Цивилизация
В некрологе положено говорить о величии ушедшего человека, и за этим, собственно, дело не станет. Иллюстратор, оформивший несколько сотен книг и в профессиональной среде давно числившийся по ведомству живых классиков. Человек, который книги не только иллюстрировал, но и писал, и в последние годы – все чаще. Две его последние работы – именно такие, там автор сплавлен с художником: что «Потешные прогулки по Москве», не далее как в сентябре получившие главный диплом всероссийского конкурса «Искусство книги», что недавно вышедшие «Чудеса Господни». С регалиями и званиями тоже проблем не будет, их у Токмакова хватало: начиная от классических — заслуженный художник РСФСР и народный художник России, — заканчивая такой экзотикой, как золотая медаль от правительства Йеменской Арабской Республики.
Но все эти чины и награды, сколько ими ни козыряй, мало что стоят перед собственной, личной памятью.
Потому что провожают человека все-таки не по медалям на подушечках. Награды – это так, подтверждение очевидного — «заслуженный человек, наверное, был». А вот в груди что-то екает только тогда, когда ушедший задел своей жизнью тебя самого, чем-то вложился и в твою душу.
Екнуло при известии, наверное, у многих, но расскажу про себя. Когда я был маленьким, у меня была книжка. Книжку написала великая, как я сейчас понимаю, сказочница Астрид Линдгрен, перевела ее замечательный переводчик Лилиана Лунгина, а называлась она «Пеппи Длинныйчулок» — именно так, в два слова. Книгу я обожал и зачитал просто в труху. Причем обожал не только из-за текста –
в книге были совершенно роскошные цветные картинки с уведомлением: «Рисовал Лев Токмаков».
И я, еще не умея читать, рассматривал их столько, что со стороны, наверное, напоминал зависший компьютер.
Прошло очень много лет, книжку ветер перемен давным-давно унес куда-то вслед за детством, пришлось ее пару лет назад покупать у букинистов заново — уже своим детям. Господи, как же я был поражен, когда увидел, что иллюстрации-то были не цветные, а черно-белые, просто с добавлением оранжевой краски.
Теперь-то я знаю об этой работе Токмакова не в пример больше себя пятилетнего. Знаю, что это был второй перевод Астрид Линдгрен на русский язык (первым – во всех смыслах первым — навсегда останется «Карлсон»). И что Токмаков, прочитав, был по-настоящему очарован этой правдивой раскованностью автора и поэтому решил, что и иллюстрировать надо так же – не техникой, а чувством, на кураже, на импровизации.
Поэтому рисовал не как обычно, с карандашными набросками, а сразу набело, рапидографом прямо на бумаге.
Знаю, что покупатель виллы «Курица» в книжке – на самом деле большой друг Льва Алексеевича писатель Юрий Казаков, который в то время просто замучил всех рассказами о своем желании купить дачу в Тарусе, вот художник и не удержался от дружеской подначки. Знаю, что бархотки на шеях респектабельных дам уже на готовой иллюстрации пририсовала Ариадна Эфрон, дочь Марины Цветаевой.
Все знаю. Но до сих пор не понимаю – как?
Как он сделал так, что детсадовцу из маленького южного городка двуцветные рисунки казались цветными?
Когда-нибудь о 60–80-х годах XX века будущие преподаватели художественных академий будут рассказывать как о золотом веке отечественной иллюстрации – слишком много было блестящих мастеров, нереально высоко стояла планка. И меня долго занимал вопрос – откуда взялось это блистающее поколение? Почему они однажды пришли — все сразу, причем не один, не два, не десять даже – а целая плеяда нешутейных мастеров. И каждый – уникален и неповторим, спутать Калиновского с Мигуновым, Алфеевского с Иваном Семеновым или Чижикова с Вальком не получится и у самого эстетически отсталого дикаря.
Я долго донимал этим вопросом знакомых художников, пока один из них, Анатолий Елисеев, надолго задумавшись, не ответил: «Знаете, наверное, все-таки дело в том, что мы – дети войны. Мы… ну, в общем, мы много чего видели. Поэтому, наверное, и стараемся всю жизнь сделать мир ярче, лучше, волшебнее».
Вот почему я совершенно не удивился, когда в одном из интервью Льва Алексеевича прочитал в ответ на традиционный вопрос о необходимости детскому художнику оставаться ребенком: «Хотя иногда говорят, что детство у всех одинаковое, наверное, не следует забывать, что мое детство пришлось на предвоенные и военные годы. У нашего поколения к традиционным детским интересам добавлялась более высокая, чем в другие времена, ответственность».
Они и в самом деле другие, совсем не такие, как мы.
