Цивилизация
В начале нулевых годов театр Дмитрия Крымова стал для российской публики настоящим откровением: как ни странно, театр художника, давно активно существующий по всему миру, у нас вдруг показался ни на что не похожим новшеством, даже при том что некоторые коллективы давно уже работали в этом жанре — например, питерский «Инженерный театр AXE». Сама идея того, что спектакль может всецело создаваться сценографом и полностью строиться на визуальных образах, для многих выглядела революционной. И первые спектакли Крымова, поставленные с его гитисовскими студентами сценографического отделения, которые были одновременно авторами, художниками и актёрами, пользовались грандиозным успехом. Потом, когда его ученики получили дипломы, изначальный состав лаборатории распался и Крымов стал искать иные пути.
Его постановки давно уже нельзя назвать «театром художника» в чистом виде, в них смешиваются все существующие театральные жанры, а текст часто играет главную роль. За последнее время он несколько раз ставил конкретные произведения, но лучшие его спектакли получаются, когда он сочиняет их от начала до конца, относясь к автору, герою, пьесе или прозе только как к источнику вдохновения и выстраивая на всем известных основах сложные постмодернистские конструкции. И
новый опус Крымова не имеет никакого отношения ни к пьесе Шекспира «Как вам это понравится», в честь которой назван, ни к другой его комедии «Сон в летнюю ночь», по мотивам которой он якобы сделан.
От Шекспира здесь только фабула — разыгранный горе-ремесленниками самодеятельный спектакль о любви Пирама и Фисбы.
«Как вам это» — театр, возведённый в энную степень.
Актёры ШДИ показывают спектакль о том, как они играют спектакль. Вначале все они изображают монтировщиков, панически проносясь в прозодежде мимо зрителей.
Те, кому достались «экстремальные» места, рискуют получить серьёзные увечья: целая бригада тащит на своих плечах длинное-предлинное дерево с торчащими во все стороны ветками, но не может его удержать. Тяжеленное бревно-переросток шатается влево-вправо и не задевает ничьей головы только каким-то чудом (кстати, по его поверхности при этом ухитряется бегать один из главных героев — джек-рассел-терьер Веня).
Только зрители вздыхают с облегчением, как вспотевшие «слуги просцениума» бросаются назад, честно предупреждая: дальше будет хуже.
И затем возвращаются с гигантским фонтаном, откуда неистово хлещет вода, заливая всех вокруг с ног до макушки (самые расторопные театралы обороняются зонтиками). Ни первый, ни второй из громоздких предметов на сцене больше не появятся — видимо, это были декорации к какой-то другой премьере…
В этом спектакле бесполезно искать чему бы то ни было объяснение. К нему применимо лишь одно слово — «дурдом», и внезапно понимаешь, что лучшего синонима для понятия «театр» попросту не найти.
Непоседы-актёры нерешительно переминаются с ноги на ногу, переодеваясь в парадные костюмы и безуспешно пытаясь сообразить, что же такое они сегодня будут играть. Голос режиссёра наставляет:
«Главное — не ешьте чеснок, после прошлого спектакля в Англии о вашем запахе писали королеве», — и все тут же прилежно опрыскивают себя одеколоном.
У них постоянно что-то не ладится, валится из рук, ломается, разъезжается, и далеко не все эпизоды удаётся сыграть с первой попытки.
Вслед за артистами появляются зрители — правда, довольно странные, потому что, вообще-то, подсадные. Они занимают vip-места в двухъярусных деревянных ложах по бокам сцены.
Один случайно задевает ограду, и та сразу обваливается.
Все вместе выключают мобильные телефоны, каждый с неповторимым звуком.
Девочки усаживаются на колени к мамам, те сжимают в руках букеты. Официанты разносят бокалы с шампанским. В течение всего спектакля эти зрители будут реагировать на действие и живо его обсуждать — такой ход вряд ли бы производил должный эффект,
если бы среди них не было Лии Ахеджаковой.
Один только факт приглашения в «Как вам это» самой, возможно, трогательной и любимой российской актрисы сделал спектакль беспроигрышным, и можно с уверенностью сказать, что такой роли у Ахеджаковой ещё не было. Наверно, впервые она вообще ничего не играет, а просто остаётся собой. Каждый, кто встречал Ахеджакову в театральных залах, знает, как она смотрит спектакли — взволнованно и импульсивно, никогда не скрывая эмоций, то громко смеясь, то испуганно вскрикивая, то делясь впечатлениями с соседями, что называется, в режиме онлайн. Конечно, здесь образ восторженной зрительницы утрирован до предела, но никого другого в нём представить невозможно. Любая её реплика начиная с «Что-то чесноком пахнет — это так нужно?» производит эффект афоризма. Вначале она радостно сыпет словами «модерн» и «авангард». Потом, увидев Фисбу, восклицает: «У соседей такая же, в пятом классе родила!»
А когда на сцене появляется лев,
Ахеджакова рассказывает душераздирающую историю, как в Воронеже папа подарил сыну львёнка, тот вырос и загрыз папу, после чего город и переименовали во Львов.
В Ахеджаковой как бы материализуется та до абсурда фанатическая любовь к театру, которой посвящён спектакль Крымова.
Те же, кто вроде должны быть здесь главными персонажами, то есть Пирам и Фисба — всего лишь куклы. Точнее, эти четырехметровые фигуры сложно так назвать. Они больше похожи на списанных роботов, сплошь состоящих из запчастей. У Пирама не хватает одной руки, её изображают только две тонкие железные перекладины на шарнирах. У Фисбы постоянно сменяются головы, а в роли груди два белых шарика. Возлюбленные неуклюжи и очень хрупки, постоянно делают неловкие движения, падают, встают и спотыкаются вновь. В какой-то момент садятся рядом, и
Пирам кормит Фисбу фруктами, раскрывая ей череп надвое и забрасывая в дыру плоды один за другим. Ананас уже не помещается, и его хвостик остаётся торчать из уголка рта. А кто-то из актёров в это время отвинчивает забрало, скрывающее половой орган Пирама.
Тряпичная трубочка обнажается и ползёт вперёд, после чего её накачивают насосом. И можно было бы счесть эту сцену пошлой, да вот только всех борцов за нравственность опережает Ахеджакова, с криком «Порнография!» пламенно убеждающая зрителей срочно покинуть театр и увести детей куда подальше.
Возмутивший её объект тут же обиженно опадает.
Крымов высмеивает сразу и собственные приёмы, иногда довольно грубые, и реакцию на них, уравнивая пошлость с ханжеством, но говоря, что ни то ни другое не страшно, пока есть чувство юмора.
Понятно, что такой спектакль не хочется анализировать. О нём хочется бесконечно рассказывать, живописуя все многочисленные гэги, красочные эффекты и абсурдные ситуации. Однако к сути спектакля это уже ничего не добавит. Крымов устроил редкий по масштабу театральный праздник, признавшись в страсти самому зрелищному из искусств — показав всех, кто сопричастен театру, больными на голову раздолбаями, у которых вечно всё идёт наперекосяк. Они вроде бы ни на что не способны, безалаберны и чудаковаты, но без сцены не могут прожить ни секунды, а всё время, пока они на ней находятся, в зале не стихает смех. Это опыт саморефлексии без тени серьёза, всецело основанный на иронии по отношению к себе и своему делу. Но сквозь эту небрежную весёлость просвечивает такая преданность театру, что, будь она показана не в шутку, на сцене оставалось бы только умереть.
