Цивилизация
Эймунтас Някрошюс за 35 лет, минувших со дня его первой премьеры, успел превратиться в некую константу мирового театра. Есть тысячи разных режиссёров, есть их спектакли, хорошие и плохие, а есть Эймунтас Някрошюс. При том очевидном влиянии, которое его спектакли оказывают на любого человека, находящегося хоть внутри, хоть вне театрального контекста, он отнюдь не революционер. Литовский режиссер всегда был вне мейнстрима, вне каких бы то ни было определённых течений; никогда не заявлял ни о верности традициям, ни о демонстративном желании их разрушить. Спектакли Някрошюса, длящиеся иногда больше шести часов, имеют репутацию тяжеловесных и перегруженных метафорами. Но на деле его постановки, полные порой загадочных визуальных образов, рождаются спонтанно и противятся прилежному разъятию на смыслы.
Самые значимые на сегодня произведения Някрошюса – постановки по шекспировской трилогии «Гамлет», «Макбет» и «Отелло», «Фауст» по первой части драмы Гёте и «Идиот» по Достоевскому.
Спектакли мощные и эпические, действие которых происходит как бы в самой вечности, подчиняясь беспощадному ветхозаветному року. От «Божественной комедии» можно было ждать чего-то в этом роде – а она вдруг оказалась удивительно лёгкой и светлой.
Някрошюс говорит об аде и чистилище так, как будто рассказывает невинную детскую сказку, в самых страшных дантовских ужасах открывая что-то нежное и непосредственное.
«Божественную комедию» играют в большинстве своём совсем молодые актёры, с Някрошюсом ранее не работавшие: из старшего поколения здесь только Роландас Казлас в роли Данте (Яго в «Отелло») и Вайдас Вилюс – Вергилий.
И спектакль местами выглядит опытом коллективного студенческого чтения.
Хотя формально роли распределены, фактически, за исключением двух поэтов и Беатриче, опознать конкретных персонажей здесь непросто: четвёртым героем становится хор, перевоплощающийся во всех подряд по велению текста. Книга на всём протяжении спектакля находится на сцене, сразу в двух экземплярах – на специальных подставках с разных сторон. То Данте, то Вергилий, то ещё кто-нибудь постоянно её берут, листают, сверяются с оригиналом, показывают картинки. Харон вдохновенно зачитывает примечания к только что показанным эпизодам (например, «серединой человеческой жизни Данте считает тридцатипятилетний возраст») – эти забавные апарты вызывают редкое для Някрошюса отстранение, хотя оно и наполнено всегда присущим ему юмором, который каждый раз узнаётся с первого взгляда.
Вообще в «Божественной комедии» очень много примет, по которым можно с лёгкостью опознать режиссёра. Спектакль идёт на почти пустой сцене, на фоне массивного чёрного шара. Врата ада сделаны в виде кривого тёмного зеркала. Грешники бегут ему навстречу, врезаются в его гладь, отступают и снова тщетно устремляются вперёд: выход закрыт навсегда, как и путь в девять кругов для тех, кого туда не звали. Когда Данте рассказывают о сошествии Иисуса в ад, спасённые им дохристианские праведники танцуют чардаш с деревянными брусками в руках и вдруг выстраиваются в ряд, соединяя их в крест и показывая его как знамение. А великим римским поэтам Данте протягивает камень, чтобы все оставили на память автографы: кто-то в самом деле на нём расписывается, кто-то просто его облизывает, а одна девушка на мгновение засовывает себе под юбку, таким образом оставляя свой отпечаток. Потом все они пишут свои имена на бумажках-стикерах и обклеивают ими платье Беатриче — тоже хотят прощения, отправляя девушку гонцом в рай.
Но послания так и не найдут адресата: их подписи опадут с неё разноцветными лепестками.
Вместе с тем есть в спектакле и моменты, Някрошюсу вроде бы почти несвойственные: очень давно он не был до такой степени современным (если говорить о внешних проявлениях, а не о внутренних). Когда актёры вдруг запевают битловское «Let It Be», по залу проносится вздох изумления. Но потом понимаешь, как точно эта песня соответствует всему духу «Божественной комедии»: «Я просыпаюсь от музыки, дева Мария приходит ко мне и говорит мудро: пусть всё будет как есть». Чуть позже Данте встречает в аду рассечённого надвое Магомета, и в ответ на описание его страданий раздаётся неистовый вой муэдзина. И не похоже, чтобы Някрошюс имел здесь ввиду какие-то политические аллюзии. Для него это архаичный вопль израненного мира, чистая трагедия без всяких нанесений – для зрителей же в этот миг с безумной остротой является противостояние двух культур, которое грозит перерасти в апокалипсис.
Вневременное вдруг оборачивается темой сегодняшней и животрепещущей.
Однако и метафизическое вневременное пространство, и стенания грешников в «Божественной комедии» оказываются, как ни странно, лишь фоном. Потому что главное, о чём Някрошюс ставил спектакль, – любовь Данте к Беатриче. Все его странствия по аду не более чем долгий путь к возлюбленной, стремление заново её обрести.
Беатриче, которую в поэме он встречает лишь на выходе из чистилища, здесь сопутствует герою с самого начала.
Она встаёт ему на грудь, кричит чайкой, проводит руками по его лицу и целует на прощание в середину ладони — там, где пальцы соединяются с кистью. Данте на секунду отворачивается – а её и след простыл, только её бумажные бюсты, как следы, стоят теперь со всех сторон. Ни в одном из кругов ада он не забывает о Беатриче, отчаянно пытаясь её найти. То и дело она появляется как видение: поиграет на скрипке, пробежит мимо, потреплет за подбородок и упорхнёт. Только когда Данте выйдет из ада, она подарит ему сочувствие: сорвёт бинты с опалённых пламенем рук, будет долго-долго на них дуть, а потом протяжно запоёт — вокализом на «а-а-а-а», — принимая на себя и муки грешников, и страдания увидевшего их Данте, выплакивая печаль, которую преодолеть невозможно.
В финале Данте и Беатриче видятся в последний раз. Идут навстречу, сцепляются руками, но проходят мимо. Стоят, глядя глаза в глаза. И вдруг не могут ни сдвинуться с места, ни дотянуться друг до друга. Потом, наконец, сближаются, обнимаются судорожно – и расстаются уже навсегда. Данте зовёт Беатриче, она не идёт к нему. Путь в рай был дорогой к Беатриче, но оттуда её не вернуть. И тогда Данте расставляет широко руки, затем с мучительным усилием их сжимает — так, что между ладонями остаётся маленькая щель. Туда вкладывают закрытую книгу.
Комедия кончилась, цель достигнута и утрачена в одночасье.
Но тяжёлый переплёт со своим именем на обложке Данте прижимает к сердцу. Спектакль Някрошюса о последнем прощании с любовью. Прощании, при котором боль её утраты всё-таки не так важна, как осознание того, что она была, и неуничтожимая память о ней.
Совсем недавно, всего две недели назад, Някрошюс показал в Италии вторую часть «Божественной комедии» — спектакль «Рай», в отличие от фундаментального первого идущий всего полтора часа. Возможно, там сочинённая им на основе Данте история получает новое развитие и более радостный исход, хотя на данном этапе она кажется законченной. И тем не менее уже первая постановка струится таким незамутнённым светом, какой даже у Някрошюса бывает редко. Потому что божественное ему знакомо, кажется, не понаслышке.
