вы одиночества не чувствуете, то можете попробовать определить, что объединяет тех режиссеров, которые снимают в наши дни фильмы ужасов, пытаясь обновить жанр?
— Знаете, когда я начинал снимать кино, то чувствовал себя ужасно: я был в изоляции, никаких братьев по оружию в обозримом пространстве не было в помине. Мне было очень трудно во времена «Кровавой жатвы». К счастью, фильм был малобюджетным — всего два миллиона долларов. Иначе моя карьера бы не состоялась вовсе. Даже с таким бюджетом найти продюсера было невероятно сложно. Актеры были испуганы, отказывались один за другим. Я тогда даже заподозрить не мог, что где-то рядом существуют такие же люди, как я, которые пытаются пробить эту стену и дать хоррору новую жизнь. Сегодня мы знаем их имена: Элай Рот, Нил Маршалл, Роб Зомби. Не то что мы часто встречаемся и пьем пиво вместе, но все-таки общаемся. Приятно знать, что единомышленники существуют.
— Можете ли вы назвать работы, которые вас вдохновляли на то, чем вы теперь занимаетесь?
— Десять лет назад, когда я начинал, мне казалось, что в мире перестали снимать фильмы, способные всерьез кого-то испугать. Во всяком случае, в кино их было не увидеть: там царили «Крик» и «Очень страшное кино», сплошные пародии…
— Но были же японцы...
— Да, когда я открыл для себя «Проклятие», «Звонок» и «Темные воды», то был в экстазе. Но случилось это как раз одновременно с моим дебютом, так что ничего украсть у Хидео Накаты я бы не успел, даже если бы захотел. Японцы вернулись к сверхъестественному, к фольклору; мы же с Ротом, Маршаллом и Зомби больше вдохновлялись «Техасской резней бензопилой». Это был для нас по-настоящему значимый, важный, эпохальный фильм.
— Что помогло вам переехать в США и начать снимать там?
— Желание выжить. Если бы я остался во Франции, пришлось бы сменить профессию, ведь «Кровавая жатва» не была успешна в прокате у меня на родине, став настоящей сенсацией в других европейских странах. Я бы никогда не смог снять во Франции «Зеркала» или «Пираний», мне бы пришлось снимать комедии про молодежь из парижских предместий для Люка Бессона. Нет-нет, к Люку у меня претензий нет, именно он дал деньги на «Кровавую жатву», но он не собирался продолжать эксперименты с хоррорами. К сожалению.
— А в чем проблема с Францией?
— Невероятный снобизм — вот наша главная проблема. Плюс предрассудки: французы обожают кино, но не терпят, чтобы другие французы пытались снимать жанровое кино. По мнению нашей публики, жанр — прерогатива американцев. Стиль, декорации, актеры, реалии — все должно быть американским. Японские хорроры они еще готовы стерпеть, но не французские.
— Разумеется, ведь жанр фильма ужасов и литературы ужасов многим обязан именно Америке.
— Да я сам обожаю американские ужасы, но что же мне делать, ведь я родился во Франции! Честно вам сказать, и французы сказали кое-что в жанре триллера, вспомните Клузо и Мельвилля, двух моих любимых режиссеров.
— Что бы вы могли сказать о природе современного страха?
— Он стал универсальным: мне кажется, постепенно исчезают специфические национальные фобии, уступая место фобиям всеобщим. «Что страшно? Чего я боюсь?» — эти вопросы я задаю себе ежедневно, не только как продюсер и режиссер, но и как зритель. Жанр отвечает нам на этот вопрос. Страхи приходят и уходят волнами. Вдруг возникает волна натуралистичных, физиологичных хорроров. А потом сплошные пародии. А следом сверхъестественные фильмы про призраков. Это не мода, это что-то более глубокое. В основе же то самое, что было в самые древние времена: страх темноты, страх одиночества, страх чьей-то агрессии, страх смерти, страх страдания и боли. Психология страха на удивление стабильна, хотя фобии постоянно меняются.
— А еще есть страх себя, своего «я», который чувствуется в «Кровавой жатве», «Зеркалах» и «Маньяке».
— Никогда над этим не думал, но вы абсолютно правы. Меня всегда интересовала психология серийного убийцы: мне казалось и продолжает казаться, что человечество могло бы узнать немало интересного о себе, изучая случаи различных маньяков. Узнать то, что мы обычно боимся и не желаем в себе видеть. Я понимаю все страхи героя «Маньяка»: он не хочет быть один, но страдает от одиночества. Мне кажется, что понять и прочувствовать это способен каждый.
— Любопытно, что эту роль играет кумир молодежи и любимец девочек, симпатяга Элайджа Вуд.
— Скажу вам больше. Сейчас я завершаю работу над новым фильмом, он называется «Рога» и рассказывает о человеке, который в один прекрасный день, к своему ужасу, начинает перевоплощаться в демона. Так вот, главного героя там играет Дэниэл Рэдклифф, известный всему миру как Гарри Поттер. Мне кажется, что медийные образы тех или иных актеров и персонажей заставляют нас лгать себе, показывают ложную картину идеального мира, но ведь и у Гарри Поттера была темная сторона, не так ли? Интересно вытащить ее на свет и внимательно рассмотреть. Однако даже в самых неприятных персонажах мне удается найти что-то если не симпатичное, то хотя бы человеческое.
— «Маньяк» очень напоминает «Американского психопата» Брэтта Истона Эллиса — то же сочетание сновидческих эпизодов с натурализмом.
— Этот роман и книги Джеймса Эллроя дали мне идею сценария! Чтобы дойти до пределов реализма, надо принять субъективную перспективу и прожить жизнь вместе с персонажем. Чтобы бояться того, что ты видишь на экране, надо в это поверить. Именно поэтому мне никогда не нравился Дарио Ардженто, невзирая на его бесспорный талант.
— Американский хоррор часто склонен к морализму. Есть ли эта сторона в ваших картинах? Есть ли в них мораль, хотя бы даже спрятанная?
— Ну, я ни о какой морали не думаю, меня больше волнует логика сюжета. Я люблю провокации и двойственность, о каких поучениях и каком морализме здесь можно говорить? Но иногда я завершаю монтаж фильма и вдруг вижу за рассказанной историей какой-то скрытый смысл. Мне нравится думать, что этот смысл по своему пафосу оптимистичен.
