Цивилизация
Кинорежиссеру Павлу Лунгину вручают знаки ордена Почетного Легиона — церемония пройдет в понедельник,12 марта, в резиденции посла Франции в Москве. Новоиспеченный кавалер сейчас в центре внимания российской киножизни — на этой неделе jy выпускает в самостоятельный прокат свой фильм «Дирижер» с Владасом Багдонасом, Ингой Оболдиной и Карэном Бадаловым. Спродюсированный Лунгиным фильм «Конвой» Алексея Мизгирева был показан на Берлинском кинофестивале и разделил критиков на два лагеря: одни сочли фильм минималистским шедевром, а другие – вымученным «социальным хоррором». Кроме того, режиссер объявил, что заканчивает работу над своим давнишним проектом — сценарием осовремененной «Пиковой дамы» вместе с российским драматургом Валерием Печейкиным и британско-американским сценаристом Дэвидом Сейдлером («Король говорит»).
Музыка, написанная митрополитом Илларионом Алфеевым, – исходная точка «Дирижера»: ораторию «Страсти по Матфею» не только исполняют в кадре, она завладевает всем пространством фильма. Главный герой, именитый дирижер с тяжелым характером (его играет литовский актер Владас Багдонас), отправляется на гастроли в Израиль, попутно выясняя рабочие отношения со своими коллегами и личные – с сыном, которого ему даже не удастся повидать. При таком зачине у Лунгина получился фильм с многочисленными драматическими поворотами — суицидом, наркотиками, шальными деньгами и даже терактом.
Корреспондент «Парка культуры» поговорил с Павлом Лунгиным о музыке и христианстве, о лжи в кино и жизни и о том, зачем режиссер отправился на митинги.
– Насколько я знаю, вы решили снять «Дирижера», когда услышали ораторию «Страсти по Матфею» митрополита Иллариона. Как возник сюжет об отце и сыне? Сколько вариантов историй вы рассматривали?
– Действительно, сначала была музыка, которая хотела попасть на экран и сама стать действующим лицом. Я совершенно не музыкальный человек, но в последнее время понимаю, насколько музыка мне необходима как экспрессия. Если эстетика приходит на экран через видеоряд, то эмоция – через музыку, шумы, звуковое окружение фильма. Мы работали над сценарием года три-четыре. Было около пяти совершенно непохожих вариантов, написанных разными авторами. С самого начала я понял одно: главным героем может быть только дирижер, который должен ехать с оркестром и певцами на гастроли в Иерусалим. То преображение, которое происходит с героями в фильме, могло случиться только в Иерусалиме – это город особой силы и энергии, где, как мы знаем, с людьми происходят необъяснимые события. Веруешь или нет, в Иерусалиме побывать нужно: там ты что-то понимаешь о мире и о себе – кого-то это подавляет, кого-то приподнимает. Больше всего я боялся, что рассказ выйдет аляповатым. Когда в нашем кино пытаются показать духовные искания, очень часто получается искусственная святочная сказка. В сценарии «Дирижера» важна простота: это история отца и сына, происходящая на двух уровнях. Я хотел показать характер дирижера: с одной стороны, он человек духовный, самоотверженный, посвятивший себя музыке, но вдруг вся эта духовность спадает, и он оказывается жестким, сухим, жестоким. Он проворонил своего сына, своих музыкантов. В конце жизни он осознает, что, возможно, жил не так и что он не тот человек, за которого пытается себя выдавать. Когда накладываешь эту историю на музыку, происходит алхимическое действие, как если добавляешь в свинец корень мандрагоры, появляется что-то качественно новое: и не музыка, и не действо.
– Вы не хотели сделать связь между сюжетом и музыкой более опосредованной? Уйти от литературного нарратива?
– Не думаю, что пока готов на это. Но я не знаю, как получится дальше. Мне кажется, «Дирижер» – как раз история больше эмоциональная, чем нарративная. Сюжет-то крошечный. Фильм держится скорее на эмоциональном проживании.
– В «Дирижере» есть не только линия отца и сына, там есть и история о распаде отношений, расставании мужа и жены – эти две линии в какой-то степени рифмуются друг с другом.
– Вторая история тоже о том, как люди лгут себе и другим. Брак может приносить не только много счастья, но и много несчастья. Персонаж Инги Оболдиной постоянно жертвует собой, чтобы удержать мужа, но так только душит и себя, и его. Она пытается сохранить безжизненные отношения, убеждая себя, что брак – святое, но в итоге это только приводит к беде: она невольно становится причиной смерти человека. Это фильм о лжи. Ложь дирижера и ложь Аллы — обе ведут к трагическому, но очищающему финалу.
– Мужа Аллы привлекает попутчица, которой он говорит, что стал атеистом из-за того, что жена яро верующая. Но эта попутчица – паломница, которая верует не меньше.
– Это правда, мы все так живем. От себя уйти невозможно: ты все время убегаешь, но вновь выстраиваешь тот самый мир, от которого убегаешь, – и убегаешь снова.
– Вопрос деликатный, но скажите все-таки, каковы ваши отношения с религией? Ведь «Дирижер» – не первый ваш фильм, связанный с православием.
– На самом деле это очень интимный вопрос. Как говорится, есть три неудобных вопроса: «Сколько вы получаете?», «За кого вы голосовали?» и «Верите ли в бога?» Вы же видели мои фильмы – какое у вас ощущение? Видимо, я сам нахожусь в поиске. Повторяя философа, я бы сказал, что душа – по определению христианка. Для меня понятие души очень важно, и христианство говорит о существовании, пробуждении души. Душа – это загадка человеческой природы. Сейчас, правда, искусство часто занимается тем, что творит без души.
