Цивилизация
Давид Бобе работает в Москве с единственным учебным театром-лауреатом «Золотой маски» — «Седьмой студией» Школы-студии МХТ, руководимой Кириллом Серебренниковым и награжденной за своих «Отморозков» по Прилепину призом за лучшую работу малой формы. Спектакль большой формы «Метаморфозы» на площадке «Платформа» станет уже второй совместной работой театра и режиссера. Премьера намечена на октябрь, однако из показанных на днях в Москве эскизов ясно — Бобе и Серебренников превращают текст Овидия в современное театральное высказывание на стыке драмы, театра и перформанса. После апрельских показов режиссер рассказал «Газете.Ru» о современных обличьях героях древнегреческих мифов, месте ультралиберальной модели в жизни и искусстве и политических проблемах у танцоров contemporary dance в Конго.
— В вашем спектакле «Каннибалы», который первым побывал в России два года назад, был мощный антикапиталистический контекст. Важно ли для вас социальное и политическое измерение в искусстве?
— Для меня театр — прежде всего политическое искусство, обращенное к сознанию зрителя, к его критическому взгляду, к анализу. И упражнение на понимание действительности, которое дает дистанцию по отношению к увиденному. Я стал заниматься театром после работы в кино, после того как много лет был очарован хореографией. В театре есть мощная социальная и политическая связь между актером и зрителем, между режиссером и публикой, между текстом и публикой. Я десять лет занимался современной драмой, но вот уже год работаю с классическими текстами — в данном случае с Овидием. Через это я пытаюсь понять, кто я, в какую эпоху я живу, каков окружающий меня мир и как я на него воздействую.
В «Каннибалах» речь шла о трансформации идеи счастья и благополучия на всей земле. Счастье больше не экзистенциальная категория, но визуальная, зрительная. Зрение приравнено к обладанию, но обладание больше не означает счастья. Благополучная пара, которая совершает самосожжение, — у них было все, что нужно для счастья. Все, что можно купить в магазине.
— А если говорить конкретно о ваших двух спектаклях в «Седьмой студии»?
— Ну, здесь меня интересует, как идеи предыдущих поколений влияют на молодых людей — на живущих сегодня, скажем, в России. Идея счастья, наложенная на модель ультралиберализма, — эта модель, кажется, описывает здесь реальность? Но ведь это и модель политического выбора. На мой взгляд (взгляд француза), молодое поколение россиян сейчас активно пытается избавиться от ценностей родителей, бабушек и дедушек. Я часто слышу о своем спектакле «Феи» (предыдущая, первая работа Бобе с актерами «Седьмой студии»): старье, шестидесятничество, антикапиталистический памфлет… Да нет же, все куда сложнее, эти материи намного тоньше. Речь идет о возможности принять мир таким, какой он есть, придать ему другое направление, отличное от ультралиберальной модели.
Значение индивида в этой модели ничтожно – об этом говорится в спектакле «Феи». В «Метаморфозах» (я вдруг понял и почувствовал это очень близко!) вся эта мифология, все эти сюжеты с древнегреческими богами и героями описывают нашу современную жизнь — ее моральный, эстетический, сексуальный аспект. Персонаж бомжа-рассказчика, которого я придумал, — это как раз пример современного героя, претерпевающего современные метаморфозы. В спектакле таких моментов много. Этот герой — он все потерял. А ведь у него, как у царя Мидаса, было многое: дом, жена, работа… А потом он оказался на улице.
Когда идешь мимо Курского вокзала к «Винзаводу», предстают некие видения апокалипсиса — отвергнутые обществом бродяги, презираемые, выброшенные на обочину, потерявшие человеческий облик. Вот такие вот бывают … превращения…
— Вы придерживаетесь левых убеждений, не так ли?
— (Улыбается) Да, конечно. Я стараюсь не ударяться в политический активизм, в какую бы то ни было идеологию. Я просто пытаюсь сохранить в себе уважение к человеческой жизни. И это уважение проходит через левые идеи – уважения к отличному от тебя цвету кожи, религии, свободе, уважения к труду, который должен не раздавить человека, а принести ему удовлетворение. Конечно, все это левые идеи — защищать слабых в масштабах общества. Но я не принадлежу ни к какой партии. В «Метаморфозах» тоже есть эта история отношений с властью. И конечно, это эхо сегодняшних событий в России — это очевидно.