Вот Лев Токмаков. Родился в Свердловске, после школы, в победном 45-м, поехал поступать в Москву.
Закончил Московский высший художественно-промышленный институт (как он сам неизменно добавлял: «имени графа Строганова») с экзотической специализацией – художник по металлу. После окончания вернулся домой на Урал и начал работать в книжной иллюстрации — в свердловском книжном издательстве сделал книжечку Елены Харинской, местной поэтессы. Понял, что именно этим он и хотел бы заниматься всю жизнь, а значит, надо ехать в Москву. Все-таки львиная доля книг и тогда шла из этого города, и художнику-иллюстратору миновать его было практически невозможно, пример Спартака Калачева, всю жизнь рисовавшего для региональных издательств и оставшегося в истории русской графики, все-таки уникален.
В столице Токмаков год ходил и обивал пороги издательств. Однажды не выдержал и сказал в дверях: «Поздравьте меня, у меня сегодня юбилей».
Тут, как он сам рассказывал, «все сразу поставили уши торчком, потому что юбилей это очень серьезно, юбилей — значит выпьем. А я говорю им: «Сегодня ровно год, как я хожу к вам». Посмеялись и тут же дали мне сделать обложку книжки Сабита Нуканова «Расцветай, родная степь» — про целину. Обложку я сделал, и мне дали уже не обложку, а книжку. Книжку про пионеров — «Пётр и весь его отряд». Я ее прочитал и на следующий день принёс отдавать обратно. Пока я шёл по коридору, мои коллеги спрашивали, как дела, и когда узнавали, что я иду возвращать рукопись, смотрели на меня, как на самоубийцу, который прыгает с Эйфелевой башни. Ход мой, конечно, был необдуманный — просто от души, больно жуткая была книжка.
Но меня не выгнали, а дали мне взамен Джанни Родари «Джельсомино в стране лжецов».
Тут-то все и произошло. С этой книжки (тоже из детства, с незабытыми до сих пор кудрявыми мальчуганами с глазами-сливами, носастыми карабинерами и полосатыми оранжевыми котами) и началась слава Токмакова-иллюстратора. Долгая жизнь в книгах, где были и совместные работы с женой, известным поэтом и переводчиком Ириной Токмаковой, которую он сам когда-то и привел, едва не за руку, в журнал «Мурзилка» и, как оказалось, в литературу. И дружба с Джанни Родари, с прогулками по ночной Москве и ночному Риму. С поездками в Африку — Судан, Эфиопия, Сенегал, Гвинея, Алжир… Поездками, после которых осталась масса рисунков, за сорок прошедших лет так и не изданных – сперва не было квоты, а потом не нашлось спонсора. С иллюстрированием всего цвета нашей детской литературы: Алексина, Барто, Бианки, Гайдара, Драгунского, Заходера, Маршака, Михалкова, Сахарнова... Множество почетных дипломов и золотых медалей на выставках, номинация на премию имени Ганса Христиана Андерсена – «нобелевку» для детских писателей и иллюстраторов. Причем номинировал его не СССР даже, а Чехословакия – иллюстрации Токмакова к книге О. Пройслера «Крабат» так понравились братьям-славянам, что не только увезли золотую медаль на БИБ в Братиславе, но и попали на тамошние почтовые марки.
Но и слава не поменяла ничего, и конец пути ничем не отличался от начала. Дело даже не в том, что и на девятом десятке лет это поколение продолжает работать. Дело в том, как они это делают. Вчера, уже после известия о смерти Токмакова, один из издателей написал в ЖЖ: «Помню, как Лев Алексеевич готовил к печати иллюстрации к сказкам Киплинга. Одна из них была в 53 вариантах. Все — замечательные. Но его не устроила ни одна из них. Так и не сдал в редакцию, все продолжал работать».
53 варианта… Иллюстраций на книгу часто требуется меньше. Я же говорю – они иные, это какой-то другой вид.
К сожалению — уже почти исчезнувший. Вот и еще одного не стало.
К счастью – до конца они не исчезнут еще очень и очень долго. Книги не дадут. В последнем – теперь уже точно последнем – поэтическом сборнике Льва Алексеевича «Глаза бессонниц» заглавное стихотворение начинается такими строчками:
Уезжают люди на троллейбусах —
Остается номер телефона.
Улетают люди самолетами —
Остается их почтовый адрес.
Человечество может спать спокойно:
Память упакована в бумажку.
Но о тех,
Кто навсегда уходит,
Остается неприкаянная память,
Мечется она среди живущих,
Выплакаться близким помогает…
Память о Льве Токмакове для очень многих так и останется практически вся – в бумаге. И, честное слово, это не худший способ ее сохранения.