– История «Дирижера» показалась мне универсальной, ее легко представить в другой стране и на другом языке.
– Да, это совершенно универсальная история. Мне даже жалко, что я решил не показывать ее на фестивалях: мне казалось, что она слишком личная. Думаю, я начал переходить от русских историй к универсальным. Моя версия «Пиковой дамы» еще более универсальна: это не экранизация, а триллер, сюжет которого связан с постановкой оперы, и я хочу снимать его по-английски.
– Вы можете рассказать больше о «Пиковой даме»? Закончилась работа над сценарием?
– Сценарий будет готов на днях. Мы работали над ним и с Печейкиным, и с британским сценаристом Дэвидом Сайдлером. Мир оперы мультикультурен, поэтому участвовать будут актеры из разных стран. Опера – это маленький вариант мироздания. При этом сюжет «Пиковой дамы» очень современен, потому что говорит о молодом, красивом человеке, который хочет жить здесь и сейчас. А кругом лживые, подлые люди, которые не дают ему жить, и в итоге он готов на все, чтобы получить славу и деньги. Я прямо слышу этот крик молодежи, когда иду по улице. Мы соединили ощущения современного человека с музыкой Чайковского – это необыкновенно интересно.
– А как будут соотноситься сюжет фильма и сюжет самой оперы?
– Понимаете, опера вдвинута в сюжет. Грубо говоря, это история певца-неудачника, который хочет получить партию Германна и готов ради этого на все, как Германн. А «Пиковая дама» Пушкина – это готический роман, «нуар», история сухая, необъяснимая, как рассказы Эдгара По, но при этом история дикой страсти. А Чайковский очень мистичен, он должен придать фильму новое наполнение – поглядите только, что получилось у Аронофского. Это безумная музыка, она вызывает эмоциональную бурю. Но снимать по-английски довольно сложно, а особенно сложно искать актеров, сценаристов, с кем-то договариваться.
– «Дирижера» вы решили прокатывать сами.
– Да, дело в том, что сейчас крупным прокатным компаниям интересно работать, скажем, с тысячей копий и, соответственно, с большими фильмами, на которых можно заработать денег. «Шапито-шоу» или «Елена» показали, что такие картины, как «Дирижер», можно прокатывать самим, использовать другие способы коммуникации. Так будет лучше для фильма. Поглядим, что получится. Кроме того, нам окажет поддержку ВГТРК. Возможно, мы обратимся в Министерство культуры за помощью с прокатом .
– А как вы поступите с фильмом «Конвой», который спродюсировали?
– Думаю, нужно попросить Фонд кино поддержать «Конвой». Таким фильмам очень тяжело выйти в прокат. Я не так часто берусь за продюсирование, но мне понравился «Бубен, барабан», я очень ценю Алексея Мизгирева как автора. А так как я сотрудничаю с режиссером-автором, то ни о каком продюсерском вмешательстве в работу над фильмом не может идти и речи. Какие советы я ему могу дать? Я и сам автор. У Леши была полная свобода – я продюсировал его фильм не для того, чтобы заработать денег, а помочь фильму существовать.
– Как на решение Фонда кино могут повлиять противоречивые отзывы критиков из Берлина?
– Я был удивлен агрессивной позицией критиков, но еще больше я был удивлен тому, что некоторые отзывы были написаны, как доносы: «Как это Министерство культуры выделяет деньги на такие фильмы?» Они буквально воспроизводят советскую схему мышления. Эти люди считают, что задача художественного самовыражения должна лежать в сфере государственных интересов. Но в настоящих государственных интересах, прежде всего, существование разнообразного, сильного кино, которое мучительно проживает эту жизнь, оценивает, осмысливает ее и тем самым желает улучшить. Это как если бы клятва Гиппократа не позволяла врачу взять в руки скальпель. Эта демагогия меня удручает. Я думаю, что Сергей Толстиков, как широко мыслящий человек, прореагирует на всю эту ситуацию правильно. Из всего русского кино на Берлинском фестивале был только один игровой фильм, и к нему действительно испытывали интерес, залы были переполнены.
– В своих интервью о фильме «Царь» вы говорили, что власть и народ существуют в России параллельно. За это время произошло многое – насколько, по-вашему, мы продвинулись в преодолении этой двойственности?
– А вот представляете себе, как бы прозвучал «Царь» сегодня? Я тогда чувствовал, что мы вновь переживаем нашу родовую боль и беду, которая существовала и в советское время, и при Российской империи, – бытование не одной правды, а двух. Главный девиз нынешних митингов – «Надоело врать!» Нужно, чтобы появилось гражданское общество, которое хочет прийти к одному слову, одной правде, чтобы черное всегда было черным, а белое – белым, и основные понятия не менялись местами. Я бы сказал так: еще пятнадцать лет назад народ, это большое коллективное тело, был шестилетним ребенком. Ему нужен был отец посуровее, который при случае может наказать. Сейчас мы стали коллективным подростком, и сегодня он задает вопрос: «Папа, ты мне врешь?» Вряд ли подросток может что-то предложить, и неслучайно у митингов нет программы и нет лидера – это нормально и нисколько меня не смущает. Общество будет развиваться дальше, и тогда появятся и мысль, и программа, и вожди.