Я хочу делать спектакли, описывающие окружающий мир. Мир, который перестал быть линейным, мир, в котором нет истории, нет идеологии. Фрагментарный мир, состоящий из ячеек, кластеров, маленьких кусочков, то есть больше похожий на интернет. Кусочки мыслей, философии, стиля, высокое и низкое – все вместе. Кусочки складываются в мозаику реальности. И вот такой мир — он меня совершенно захватывает. От этого и в нашем спектакле есть эта фрагментарность и мозаичность — в нем есть элементы визуального, физического, интеллектуального, текстового, хореографического, циркового.
— Вы в первый раз работали без своего постоянного драматурга Ронана Шено...
— В России впервые, да.
— И как работалось без вашего соавтора?
— Мы работали с Валерием Печейкиным. Ронан Шено действительно постоянный соавтор моих спектаклей, но во Франции я работал и с другими драматургами. Люблю разнообразие, разный стиль письма, разный язык. Для меня современные авторы — это не только Ронан и Валера, но и Шекспир, и Овидий. Ни к одному современному автору, пожалуй, я не чувствую такую близость, дружеские чувства, уважение. Но это живое уважение, а не почтение к памятнику.
— У спектакля «Метаморфозы» два режиссера – вы и Кирилл Серебренников. Каково это — ставить спектакль вдвоем?
— Трудно сказать, кто из нас что делал. Мы существовали в диалоге, обменивались идеями, делились. Мы вместе придумали этот проект — трудно сказать, чья это была идея. На репетициях у нас был настоящий интеллектуальный пинг-понг, в результате мы пришли к тому тексту, который вы слышали. Мы пришли к Овидию, хотя изначально хотели ставить спектакль по мотивам компьютерной игры Mortal Combat. Такое вот получилось путешествие.
— Ваш театр очень подвижный, телесный, в нем много танца и акробатики. А студенты Серебренникова — они все-таки драматические актеры. Как они справлялись с таким количеством движения?
— Мы специально пригласили конголезского танцовщика и хореографа Биба Шанель Бибена. Он ставил движение в спектакле.
Актеры — ну да, они действительно учатся в театральной школе. Но не стоит забывать, что их руководитель Кирилл Серебренников дает им современные представления об актерском искусстве в целом. В результате они прекрасно поют, танцуют, умеют быть перформерами, а не только актерами.
--Говорят, вы называете их «малыши». А у вас получается смотреть на мир их глазами?
— Эти молодые люди заставили меня влюбиться в Москву. Не много есть городов на планете, куда мне хочется возвращаться, причем именно на сцену. Пока это Браззавиль в Конго и Москва (в «Метаморфозах» с нами, кстати, играют три артиста из Конго).
— Расскажите о своей работе в Конго.
— Когда-то я был танцовщиком, и мы приехали туда на гастроли — и мне довелось повстречать там многих замечательных художников и артистов. Конголезский contemporary dance, кстати, совершенно выпадает из европейской традиции, не копирует ее. Но это и не традиционный танец. Эти танцовщики изобрели свой стиль, не повторяющих ни одну существующую модель. В той политической обстановке, в которой они существуют, – а в Конго диктатура – быть таким танцовщиком просто опасно.
— Почему?
— Местные политики откровенно бесятся из-за того, что артисты позволяют себе сочинять танец, который не вытекает из традиций и культуры их страны. Им говорят, что это «танец белых», неоколониалистский танец. И танцовщикам приходится бороться за само существование их искусства. Они танцуют повсюду – на улице, на тротуаре, везде. Танцевать в Конго значит выражать радикальную политическую позицию — меня это просто поразило. Я пригласил их в свой спектакль «Гамлет»; с тех пор мы работаем вместе вот уже четыре года.
В этом спектакле я хотел поговорить о французской идентичности через внешний на нее взгляд. И тут политика: вы же знаете, что Саркози придумал Министерство национальной идентичности — имея в виду, должно быть, что французская идентичность герметична и нужно исключить из нее иностранцев, эмигрантов... Ну а я захотел сделать спектакль про французов, определяя их через других.